Читать онлайн «Почему РФ - не Россия». Страница 70

русских патриотов, сам советско-коммунистический режим был всегда вполне

самодостаточным и если и собирался куда-то эволюционировать, то, во всяком

случае, не в сторону исторической российской государственности, а в сторону

одной из его собственных известных форм. Да и вообще мимикрию не следует путать

с эволюцией. В конце 1991 г. Зюганов о компартии вообще предпочитал не

упоминать, выступая в качестве главы некоего «Союза народно-патриотических сил»,

но как только забрезжил свет надежды, тут же предстал в натуральной роли её

главы. Вообще, чем лучше обстояли у них дела (или когда они так считали), тем

откровеннее коммунисты говорили собственным голосом. Но в любом случае

«обрусение» не простиралось дальше сталинизма.

Вполне обычным для общественного сознания 90-х годов было представление о

возглавлении коммунистами «всех патриотических сил». Но так называемые

«национал-патриоты», о которых демократические СМИ любили писать как о союзниках

коммунистов, вовсе не являлись тогда самостоятельной силой. Те, кто сотрудничал

тогда с коммунистами, были либо сами внутренне достаточно «красными», либо

проделали эволюцию в эту сторону. Абсолютное большинство деятелей так

называемого «патриотического движения» составляли к тому же выходцы из

научно-литературного окружения партийной номенклатуры, которые сохраняли

верность КПСС вплоть до её запрета. Оставаясь в душе убежденными сторонниками

советской власти, разве что исповедуя некоторую «ересь» по отношению к

ортодоксальному ленинизму — национал-большевизм, они были способны лишь упорно

цепляться за «родную партию», надеясь, что она перевоспитается в том же духе.

Никаких собственных организационных форм это движение не создало, а вся

сколько-нибудь «политическая» деятельность его оказалась под контролем и

руководством коммунистов. Возникновения в этой среде какой-то чисто

патриотической организации последние просто не допустили бы.

Претензии «патриотической оппозиции» на объединительно-патриотическую роль

простирались до утверждений о том, что она-де объединяют «белых и красных», «от

социалистов до монархистов» (как вариант: никаких белых и красных не было и нет,

во всяком случае, в настоящее время, а есть только русские люди, которых

искусственно разделяли и разделяют враги) и стремления стереть разницу между

захватившими власть в 1917 г. большевиками и их противниками: ведь если

коммунисты — тоже патриоты, то почему бы не простить им совсем уж небольшой грех

«социализма»? Заявляя о «невозможности перечеркнуть 75 лет русской истории» и

вернуться к традиционным ценностям, национал-большевики предлагали объединить

традиции: соединить коммунизм с православием, советский строй с монархией и

т.д., изображая себя как идеологов «третьего пути». Чтобы соответствовать этой

роли они, естественно, стремились отделить себя от коммунистов, лишь подчеркивая

необходимость теснейшего союза с ними (оправдывая коммунизм тем, что он, якобы,

возник «как противостояние мировой закулисе»). Кроме того, такая роль требовала

отсутствия всякого иного «третьего пути» (которым на самом деле и было бы

обращение к дореволюционной традиции). Вот почему существование «белого»

патриотизма представляло для идеологов национал-большевизма смертельную

опасность, и они стремились представить дело таким образом, что его как

самостоятельного течения не только нет, но и быть не может (а все «белое»

находится в их рядах). Они всячески избегали даже упоминать термин

«национал-большевизм» и крайне болезненно воспринимали упоминания о наличии

иного патриотизма, чем их собственный советский. Им ничего не стоило, например,

повесить рядом портреты Врангеля и Фрунзе или зачислить в свою «команду» таких

идеологов эмиграции, как И. Ильин и И. Солоневич, немало не смущаясь тем, что

те, при всей разнице во взглядах, были прежде всего наиболее непримиримыми и

последовательными врагами советского режима.

Некоторые из них, а также их союзники из «демократов-перебежчиков» даже

именовали себя белыми и от имени белых «замирялись» с коммунистами, или

объединялись с ними в «Объединенную оппозицию» (как 1992–1993 гг. группировки

Астафьева, Аксючица и др.). Подобными тенденциями было наполнено и «казачье»

движение, видные деятели которого под бурные аплодисменты заявляли, что

«партийный билет казачьему атаману не помеха», а позже под сетования о том, что

«нас пытаются снова расколоть на белых и красных», поднимали на щит разного рода

отщепенцев, воевавших в гражданскую войну на стороне большевиков. Между тем

Белое движение, возникшее в свое время в защиту уничтоженной России, по самой

своей сущности было прежде всего движением антисоветским и размежевание красных

и белых проходило именно по линии отношения к советскому режиму и всему

комплексу советского наследия. Если для одних 7 ноября был главным

государственным праздником, то для других — «Днем Непримиримости», и сделать из

этой даты «День согласия и примирения», как пытался ельцинский режим, было

совершенно невозможно. «Объединенная оппозиция» в действительности представлала

собой не объединение не правых с левыми, а левых — с левыми, изображающими из

себя правых; не союз «белых и красных» (что в принципе невозможно), а союз

красных с такими же красными, но «национально окрашенными» (что совершенно

естественно). Опубликованное в связи с этим в конце 1994 г. заявление «Белая

эмиграция против национал-большевизма» (в России его опубликовали, в частности,

«Независимая газета» (25.10.1994), «Экспресс-хроника» (1.11.1994), «Новый Мир»

(1995, №1), подписанное последними оставшимися в живых участниками гражданской

войны, их потомками и руководителями всех основных белоэмигрантских организаций

с изложением позиции Белого движения, нанесло весьма чувствительный удар по

претензиям национал-большевизма говорить от имени наследников исторической

российской государственности.

В национал-большевистской публицистике просматривалась также тенденция оседлать

монархическую идею и с её помощью сделаться судьею между белыми и красными (как

если бы они сами были не одной из сторон, а чем-то потустороннем, высшим по

отношению к ним), а в конце 90-х годов, оставив поползновения на «заединство» с

эмиграцией они прямо выступили против Белого движения, обвинив его в «масонстве»

и «феврализме», а себя подавая как наследников монархии. Попытки

национал-коммунистов поставить себя «правее» Белого движения и зачислить в свои

ряды «самых крайних» монархистов, противопоставив их Белому движению, да ещё

опираясь на них, обличать антисоветские взгляды, выглядели весьма забавно в

свете того, что те деятели, которые действительно были правее Белого движения в

целом, во-первых, сами все к нему принадлежали (составляя его крайне правый

фланг), а во-вторых (и это главное), они-то как раз и были самыми лютыми

ненавистниками Совдепии (если более либеральные и левые элементы эмиграции в

1941–1945 гг. могли позволить себе «оборончество» или рассуждения о «двойной

задаче» то монархисты, а особенно такого толка, воевали в составе разных

антисоветских формирований).

Существовал, впрочем, и собственно «коммунистический монархизм» — как вариация

сталинизма (в этой среде существует версия, что Сталин втайне мечтал о

монархии). Идея своей, «красной монархии» действительно близка тем, кто готов

наполнить знаменитую триаду «Православие, Самодержавие, Народность» советским

содержанием. С православием «красные монархисты» вполне согласны были мириться,

даже оставаясь большевиками, коль скоро оно призвано придавать их будущему

режиму респектабельность (опять же в точном соответствии со сталинской

практикой). Недаром излюбленное самоназвание национал-большевиков —

«православные коммунисты». Самодержавие они понимали как тоталитарную диктатуру,

а народность — как социализм со всеми прелестями «коллективизма», воплощенного в

колхозном строе. Земский Собор в национал-большевистской интерпретации

представлялся в том духе, что съезжаются какие-нибудь председатели колхозов,

советов, «красные директора», «сознательные пролетарии» и т.п. и избирают царем

Зюганова.

«Патриотическое движение», во главе которого выступали те же национал-коммунисты

из «Завтра» и т.п. изданий не имело самостоятельного ни политического, ни