Читать онлайн «Эпоха Обамы. Наши интересы в Белом доме». Страница 45

Но стоило Бушу покинуть Белый дом, как в Вашингтоне забыли о единстве англосаксов. Как отмечал историк Пол Кеннеди, «американская элита вообще никогда не разделяла чувства близости, свойственного британцам. В США политиков в первую очередь интересует мнение электората, и разговоры о том, что Англия могла бы играть для Америки ту же роль, что эллинистическая Греция для Рима, не более чем миф» [377] . «Британия довольно маленькая и слабая страна, – вторил ему профессор Лондонской школы экономики Доминик Ливен, – а политические процессы в США весьма жесткие. И здесь никто не будет прислушиваться к мнению английских лидеров, мечтающих о роли кулуарных советников» [378] .

Разлад с Великобританией администрация Обамы пыталась компенсировать, укрепляя отношения со странами европейского ядра, в первую очередь, с Францией. Тем более, что президент Саркози, во время предвыборной кампании 2007 года заработавший прозвище «американец», выступал за сближение с Америкой. Еще в своей книге «Показания», опубликованной накануне президентских выборов, Саркози критиковал национальную элиту, которая пытается противопоставить Францию американской супердержаве. «Вечная фронда, – писал он, – превращает французских политиков в карикатурных персонажей» [379] . Саркози был убежденным американофилом. Он отдыхал в США, находился в дружеских отношениях с представителями американской политической и бизнес-элиты. В свое время он был просто очарован Бушем, и когда началась война в Ираке, вместе с другим «ястребом» из СНД (голлистская партия «Союз за народное единство»), Пьером Лелушем, выступил в поддержку Соединенных Штатов. Политические оппоненты называли Саркози «неоконом с французским паспортом», и хотя ему удавалось создать впечатление, что он привержен идеалам «великой Франции», играющей особую роль на мировой арене, эксперт в области международных отношений Ален Греш отмечал, что президент выстраивает систему союзов, которая в корне отличается от той, что создавалась Жаком Шираком. «Сейчас, – писал он, – Франция ориентируется на Соединенные Штаты, Израиль и НАТО, что полностью противоречит установкам де Голля» [380] . «Отказ от наследия де Голля, – отмечал влиятельный голлист Рене Андре, – в итоге приведет к тому, что Франция растворится в атлантической идентичности. Это аксиома французской внешней политики. А рассуждения Саркози о том, что, укрепив свои позиции в НАТО, Париж сможет, наконец, воплотить в жизнь идею независимых вооруженных сил ЕС, – сказка, рассчитанная на обывателей, которые вряд ли поддержали бы проамериканский переворот» [381] .

В марте 2009 года Саркози вернул Францию в военные структуры НАТО, что многие в стране восприняли в штыки. Однако его советникам удалось перетянуть на свою сторону общественное мнение, а на оппозиционные настроения элиты они решили закрыть глаза. Председатель комиссии Национальной ассамблеи по внешней политике Аксель Понятовский назвал баталии по вопросу о статусе Франции в НАТО «бурей в стакане воды». А министр обороны Эрве Морен попытался убедить политиков старой закалки, что после возвращения в военные структуры альянса Париж не будет вынужден согласовывать все свои действия с США. «На дворе уже не 1966 год, – заявил Морен в интервью Associated Press. – Германия, которая была полностью интегрирована в структуры НАТО, тем не менее выступала против войны в Ираке, и никто не вынуждал ее поддерживать американцев. От возвращения в командные структуры НАТО Франция только выиграет, превратившись из обычного актера в одного из авторов сценария» [382] .

Выступая перед студентами высшего военного училища в Париже, Саркози напомнил, что курс на постепенное сближение с НАТО «негласно» проводился его предшественниками – Франсуа Миттераном и Жаком Шираком. Действительно, с 1995 года Франция участвовала практически во всех военных миссиях альянса, включая косовскую и афганскую и занимала четвертое место по объему вложений в военный бюджет альянса.

Тем не менее, примирение Франции с НАТО, в первую очередь, было символическим событием. Как писал эксперт по европейской безопасности Марцел ван Харпен, «реинтеграция одного из основателей блока – это не унизительный путь в Каноссу, а торжественное возвращение домой» [383] .

Сторонники Саркози утверждали, что выйдя из военной организации НАТО, де Голль лишил Францию возможности участвовать в принятии ключевых политических решений альянса и страна стала играть роль «харки» – туземных солдат, которые во время войны в Алжире сражались на стороне французов, не получая при этом денежного вознаграждения. «Гиперактивный стиль дипломатии, свойственный нынешнему президенту, – писал основатель французского Института международных отношений Доминик Моизи, – прежде всего отражает изменения во французском самосознании. На смену европоцентризму приходит понимание своей принадлежности к единому западному миру. И хотя сам президент не любит теоретизировать на эту тему, с его приходом к власти в истории Пятой республики начался абсолютно новый период. Вся дипломатия Саркози нацелена на укрепление трансатлантических связей. Его советники убеждены, что в мире, где Америка уступает позиции азиатским гигантам, а Европа находится в институциональном кризисе, Западу как никогда необходимо единство» [384] . Администрация Обамы, в свою очередь, прекрасно понимала, что Франция могла бы стать для Америки идеальным оружием, с помощью которого США могут вернуть себе симпатии Старой Европы.

Наладились отношения США и с Германией. Меркель инициировала сближение с Вашингтоном, предложив создать «единый трансатлантический рынок» и «принять американскую версию глобализации». Находясь в оппозиции, она выступала с резкой критикой правительства Шредера, отказавшегося поддержать операцию США в Ираке. «В данном случае Шредер говорит только от своего лица, но не от лица немецкого народа, – писала она в The Washington Post. – У Германии – общие ценности с Соединенными Штатами и мы не должны об этом забывать» [385] . Британский журнал The Economist предостерегал Меркель от тесного сближения с Америкой: «Даже такой политический акробат как немецкий канцлер может потерять равновесие, если заокеанские друзья слишком сильно сожмут ее в объятьях» [386] .

В начале сентября 2009 года в Германии разразился скандал после того как немецкие военные отдали приказ атаковать с воздуха два бензовоза, угнанных с одной из баз Бундесвера в афганской провинции Кундуз. В результате бомбежки погибло более ста мирных жителей, и в немецком общественном мнении резко усилились антивоенные настроения. Однако ведущие политические партии не собирались сворачивать миссию в Афганистане. За вывод войск выступали лишь представители Левой партии.

Администрация Обамы поддерживала проамериканские настроения Меркель, понимая, что канцлер Германии становится все более значительной фигурой, претендующей на роль лидера единой Европы. К тому же, как писал немецкий политолог Констанц Штелценмюллер в статье «Российская политика Германии: Ostpolitik для Европы», опубликованной в Foreign Affairs: «Германия является мостом между Россией и Западом, и в США понимают, что Берлин будет задавать тон в отношениях с Москвой» [387] . После российской операции на Кавказе в августе 2008 года именно Германия убеждала западные страны сохранять хладнокровие и не ссориться с «энергетической сверхдержавой». Благодаря жесткой позиции Берлина в ЕС возобладала точка зрения противников дальнейшего расширения НАТО на восток. Немцы всегда настаивали на том, что развитие нормальных отношений с Россией – в интересах западного мира, и вкладывали огромные средства в российскую экономику.

Ключевым моментом в отношениях с Европой стал для Обамы лиссабонский саммит НАТО, который состоялся в конце ноября 2010 года. В эпоху холодной войны цели Североатлантического блока были предельно ясны. Как выразился первый генсек НАТО лорд Гастингс Исмэй, заключались они в том, чтобы «держать русских вне Европы, американцев – в Европе, а немцев – под контролем Европы». После распада СССР и объединения Германии альянс столкнулся с кризисом идентичности, преодолеть который натовские стратеги пытались с помощью расширения на Восток. Правда, вступление в НАТО бывших членов Варшавского Договора, которые продолжали видеть в этой организации «бастион против России», не позволяло ей сформулировать новые цели и обрекало на маргинальную роль. Проблемы, которые возникли при обсуждении заявок Киева и Тбилиси на присоединение к альянсу, вынудили большинство экспертов признать концепцию расширения тупиковой. «Расширение североатлантического блока, – отмечал американский политолог Дэниэл Лариссон после войны на Кавказе в августе 2008 года, – таит в себе большую угрозу для мира в Европе, чем его распад» [388] .

Отказавшись, по крайней мере на время, от геополитических игр на постсоветском пространстве, лидеры НАТО вынуждены были выбрать модель, которая позволит оправдать дальнейшее существование «самого успешного военно-политического блока в истории» (именно так именуется Североатлантический альянс в официальных документах). Либо они должны были согласиться с традиционной концепцией «оборонительного союза демократий», основной целью которого является обеспечение безопасности в Европе, либо принять англосаксонский вариант глобальной НАТО – организации, которая будет расширять зону ответственности и привлекать в свои ряды новых неевропейских членов, таких как Япония и Австралия.