Читать онлайн «Евроцентризм – эдипов комплекс интеллигенции». Страница 10

Кроме того, обезьяны живут, в основном, в колонизованных в прошлом европейцами зонах иных культур, и ученый-приматолог неизбежно проявляет себя в контакте с этими культурами (образуется сложная система культурного взаимодействия: ученый – местное население – обезьяны – местная природа). Западная публика также относится к обезьянам с повышенным, почти болезненным интересом и в своих вкусах и восприятии сообщений также выявляет скрытые культурные стереотипы. Автор отмечает важную деталь: исследование столь нагруженного идеологическими проблемами предмета с самого начала века было исключительной прерогативой белого человека. Попытки даже самых успешных негритянских исследователей в США заняться приматологией отклонялись самым настойчивым образом (ради чего даже шли на выдачу им щедрых субсидий для работы в других областях). Не будем останавливаться на анализе откровенно расистских произведений (например, важного для США фильма «Тарзан») и культурных кодах, в которых западный человек впитывает расизм – эту книгу надо читать и перечитывать. Приведем самые простые, «бытовые», мимоходом сделанные Донной Харауэй замечания.

Совсем недавно, в 80-е годы, телевидением и такими престижными журналами, как «National Geograрhic», создан целый эпос о белых женщинах-ученых, которые многие годы живут в Африке, изучая и охраняя животных. Живут в одиночестве, посреди дикой природы, их ближайший контакт с миром – в городке за сотню километров. Те помощники-африканцы (в том числе с высшим образованием), которые живут и работают рядом с ними – просто не считаются людьми. Тем более жители деревни, которые снабжают женщин-ученых всем необходимым (в одном случае по вечерам даже должен был приходить из деревни музыкант и исполнять целый концерт). Африканцы бессознательно и искренне трактуются как часть дикой природы.

И уже совсем, кажется, мелочь – но как она безыскусна: бригады приматологов после трудных полевых сезонов в тропических лесах любят сфотографироваться, а потом поместить снимок в научном журнале, в статье с отчетом об исследовании. Как добрые товарищи, они фотографируются вместе со всеми участниками работы (и часто даже с обезьянами). И в журнале под снимком приводятся полные имена всех белых исследователей, включая студентов (и часто клички обезьян) – и почти никогда имена африканцев, хотя порой они имеют более высокий научный ранг, чем их американские или европейские коллеги. И здесь африканцы – часть природы.

После того как в европейском сознании наука заместила религию в качестве носителя не подвергаемой сомнению истины, все варианты расистских идеологий черпают аргументы из научных теорий. И одним из важнейших культурных ресурсов евроцентризма стал эволюционизм. В фундаментальной «Истории технологии» сказано:

«Интеллектуальный климат конца ХIХ в., интенсивно окрашенный социал-дарвинизмом, способствовал европейской экспансии. Социал-дарвинизм основывался на приложении, по аналогии, биологических открытий Чарльза Дарвина к интерпретации общества. Таким образом, общество превратилось в широкую арену, где „более способная“ нация или личность „выживала“ в неизбежной борьбе за существование. Согласно социал-дарвинизму, эта конкуренция, военная или экономическая, уничтожала слабых и обеспечивала длительное существование лучше приспособленной нации, расы, личности или коммерческой фирмы» [25, с. 783].

И нам сейчас, с высот нашего гуманистического и демократического сознания, трудно поверить, что совсем недавно наука всерьез обосновывала фактически деление человечества на подвиды. Приводя выдержки из американских медицинских журналов конца прошлого века об органических различиях нервной системы цивилизованного и «примитивного» человека, Ч. Розенберг отмечает:

«С принятием дарвинизма эти гипотетические атрибуты нервной системы цивилизованного человека получили верительную грамоту эволюционизма… Считалось, буквально, что примитивные народы были более примитивными, менее сложными в отношении развития головного мозга» [35, с. 291].

Нечего и говорить, что культурный ресурс латентного расизма моментально мобилизуется, когда белый человек входит в силовое противостояние с теми народами, которые населяют недавние колонии. Любые, малейшие попытки этих народов заявить о своих «общечеловеческих» правах даже сегодня вызывают обиду и возмущение культурного англосакса. Э. Фромм пишет:

«Удивительно ли, что агрессивность и насилие продолжают процветать в мире, где большинство лишено свободы, особенно в странах, называемых слаборазвитыми? Быть может те, кто находится у власти, то есть белые, удивлялись и возмущались бы меньше, если бы не были приучены к мысли, что желтые, коричневые и черные не являются в полном смысле людьми и поэтому не должны реагировать, как люди» [19, с. 205].

И делает такое примечание: «Цвет кожи производит такой эффект только в комбинации с бедностью. Японцы стали людьми, когда сделались сильными в начале века; наше представление о китайцах по той же причине изменилось несколько лет назад. Обладание развитой технологией превратилось в критерий принадлежности к человеческому роду». Это, кстати, мы начинаем понимать на опыте по мере демонтажа нашего научно-технического потенциала.

Когда говорят «расизм», на ум приходят организации белых протестантов вроде ку-клукс-клана или суды Линча. С такими «острыми» примерами трудно обсуждать вопрос. Лучше рассмотрим установки «нормального» среднего человека, лично не способного и мухи обидеть. Вот несколько ситуаций. Помню, в момент кризиса в Заливе уважаемые политики наперебой твердили: «Кувейт должен быть освобожден любой ценой!» Не будем обращать внимания на абсурдный тоталитаризм формулировки (Как это любой ценой? Например, ценой гибели человечества?). Цена выяснилась после «бури в пустыне», в ходе которой погибло около 300 тыс. жителей Ирака и несколько американцев – от транспортных происшествий. В прессе с гордостью было заявлено, что «благодаря современной технологии цена освобождения Кувейта была очень небольшой». Значит, в концепцию «цены» включается только кровь людей «первого сорта». То есть, Цивилизация с абсолютным спокойствием отбрасывает христианское представление о людях как носителях образа Бога и в этом смысле равноценных. Это – шаг огромной важности, быть может, необратимый шаг к Новому мировому порядку (или к войне против него).

Теперь по-другому видятся и иные случаи. Вот Чили. Всякая смерть – трагедия. Все мы переживали смерть Виктора Хары – я говорю не о нем и двух тысячах его убитых Пиночетом товарищей. Говорю об оценочных установках среднего европейского демократа. Двадцать лет он проклинал Пиночета – и не желал слышать, что недалеко от Чили, в Гватемале, за 80-е годы было убито 100 тыс. человек, в основном крестьян-индейцев (что для СССР было бы эквивалентно 10 млн. человек). Более того, лидеры Европы включали Гватемалу в число демократических стран и с радостью констатировали, что после поимки Норьеги и переезда Пиночета в другой дворец в Латинской Америке осталась одна недемократическая страна – Куба. Держать под арестом пятерых диссидентов и не устраивать многопартийных выборов – более неприемлемо, чем ликвидировать массы крестьян, которые и резолюции ООН прочесть не могут.

Впрочем, и свободные выборы не спасут нацию, которая перестала нравиться Демократии. Так, кровавый Савимби всегда был принят в Белом доме (в американском, еще не в московском) как рыцарь борьбы за свободу ангольского народа. Наконец, состоялись выборы и, надо же, Савимби проиграл. Смирился ли он, как сандинисты? Нет, вооруженный Западом, он устроил Анголе кровавую баню. Послали США свои войска, чтобы наказать его и защитить выраженную демократическим путем волю избирателей? Сама идея кажется нелепой. Демократия означает подтверждение гражданами выбора, сделанного где-то в загородных клубах. Насколько проще авторитарный режим – он не заставляет человека врать себе самому.

Впрочем, и те чилийцы, с которыми расправился Пиночет, в основном социал-демократы, люди университетские, стоят в прейскуранте жизней не на высшей ступени. Один из лучших фильмов Голливуда 70-х годов, действительно прекрасно снятый, был посвящен трагедии отца – крупного американского предпринимателя, друга сенаторов, который после переворота в Чили поехал туда искать пропавшего сына. В конце концов оказалось, что того убили – попал под горячую руку. Фильм впечатляет, зрители выходят потрясенными. Но начинаешь думать, и выходит, что эффект достигается именно тем, что убили американца. Да как же это возможно? Да что же вы наделали, проклятые фашисты? И этот эффект ложится на столь подготовленную психологию, что даже не удивляешься – к потрясенному отцу в фильме подходят знавшие его сына чилийцы, у многих из них самих трагедии в семье, но они для них несущественны перед тем, что произошло с американцем.