Читать онлайн «Почему РФ - не Россия». Страница 6

проблем со своими азиатскими владениями (единственное серьезное выступление —

восстание 1916 г., было даже в условиях военного напряжения сил легко

подавлено). Так что, несмотря на отдельные издержки, территориальный рост

империи был важнейшим источником её силы и могущества. Без него она не выдержала

бы конкуренции европейских держав ещё в XVIII веке.

Изображать стремление к государственному величию и территориальному росту в

качестве некоторой негативной особенности России весьма странно. Россия,

естественно расширявшая свои владения за счет окраинных территорий, население

которых составляло незначительное меньшинство по отношению к её историческому

славянскому ядру, выглядит достаточно бледно на фоне других европейских стран,

захвативших огромные территории, находившиеся за многие тысячи километров от

метрополии и с населением, в несколько раз превышавшим население самой

метрополии, и создававших империи, «над которыми никогда не заходит солнце».

Точно так же трепетное отношение, скажем, французов к своей военной славе,

всякое «Германия превыше всего», «Правь, Британия!» и т.д. обычно не служит

поводом для определения соответствующей государственности как особо агрессивной.

Тем более, что входе экспансии России не доводилось насильственно уничтожать

какую-либо национальную государственность (хищные азиатские ханства таковую не

представляли): народности, вошедшие в её состав (за исключением добровольно

присоединившейся Грузии), либо никогда не имели собственной государственности,

либо утратили её ещё ранее, войдя в состав или будучи завоеванными иными

государствами.

Заметим также, что объединение православия и коммунизма под маркой «судьбоносной

мировой роли» России и предмета её мессианских поползновений ещё менее

основательно, так как (не говоря о том, что претензий на «всемирность» у того же

католицизма явно больше) российская государственность никогда не помышляла

принести православие (свою собственную идеологию) на штыках в Европу, тогда как

коммунистическая идея (не только не являющаяся принадлежностью российской

государственности, но ей антагонистичная) неразрывна связана с мировой

революцией и немыслима вне её.

Европейский контекст.

Одной из наиболее устойчивых и распространенных мифологем современного

«патриотического» сознания является убеждение в извечном военно-политическом

противостоянии России «Западу». Этот тезис выступает в несколько различных

вариантах в зависимости от особенностей конкретной среды, но, так или иначе,

враг неизменно помещается на западе, отчего невинный термин, обозначающий

сторону света, приобрел значение средоточия мирового зла.

Основным источником его бытования в настоящее время является, конечно, советское

наследие — традиция противостояния коммунистического лагеря во главе с СССР

«капиталистическому» (то есть нормальному) миру, частью которого была до 1917 г.

и Россия. Апологеты именно этого, вполне реального противостояния, со сталинских

времен не прочь были «подверстать» к нему уничтоженную ими историческую Россию.

Противостояние НАТО и Варшавского договора, порожденное конкретно-историческими

обстоятельствами захвата власти коммунистами (силы, имеющей весьма сомнительное

отношение что к православию, что к славянству) сначала в России, а после Второй

мировой войны и в непосредственно прилегающих к ней восточно-европейских

странах, в национал-большевистской интерпретации выводилось то из противостояния

славянского мира романо-германскому, то православного —

католическо-протестантскому, то «евразийского» — «атлантическому». Собственно,

суть национал-большевизма (частным случаем которого является «евразийство») и

состоит в облагораживании большевизма путем подыскивания ему «исторических

корней» в национальной традиции. Естественно, что это должно было найти

отражение и во внешнеполитической сфере.

Разумеется, у представления об «антизападном противостоянии» имелись и

источники, лежащие вне советской традиции: многовековая богословская полемика

православия с «латинством» и славянофильские представления, особенно в их

поздней форме, лучше всего представленные Н.Я. Данилевским. Однако в

формировании именно того типа «антизападного» сознания, которое существует в

настоящее время, эти источники сыграли минимальную роль: суть претензий к Европе

«реакционера» Данилевского советскому человеку была неизвестна, а искренней

опоры на религиозную традицию у апологетов богоборческого режима быть не могло.

Почему и «антиинославное» рвение коммунистических подголосков из советской

церковной среды, далеко превосходящее по накалу, но мало сходное типологически с

позицией прежней русской церкви, выглядит вполне комично. В нем, конечно,

гораздо больше от «антибуржуазного» пафоса большевиков, чем от православной

богословской традиции (во всяком случае, мысль, что из ненависти к европейскому

христианству следует возлюбить «братьев-мусульман» до 1917 популярна не была).

Примитивизм общественного сознания, помноженный на практически полную

неосведомленность в области исторических реалий представляет, естественно, самую

благоприятную почву для навязывания ему подобных взглядов. Представление о том,

что если нечто было на моей памяти (а тем паче при моем участии), то так оно

было и всегда, вполне нормально для неискушенного сознания. Например, коль скоро

большинству довелось повоевать с немцами и посмотреть кинофильм «Александр

Невский», то двух точек, отстоящих друг от друга на 800 лет, но соединенных

прямой линией, оказывается совершенно достаточным, чтобы было невозможно

воспринять мысль, что многие столетия до начала XX в. из всех европейских стран

именно с немецкими государствами Россия имела наиболее близкие и дружественные

отношения.

Разумеется, при самом беглом взгляде на реальную историю тезис об извечной

борьбе России против «Запада» или Европы не выдерживает никакой критики, «в

чистом виде» такое вообще ни разу не встречается, поскольку никогда в своей

истории российское государство не воевало против какой-либо чисто европейской

коалиции, а только в союзе с одними европейскими странами против других, либо с

конкретными «одиночными» странами (для каждой их которых оно к тому же никогда

не было ни единственным, ни даже главным противником). Собственно, единственным

случаем, когда Россия воевала с европейскими странами без европейских же

союзников была Восточная (Крымская) война, которая вовсе не была войной

европейской, это была очередная русско-турецкая война, в которую вмешались

англо-французы. Со времени активного участия России в общеевропейской политике

(по меньшей мере с XVII в.) она никогда не была «парией» в Европе, против

которой объединялись бы все или большинство европейских стран (между тем, как,

например, Франции в этой роли быть доводилось не раз: не только в 1792–1815 гг.,

но и при Людовике XIV, когда 1688–1697 гг. в Аугсбургской коалиции против неё

объединились почти все континентальные державы), или даже три-четыре европейские

страны (как случалось с целым рядом других, начиная с традиционных противников

России Польши и Швеции).

Очевидно, что Россия по многим показателям отличается от других стран, но и все

европейские страны и группы их весьма различны между собой. Страны с романской

традицией отличаются как от германских, так и от славянских, католические не в

большей мере отличаются от православных, чем от протестантских и т.д. Русское,

российское государство со времени своего существования в силу географических

реалий оказалось и всегда было восточным форпостом европейского мира, мира

«белого человека», никакой другой сухопутной границы не имевшего. И тот факт,

что ему в одно время доводилось быть жертвой чуждого ему мира азиатского, а в

другое — напротив, включать в свои пределы огромные азиатские территории, вовсе

не означает, что русский народ сам по себе есть народ «недостаточно

европейский», полуазиатский или «евразийский».

Отличие России от «Европы» вовсе не так велико, как это пытаются иногда

представить, находясь под впечатлением мемуаров средневековых европейцев. Для

них и Польша, скажем, была полуварварской восточной страной, тогда как в русском

восприятии католическая Польша являлась олицетворением «Запада».