Читать онлайн «Левая Политика. Левые в России». Страница 2

Возникла парадоксальная ситуация: с одной стороны, левые добиваются успехов, а с другой — эти успехи никак или почти никак не влияют на жизнь общества. Например, сорвав совещание Международного валютного фонда в Праге, протестующая молодёжь не изменила политику МВФ и экономический курс Восточной Европы. Исключением, пожалуй, можно считать лишь срыв министерской встречи Всемирной торговой организации (ВТО) в Сиэтле: тогда глобальные капиталистические структуры вынуждены были притормозить принятие некоторых наиболее одиозных решений. А избрание в правительство Италии министров из Rifondazione не прекратило дрейф страны вправо. Что до российских левых, то им остаётся лишь радоваться, что, находясь в другой части Европы, они сталкиваются с полицейскими репрессиями, а не с соблазном участия в буржуазном правительстве. Первое выдержать легче, чем второе.

На фоне организационной и структурной слабости возникли специфические тенденции, парализующие рост левых в середине 2000-х годов. Во-первых, возникает ситуация, когда есть растущее левое движение само по себе и стагнирующее общество само по себе. В первом случае мы видим рост, динамику, молодость, силу, во втором — апатию, деградацию, растерянность. Но вся энергетика левых идёт скорее на поддержание самих себя, нежели на обновление общества. Эти противоречия обнаруживаются и в социальных форумах, и в интеллектуальных дискуссиях теоретиков, и даже в деятельности организаторов-практиков.

Другая проблема (вытекающая из первой) состоит в том, что радикальные левые, овладев антикапиталистической риторикой, не овладели антикапиталистической практикой. Общество надо не только критиковать и объяснять, но и преобразовывать. Между тем левые воспринимают себя просто как оппонентов системы. Разумеется, публично с этим мало кто согласится, все выступают за перемены. Но перемены — это не лозунг, а технология практического действия, причём действия, нередко вовлекающего в себя даже не многотысячные, а многомиллионные массы людей.

Странным образом, группы «новых левых» со всей их революционной риторикой находятся не слева, а справа от старой социал-демократии. Ведь та, хоть ограниченно, хоть реформистски, но действовала. А эти группы только говорят или проводят акции, не являющиеся политическим действием, поскольку они даже теоретически не нацелены на вовлечение широких масс. Дискуссии интеллектуалов становятся всё более изощрёнными, но всё менее осмысленными, а догматики переселяются в виртуальное пространство, считая, что их революционный потенциал строго пропорционален их способности загружать спамом антикапиталистические рассылки.

Наконец, идеализируя социальные движения, левые часто отказываются от строительства политической организации. Можно сказать, что критика сталинизма и догматических форм большевизма дала столь мощный эффект, что «ребёнка выплеснули вместе с водой». Но дело не только в идеологии. Наличие растущих социальных движений предоставляет радикальным группам своего рода алиби. Участвуя в этих движениях, можно снять с себя обвинение в бездеятельности, можно сохранять структуру мелких групп, ничего не меняя в своей внутренней организации.

Однако борьба социальных движений — по сути, всегда или почти всегда борьба оборонительная. Она может изменить общество, но лишь в том случае, если движения не остаются с Системой один на один, если есть политические организации, способные сформулировать программу перемен, если повседневная деятельность тесно увязана с формированием новаторского общественного проекта.

Проект этот не может быть выработан кабинетными идеологами точно так же, как не может он быть и стихийно порождён массовым движением. Он может быть сформирован лишь вместе с развитием политической организации, которая связывает в одно целое борьбу масс, идейную работу, теоретические усилия, повседневную деятельность и руководство этой деятельностью, демократическое принятие решений со стихийной координацией. Иными словами, речь идёт о политической партии или партиях.

До тех пор, пока монополия на «серьёзную политику» останется у правящего класса и его прислуги из числа «бывших старых левых», ничего хорошего нам не светит.

Для того чтобы преобразовать общество, левым придётся радикально преобразовать самих себя.

Александр Мережко, доктор юридических наук, профессор (Киев)

Самое удивительное, что, как показывает практика, можно быть «марксистом» или «антимарксистом», абсолютно не читая при этом Маркса. Так, например, Мао до своего прихода к власти практически не был знаком с учением Маркса. В молодости, как отмечает известный российский учёный Александр Тарасов, он предпочитал читать труды французских анархистов. Трудно себе также представить, чтобы Мао в борьбе за власть и во время строительства нового Китая после победы руководствовался «Капиталом». Тем более что это произведение, как и другие произведения Маркса, оказалось подвержено самым различным интерпретациям.

Оставляя в стороне вопрос о том, чем на самом деле является марксизм (это вопрос чрезвычайно сложный и требует отдельного глубокого анализа), мы ограничимся лишь рассмотрением такого интересного явления украинского массового сознания, как марксофобия, под которой подразумевается не рациональное, а именно эмоционально-негативное восприятие всего того, что связано с именем Маркса и его учением. (Напомним, что в психологии под фобией имеют в виду сильную эмоциональную реакцию на что-то, которую человек не может разумно и логически последовательно обосновать.)

При марксофобии Маркс предстаёт перед нами в образе некоего грозного метафизического символа и средоточия мирового зла, магическому действию которого сознание пугливого обывателя склонно приписывать все свои жизненные неудачи.

Известно, что наиболее рьяными отечественными марксофобами являются как раз те, кто в недавнем прошлом были активистами КПСС или преподавателями марксизма-ленинизма. По всей видимости, в их лице мы сталкиваемся с невротическим комплексом: подавляемый страх, что кто-то может припомнить этим людям их «тоталитарное прошлое», трансформируется в иррациональную агрессию по отношению ко всему тому, что связано с именем Маркса или Ленина.

С марксофобами интересно общаться. Если задать такому пышущему негодованием субъекту простой вопрос: «А с чем вы, собственно, не согласны в учении Маркса?», забавно наблюдать затем, как он путём колоссального интеллектуального напряжения пытается вспомнить хоть что-то из того, что ему тщетно пытались вбить в голову в советской средней школе.

Одно из главных проявлений марксофобии — убеждение в том, что, дескать, Маркс виновен в тех репрессиях, которые имели место в СССР во времена Сталина, поскольку Сталин провозглашал себя марксистом. Здесь перед нами возникают два вопроса: 1) был ли Сталин марксистом? и 2) несёт ли Маркс моральную ответственность за деяния Сталина?

Итак, был ли Сталин марксистом? Разумеется, был. Хотя бы потому, что считал себя таковым. Из этого факта спешно делается вывод об ответственности Маркса за ГУЛАГ. В болезненном сознании марксофоба выстраивается следующая версия событий: некий диктатор, почти единолично захватив власть над своим доверчивым многомиллионным народом, тотчас же берёт в руки какое-либо из произведений Маркса и сразу начинает по нему строить тоталитарный режим и концлагеря. В этом смысле марксофоб всегда идеалист, ибо наивно полагает, что взятая из воздуха идея может быть насильственно воплощена в действительность. Такое мировоззрение диаметрально противоположно марксистскому мышлению, поскольку, согласно марксизму, не идеи определяют бытие, а бытие — идеи, а любой политический режим возникает не из какой-либо абстрактной идеи, но формируется на основе материальной действительности. На самом деле, как подчёркивает критик марксизма Лешек Колаковский, «ни одно общество никогда не было создано исключительно посредством идеологии и ни одно общество не может быть адекватно объяснено посредством идей людей, которые содействовали его возникновению; каждый является достаточно марксистом, чтобы это признать».

Этот известнейший философ, профессор Оксфордского университета, автор фундаментального критического труда «Главные направления марксизма», признаёт: «Легко установить, что Маркс никогда не писал ничего такого, из чего бы прямо вытекало, что социалистическое царство свободы должно основываться на однопартийной деспотической власти; он не отвергал explicite демократических форм жизни; он ожидал от социализма уничтожения экономического принуждения вместе с устранением политического принуждения».