Читать онлайн «Суть времени. Том 4». Страница 43

Вы понимаете, что это шизофрения? Что это абсолютный аналог того, что когда-то говорил Владимир Соловьев о революционных демократах: мол, они твердо убеждены, что человек произошел от обезьяны, следовательно, все люди братья.

Я понимаю, почему начальство положено посылать на фиг классическому либералу — человеку, который считает, что он сам себе царь… Как в «Воскресении» у Толстого. Человека спрашивают:

— А царя-то ты признаешь?

— Отчего не признавать? Он себе царь, а я себе.

Но соединение сталинизма с сетевыми вольностями — это постмодерн. Это и есть пузыри регресса.

Ну, так что же мы сделаем в масштабах тяготеющего к «советскому» общества, все равно неоднородного, привыкшего к определенным вещам, существующего в сегодняшней ситуации, в условиях интернета и пр.? Под какую такую «сталинскую гребенку» мы его подстрижем?

Сталин — очень крупный идеолог и политик. Неужели кто-нибудь думает, что он в 2011 году стал бы стричь все так, как можно было стричь в 1930-м? Другая реальность. Другое мышление. А главное, процесс-то разрушения «Вавилонской башни» уже произошел. Ну, остался советский осколок. Ну, попытался его Зюганов так или иначе модифицировать. Ну, создана на этой основе одна из ниш. А рядом есть другие ниши, есть эклектика этих ниш. А над этой эклектикой сидят либероиды, смотрят на это, называют все это «опарышами», презирают и говорят: «Управлять будем вечно. Вечно…»

В условиях, когда неслиянны эти языки, когда невозможно создать единый язык, а значит, и мощную коммуникацию в пределах большинства… Все, надеюсь, понимают, что язык — это средство коммуникации? И мир не придумал других средств. Я, разумеется, имею в виду политический язык. Если этого языка нет и все говорят на двунадесяти языках, мы так и будем терпеть фиаско…

«И будем мы этим управлять, как хотим и сколько хотим», — говорят либералы.

Это не политическая проблема? Это не является главной политической проблемой, ради которой мы собрались? Есть другие проблемы? Какие?

Как только здесь возникнет политико-лингвистическое единство, как только все это спаяется по-настоящему, — все, не будет никаких либероидов и ничего другого, страна повернется, будет осуществлено очередное русское чудо, и она пойдет в нужном направлении.

Как только — так сразу…

Но вы понимаете, о каком «как только» идет речь? Каков уровень амбиции? Я бы с удовольствием его занизил до предела, но нет возможности. Болезнь такова, что либо нужно применять вот эти самые фантастические и амбициозные средства, либо согласиться с тем, что больной скоро умрет. А при этом лгать самому себе, извлекая из процессов какие-то малые лакомости: депутатские мандаты или что-нибудь еще. Я не хочу этим заниматься.

А теперь подумаем о языке. В сущности, язык для меня, как для политика, конечно же, является, прежде всего, средством коммуникации. Я же вижу, вижу на практике, что огромное количество позитивных, духовных, недовольных сегодняшней ситуацией людей начинает конфликтовать друг с другом потому, что у них нет прочного, эффективного, единого политического языка. И если не будет этой коммуникации, какая политическая организация? Какие политические победы? Какой политический субъект?

Значит, коммуникации нужного качества нет.

Нужен язык.

Язык опирается на смыслы, символы, образы и все остальное. Отдельно надо обсуждать эту проблему в следующих программах — не в следующих сериях этой передачи, а в следующих новых программах.

А смыслы все связаны с метафизикой. Нет языка без метафизики. Ну, нет его.

Произошло самое страшное. Схему управления можно восстановить за 10 дней. Единство языка и смысла так быстро восстановить нельзя.

Не будет метафизики — не будет смысла — не будет языка — не будет коммуникаций.

Соответственно, возникает эта проклятая метафизическая задача в качестве основной и ничем не заменяемой. Нельзя обойти эту точку.

Это вовсе не ситуация, в которой Сергей Ервандович Кургинян, по его особой любви, театральной или какой-то еще, к подобного рода заморочкам, хочет всех затащить в какую-то метафизическую пещеру. То ли платоновскую, то ли похуже. Это абсолютно трезвый взгляд политика на то, что либо надо лечить заболевание предлагаемым средством, либо признать заболевание вообще неизлечимым никакими средствами. Других средств нет.

Те, кто признает это, идут за нами. Те, кто этого не признает, идут другими путями. Мы можем быть с ними глубочайшими союзниками, глубочайшими попутчиками, друзьями, братьями, гражданами одной страны, имеющими общей целью величие нашей Родины… У нас может быть глубокая дружба…

Но у нас другой путь.

Наш путь — метафизика ради смыслов, языка и коммуникаций, а не метафизика вообще ради того, чтобы подразвлечься разного рода сложностями.

Нам метафизика нужна так, как слесарю отвертка, чтобы вывернуть винт. Я понимаю, что так метафизику не делают и что эта метафора рискованная. Но я хочу прояснить свою мысль и сказать, что ничего в подобном завышении планки от эстетства или того, что ты хочешь отдать должное своим каким-то заморочкам, нет.

Я так вижу политическую злобу дня. И, поскольку я ее так вижу, я что-то могу. Я могу выигрывать информационные сражения. Я могу строить и развивать организации. Я могу создавать какие-то интеллектуальные продукты.

С первой же передачи «Суть времени» мы говорили только об этом. И сейчас мы подходим к ключевой точке, каковой является метафизика Сверхмодерна, а также ответ на вопрос, так ли нужен этот чертов Сверхмодерн, если у него столь сложная метафизика?

Об этом давайте поговорим в следующем выпуске программы.

Итак, метафизика нужна нам не сама по себе, не в качестве изысканного развлечения в башне из слоновой кости. Она нужна нам для восстановления разрушенной смысловой целостности, языка и коммуникаций. Никакой другой логики быть не может.

Не будет метафизики — не будет накаленных смыслов — не будет языка — не будет коммуникаций. Вот не будет, и все.

Может быть, если мы окажемся недостаточно успешны (или удачливы) в том, что касается метафизики, то создание метафизики не обернется возникновением нового политического крупного языка, и тогда мы провалились.

Но, если мы решим эту задачу, мы изменим страну.

А без метафизики мы эту задачу точно не решим.

Меня спросят: «Почему? Разве не может быть чисто светских смыслов, в которых как бы нет метафизики?» и так далее.

Ну, во-первых, всегда есть философия.

Вы хотите сказать, что марксистская философия не содержала в себе метафизики, что она была освобождена от нее и что она прекрасно работала. Что это была светская философия, лишенная всякой метафизичности…

Это не так. Я отнюдь не разделяю все взгляды Эриха Фромма на марксизм. Более того, многое во взглядах Эриха Фромма мне чуждо. Но Фромм — великий исследователь, великий ученый, очень глубокий мыслитель. И к чему-то из того, что он говорит (подчеркиваю — к чему-то), надо прислушаться.

Я не разделяю критику Фроммом советского общества. Я считаю, что Фромм во многом «перебирает» и в вопросе о роли индивидуума в марксизме. Я знаю, что есть другие позиции других исследователей, готов привести эти позиции — опять-таки, уже в других, новых программах. Хотим обсуждать марксизм — давайте обсуждать.

Но сейчас мне хотелось бы зачитать отрывки из работы Эриха Фромма «Концепция человека у Карла Маркса».

«Самым распространенным заблуждением является идея о так называемом „материализме“ Маркса, согласно которой Маркс якобы считал главным мотивом человеческой деятельности стремление к материальной выгоде, к удобствам, к максимальному благосостоянию, „обеспеченности“ своей жизни и жизни своей семьи. Эта идея дополняется утверждением, будто Маркс не проявлял никакого интереса к индивиду и не понимал духовных потребностей человека: будто его идеалом был сытый и хорошо одетый „бездушный“ человек».[11]

Итак, Фромм говорит: «Это глубочайшее заблуждение по поводу Маркса». Между прочим, это заблуждение объединяет как критиков марксизма, так и апологетов марксизма.

«Одновременно, — пишет Фромм, — Марксова критика религии отождествляется с отрицанием всех духовных ценностей (ибо духовность трактуется этими интерпретаторами исключительно как вера в Бога).

Исходя из вышеприведенных представлений, социалистический рай Маркса преподносится нам как общество, в котором миллионы людей подчинены всесильной государственной бюрократии; как общество людей, которые отдали свою свободу в обмен на равенство; это люди, которые удовлетворены в материальном смысле, но утратили свою индивидуальность и превратились в миллионы роботоподобных автоматов, управляемых маленькой, материально более обеспеченной элитой.