Читать онлайн «От лжекапитализма к тоталитаризму!». Страница 68

А в Германии, где также было немало католиков, противник христианства Гитлер навязал немцам некий эрзац религии и извратил идею корпоративного государства в расистском духе, создав пародию на последнее.

Когда-то мне довелось прочитать работу светского богослова Феликса Карелина, который объяснял разницу менталитетов романских и германских народов именно различием их религий (католицизма и протестантизма). Не стану вдаваться в богословскую сторону вопроса, отмечу лишь один момент в работе Карелина.

Когда испанские конкистадоры уничтожали американских индейцев, они пытались оправдать свои чёрные деяния тем, что коренные народы Нового Света — неполноценные. Однако римский папа отверг эти их оправдания и заявил, что индейцы — тоже люди, и их убийство является тяжким грехом.

Позднее английские разбойники стали вылавливать негров в Африке и поставлять их в качестве рабов на плантации хлопка, табака и кофе в Америке. Они перевозили невольников в трюмах судов в такой «тесноте и обиде», что до половины «живого товара» погибало в пути. Это нисколько не смущало английских дельцов, они считали гибель столь большого количества негров неизбежными издержками производства. Здесь принималась в соображение только денежная, коммерческая сторона вопроса, но в самих деяниях бизнесменов никто греха не находил. Ещё недавно я где-то прочитал, что один современный английский мыслитель заявил, что индейцы, конечно же, неполноценные люди, потому что они не понимают, что такое рынок и не приемлют культ денег.

Ясно, что при таком бесчеловечном (точнее сказать, человеконенавистническом) мировоззрении идея корпоративного государства у германских народов либо вообще не могла найти благоприятную почву, либо выродилась, как у Гитлера, в идею солидарности только немцев как избранного народа, призванного господствовать над всем остальным миром. Ведь она предполагает некое подобие братства и ставит во главу угла людскую солидарность (пусть хотя бы в противовес классовому подходу), и в сборище закоренелых индивидуалистов ей всегда будет неуютно.

Но вернёмся к Салазару. Он в меньшей мере, чем, например, Муссолини, говоривший об «авторитарной демократии», прибегал к демагогии, поскольку был убеждённым сторонником элитарности. Кредо Салазара можно выразить его же словами: «Считаю более срочным делом создание широкой элиты, чем научить всех людей читать, ибо большие национальные проблемы должны решаться не народом, а элитой».

Этот момент обстоятельно разобран в книге профессора Манчестерского университета Тома Галахера «Португалия. Интерпретация с позиций XXI века» (Gallagher, Tom. Portugal. A twentieth-century interpretation. Manchester, 1983). По его словам, элита Нового государства была построена строго иерархически, плебеям и социальным маргиналам доступ в её ряды был практически закрыт, немногие исключения лишь подтверждали общее правило. Правящий слой формировался из очень узкого круга общественных институтов и занятий, прежде всего из крупных землевладельцев, директоров и собственников важнейших промышленных предприятий, высокопоставленных чиновников, высших офицеров, католических иерархов (этот круг именовали «аристократией донов»), а также из профессуры университетов, видных деятелей медицины, науки и искусства. С 1960 года в круг властвующей элиты вошли технократы, осуществлявшие перестройку экономики страны на более либеральных началах.

Следовательно, опыт построения корпоративного государства в Португалии оказался неудачным не в силу личных недостатков и странностей Салазара, а принципиально, потому что элитарность и корпоративизм несовместимы.

В 1974 году восставшие войска под руководством Движения вооружённых сил свергли одряхлевший режим последователей Салазара, фактически не оказавший сопротивления.

Португалия, став членом Евросоюза, получила новую специализацию. Бюрократия Союза нашла, что природные условия этой страны не вполне благоприятны для развития производства, зато очень подходят для того, чтобы там создавать площадки для игры в гольф. Вот и превращается она в «Гольфландию». Вырваться из этой удавки Португалии будет очень трудно.

Так закончилась эпоха корпоративных государств в Западной Европе, хотя, вероятно, её возвращение не за горами. В Восточной Европе — в Польше, Румынии, Венгрии, Болгарии, Финляндии установились просто в той или иной степени диктаторские режимы, без намёков на корпоративизм. Теперь нам предстоит рассмотреть, какие особенности приобрёл корпоративизм в государствах Азии, Африки и Латинской Америки.

В тех странах Европы, которые мы рассмотрели, корпоративные государства приходилось создавать «сверху», прилагая к этому значительные усилия, хотя и опираясь на некоторые остатки исторических традиций. А есть ли хоть одна страна на свете, которая была бы изначально корпоративным государством? Да, есть, и даже не одна. Рассмотрим страну, в которой этот изначальный корпоративизм сохранился до наших дней в наибольшей полноте.

Хотя появление корпоративных и тоталитарных государств стало главным событием истории XX века, наука, как уже отмечалось во введении, прошла мимо этого феномена. Слово «тоталитаризм» употреблялось лишь в отрицательном смысле, а термин «корпоративизм» был известен лишь узкому кругу специалистов, которые к тому же его по-разному толковали. Положение изменилось лишь после того, как учёные-обществоведы попытались разобраться в природе послевоенного японского «экономического чуда».

В 1955–1973 годах мир с изумлением наблюдал за фантастически быстрым (на 9 — 10 процентов в год) ростом производства в Японии, прежде всего — высокотехнологичной продукции. Япония по уровню жизни догнала развитые страны Запада, причём обошлась без внешних займов.

Тогда-то и открылось подлинное значение появления корпоративных и тоталитарных государств. Вот как об этом написал доктор экономических наук Я.А.Певзнер (см.: «Япония: полвека обновления». М., 1995):

«Тезис о столкновении и соревновании двух систем — социализма и капитализма — не отражал происходящего в действительности. Происходило же состязание не двух, а трёх систем. Первая — так называемая социалистическая экономика, идеалом которой была полная ликвидация частной собственности и товарно-денежных отношений. Вторая — регулируемая рыночная экономика, плюрализм, взаимодействие конкуренции и регулирования на демократической основе. Третья — система, появившаяся в годы первой мировой войны, укоренившаяся затем в фашистской Италии с её так называемым корпоративным строем и получившая дальнейшее развитие в гитлеровской Германии и милитаристской Японии. Её, этой системы, отличие от первой, социалистической, заключалось в том, что в основе оставались частная собственность и рынок. Её отличие от второй, демократической, было в том, что здесь регулирование было жёстким и направлялось прежде всего на решение неэкономических задач — в первую очередь и главным образом военно-агрессивных (последнее, впрочем, относилось и к социалистической системе)». (Выделено мной. — М.А.)

Для Певзнера, ярого «демократа» и рыночника, главное заключалось в том, что «в состязаниях указанных трёх систем победу одержала вторая». В действительности в первой половине XX века корпоративные государства добились таких успехов, что стало казаться, будто либеральный капитализм проиграл навсегда. Фантастические достижения Японии вроде бы подтверждал этот вывод. К концу XX столетия либеральный капитализм отвоевал утраченные позиции. Что-то будет в 21-м веке? Думается, вывод о победе либеральной демократии окажется преждевременным, но об этом речь пойдёт ниже.

Далее Певзнер переходит к проблемам собственно Японии:

«Япония покинула рамки третьей системы в результате военного поражения, принесшего с собой отстранение от власти правивших реакционных сил и открывшего путь к небывалому во всей её промышленной истории обновлению. Всемирное значение опыта Японии заключается в том, что для экономического и для всего общественного прогресса система и характер общественных отношений (то есть степень развития демократии и подавление всех видов монополизма) более важны, чем любые успехи в областях техники и технологии. Об этом же говорит и отрицательный опыт Советского Союза: много ли выиграл наш народ от того, что, благодаря великой искусности его учёных и мастеров, отечеству принадлежит приоритет в освоении космоса? И как много народ проиграл, как сильно отстал от всего цивилизованного мира из-за многолетнего подавления политической демократии и рыночных отношений!»