Читать онлайн «Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина». Страница 52

О Карабчевском говорить не приходится. Он уже весь в прошлом. Жаль, что он выпустил в свет свои мемуары…

Иное дело Набоков. От него можно еще и ожидать, и требовать многого. И нет сомнений, что он сам теперь должен уже чувствовать, насколько неудачно и неэстетично звучат его замечания об Урицком и Нахамкесе… Обывателю простительно считать неблагозвучными имена Хаим или Лейб и находить красоту в слове «лейб-гвардия» или дон-Хаиме, фамилии знатного испанского рода. Но В. Д. Набоков не есть средний обыватель… Всякий, кто знает Набокова, никогда не поверит, что он антисемит. А то, что таится где-то в глубине, в наследственной, подсознательной сфере, ему удастся, конечно, подавить в себе и остаться прежним Набоковым, рыцарем права и справедливости.

Куда больше объясняет причины погромов не злополучная фраза Винниченко, сказанная еврейской делегации, а его же искренние строки во 2-й части «Видродження нации» (с. 216). «Часто бывало, – пишет он, – что при Генеральном Секретариате[24] около здания, где заседало Правительство, на карауле стояли патрули с большевистским настроением. Если бы они имели больше инициативы, они могли бы в любой вечер арестовать нас, вывести в поле и расстрелять».

Но люди остаются людьми… Тот же Винниченко, как непримиримый противник Петлюры, представителя более умеренных, а по словам Винниченко, мелкомещанских, буржуазных течений, обвиняет Петлюру в том, что он не расстрелял Семесенко после проскуровского погрома и ограничился лишь его арестом. Нет сомнений в правильности взгляда Винниченко на злодейское, тяжкое преступление Семесенко. Является лишь вопрос, мог ли в то время Петлюра расстрелять Семесенко[25], или же, быть может, он сам был в таком положении, что его могли в любой момент расстрелять фанатики и шовинисты украинской национальной идеи, раздувшие факт участия проскуровской еврейской молодежи в большевизме в ее попытку большевистского восстания «изнутри». И если почти все погромы эпохи Директории вызывались преимущественно жаждой грабежа, бессмысленных жестоких убийств и гнусных насилий, то в Проскурове главным мотивом погрома являлась изуверская месть за участие евреев в большевизме. Об этом свидетельствуют и показания проскуровских же евреев, и доклад Комитета помощи жертвам погромов при Российском Красном Кресте.

Окончательное суждение о Семесенко, этом звере в образе человека, как и суд над всеми ему подобными, впереди, он еще наступит. Тогда же выяснятся и все обстоятельства, все мотивы, благодаря которым Семесенко не был расстрелян.

Вообще, Винниченко проявляет слишком большую страстность в оценке личности Петлюры. Он, видимо, не может простить Петлюре того факта, что последний не допустил в свое время перехода Директории на систему чисто советской (радянской) власти.

И в той характеристике, которую он дает Петлюре, чувствуется много субъективного раздражения против своего главного политического противника. Это сквозит и в тоне, и в форме тех выражений, к которым прибегает в данном случае Винниченко.

Сам же он дает сначала яркое изображение бессилия Директории. Коменданты были фактически бесконтрольны (Видроження нации. Т. III. С. 144). В армию влились в большом количестве русские черносотенцы. Директория и правительство в Виннице были далеки, проверка на местах являлась немыслимой. И дальше, на с. 185-й, Винниченко устанавливает, что русские офицеры разлагали армию, провоцировали погромы и бандитизм. Сами эти офицеры подбивали солдат «погулять» (с. 187). Каждый старшина имел для себя, для семьи и даже для знакомых автомобили. А министры ходили пешком, ибо первый встречный офицер мог забрать у министра автомобиль, невзирая на его протесты и удостоверения (с. 239, примечание).

«Совет Министров был еще безвластнее и беспомощнее, чем Директория» (с. 239). Правда, Петлюра был в течение всего времени существования Директории не только членом Директории, но и «главным атаманом» армии. Но что же представляла собою сама армия и стоявшие во главе отдельных частей и отрядов атаманы?

На с. 365–366 Винниченко устанавливает, что наблюдалось «два сорта» атаманов, которые «откручивали погромный кран». К первому сорту принадлежало «черносотенное, явно контрреволюционное и провокаторское русское офицерство, составлявшее значительный процент старшин украинского войска».

Эта «атамания» являлась в известной мере инициатором и организатором погромов. Ей было интересно и необходимо дискредитировать украинскую власть…

Попутно «они набивали себе карманы награбленным добром».

«Второй сорт атамании» – чисто украинский. «Тут выступал главным образом национальный момент. Сыновья лавочников, кулаков, попов и простого селянства, они уже с детства были отравлены духом антисемитизма. Обострение национальных конфликтов, склонность еврейских рабочих к большевизму развязали руки этим темным душам и как бы создали воображаемое право дать волю своим грязным эмоциям. И конечно, такие люди при такой подходящей оказии так же грабили, крали и шантажировали на этих погромах в меру своего хотения».

Расписавшись в собственном безвластии и бессилии во время своей бытности в Директории, столь знакомых мне еще со дней восстания в Триполье, а засим по моей поездке в конце января 1919 года в Одессу, Винниченко предъявляет вслед за тем обвинения к Петлюре за бездеятельность в отношении борьбы с погромщиками. Он приводит свои разговоры с Петлюрой, который говорил ему: «А почему евреи не боролись вместе с нами против гетманщины?» (с. 187). Винниченко забывает при этом свои собственные подобного же рода неосторожные и опрометчивые слова, сказанные им в свое время в Киеве еврейской делегации (см. выше).

На с. 367 Винниченко делает оговорку в отношении Петлюры: «Я не хочу сказать, что Петлюра имел особенную ненависть к еврейству. Нет, он был обыкновенный мелкий мещанин, с легким налетом «либерального», обывательского антисемитизма, «демократический обыватель», который готов был «принципиально признать евреев такими же людьми, как и все», готов был даже дать им «все» права, но у которого с детства сидела антипатия к этой расе. Обострение национальной борьбы и склонность еврейского пролетариата к большевизму в душе этого «героя» также вызвали свободу для этой антипатии… Он сам считал еврейство виновным в том, что среди него были большевики».

На с. 372 Винниченко утверждает, что он сам тщетно требовал кар для погромщиков.

Приведенная характеристика Петлюры резко расходится с тем, что мне неоднократно говорили о нем такие близко знающие его люди, как Шульгин, Прокопович, Мациевич, Мазепа, Матюшенко и др.

Винниченко писал свою книгу в тот период, когда он искренно пришел к убеждению, что украинское движение затормозилось исключительно из-за его «мещанского» характера. Он искренно думал, что Директория должна была с самого начала стать на советскую (радянскую) точку зрения. Но помешали «мещане» с Петлюрой во главе…

Во всяком случае, столь коренное и резкое расхождение в отзывах о Петлюре со стороны Винниченко и ряда других весьма уважаемых лиц невольно приводит к заключению о необходимости отложить окончательное суждение по этому вопросу до наступления более нормальных условий жизни. Мне же лично, по моим непосредственным восприятиям и впечатлениям, представляется, что ни Винниченко, ни Петлюра отнюдь не являются антисемитами. Но они оба в первые 2–3 месяца (январь – март) проявили неосторожность своими непродуманными словами об участии евреев в большевизме. Петлюра же проявил растерянность и нерешительность в принятии с первого же дня, когда началось разложение армии, самых беспощадных и решительных мер против погромщиков. Быть может, от него отшатнулась бы тогда значительная часть армии, зараженная антисемитизмом, быть может, он бы даже погиб, как те 14 героев, которые пали в Лубнах, при защите города от погрома. Но он на такой явный для себя риск не пошел, так как считал, видимо, наиболее ценным и важным для себя достижение своего национального идеала, опасался «ссоры» с армией, в которой видел необходимость для защиты от большевиков. Психологическая же разница была в том, что Петлюра видел в большевиках двоякую опасность – и социальную, и национальную, Винниченко же находил необходимою борьбу с надвигавшимися с севера большевиками как с «москалями», приветствуя в то же время их социально-экономическую программу и советскую систему.

Если Винниченко находил, что надо выступить с решительными мерами, то он, как глава Директории, мог во всяком случае сделать в своей области очень многое. Он мог выступить с декларацией такого содержания, каковое он считал уместным. Он мог поставить в ультимативной форме требование Петлюре, как стоящему во главе армии, о самой беспощадной борьбе с погромами, мог всенародно, печатно, отмежеваться от растерянной бездеятельности, проявленной вождями армии в первые месяцы погромной эпохи. Но он этого не сделал. Уже в феврале 1919 года он ушел из состава Директории. И ко всему последующему периоду он подходит с более строгими требованиями, чем ко времени своего пребывания у власти.