Читать онлайн «Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина». Страница 29

Мне принесли на пароход письмо от Шмерлинга. Он был еще в Одессе, но боялся прийти ко мне. Он описывал, как он пытался сесть в поезд, который был отправлен на Киев уже в день моего отъезда из Одессы (этот второй поезд, конечно, так же не дошел до Киева, как и первый). Не успел он войти в вагон, снабженный билетом, как вслед за ним ворвались офицеры и потребовали паспорт. Установив, что он еврей, они вытащили его из вагона, повели на вокзал, в помещение, специально предназначенное для «допроса», и отняли у него все бывшие при нем деньги и чемоданы. При нем же они поделили между собою добычу, а его попросили убираться подобру-поздорову в город. «Жидам ездить в поездах не полагается», – сказали ему на прощание.

Шмерлинг писал, что такая же судьба постигла и других евреев-пассажиров. И это происходило на сей раз уже не в Жмеринке, не в Конотопе, а в таком центре, как Одесса!

К своему письму Шмерлинг приложил вырезки из одесских газет о моем путешествии по Черному морю. В одной газете (забыл ее название) сообщалось, что я разъезжаю на пароходе «Прага» по Черному морю, и выражалось недоумение, почему «правительство Добровольческой армии это терпит». Заметка была датирована 2–3 днями раньше дня отплытия «Праги» из Новороссийска. Теперь было ясно, почему телеграмма об аресте была послана из Одессы.

В другой газете (это были «Одесские новости», где у меня было много знакомых со времени дела Бейлиса) высказывалось в связи с появлением заметки о моей поездке возмущение, что одесская пресса опустилась до доносов…

Пассажиры «Праги», бывшие свидетелями обыска, возмущались и выражали мне сочувствие. Среди пассажиров был доктор Грановский, молодой еще человек, в форме военного врача. Он сел в Новороссийске и проехал до Одессы. По его словам, он со мною познакомился еще раньше, в Одессе, в начале 1919 года. Но я этого не помнил. Грановский проявил много теплоты и участия к моим переживаниям во время «облавы». Я не знал тогда, что встречусь еще раз с Грановским, при совершенно других обстоятельствах.

В Одессе опять-таки никаких сведений от моей семьи я не получил. Но от пассажиров, севших в Новороссийске, я узнал, что отца моего недавно видели в Екатеринославе и что он пробирался в Киев, что моя мать находится в Ялте, а жена и остальные члены моей семьи пребывают все в Киеве.

Это было все, что мне удалось узнать о самых близких людях такою трудною ценою. Но я знал, по крайней мере, что все мои живы.

26 октября, после 16-дневного плавания по Черному морю, я распрощался с капитаном и со всеми теми, с кем пришлось вместе столько пережить, высадился в Констанце, а на другой день был опять в Бухаресте. Отсюда я послал советнику французского посольства в Константинополе подробное письмо с изложением о том, как толкуются законы об экстерриториальности агентами Деникина в Новороссийске и Одессе.

В последнюю минуту, накануне того дня, когда Мациевич и я собирались выехать из Бухареста в Каменец-Подольский, получились известия весьма важного политического характера, задержавшие Мациевича в Бухаресте. Пришлось ехать одному.

До Черновиц сообщение было очень удобное, ходили беспересадочные скорые поезда. От Черновиц дорога шла на Новоселицу и Хотин, а засим от Днестра уже оставалось меньше 20 верст до Каменец-Подольского. Железная дорога кончалась в Новоселице, отсюда надо было уже ехать лошадьми до самого Каменца.

В Новоселице и Хотине я расспрашивал местных евреев о том, как им живется при новом румынском режиме. Ответы получились довольно благоприятные, румынское правительство вело себя вполне благоразумно и в Буковине, и в Бессарабии. В этих местностях оно отказалось от своей старой традиционной политики притеснений в отношении евреев. Снова вспомнилось последнее пребывание в Сербии…

По сравнению с тем, что переживало еврейство там, по ту сторону Днестра, сначала от банд и разложившихся частей украинской армии, затем от большевиков и деникинской армии, здесь, в Бессарабии, жизнь еврея представлялась, конечно, раем.

После этого я слышал от многих еврейских деятелей, побывавших в Бессарабии, что их впечатления совпадают с моими. Конечно, рядовые представители власти на местах еще не совсем отвыкли от старых привычек. Но руководящая линия политики центрального румынского правительства является в отношении еврейства вполне благожелательной. Вообще, сознательные румыны прилагают теперь все усилия, чтобы вывести Румынию и ее население из состояния отсталой аграрной страны и приобщить ее к семейству культурных западноевропейских государств.

Этого отнюдь нельзя пока утверждать о другом соседе Украины, Польше.

Первый человек, которого я увидел в Каменец-Подольском в тот вечер, когда я туда приехал, был Корчинский. Он только что перенес тяжелый тиф, которым переболела тогда чуть ли не половина украинской армии и населения Подольской губернии. От него я узнал, что положение армии катастрофическое, нет ни обуви, ни теплой одежды, ни лекарств. Из состава так называемой надднепровской армии надежных войск у Петлюры в это время было не более 15 тысяч, все остальное разбежалось или разложилось, заполняя собою голодные банды и добывая себе пропитание грабежом и вымогательством. Но зато галицийская армия, находившаяся также под общим украинским командованием, еще сохранилась после отступления из Киева. В ней насчитывалось чуть ли не до 50 000 душ. Но половина этой еще дисциплинированной в то время силы не имела оружия, кроме того, очень значительная часть переболела недавно тифом.

Корчинский был в то время председателем комитета по борьбе с погромами и по оказанию помощи потерпевшим. От него я узнал, что в этот, так называемый каменецкий, период Петлюре и правительству удалось наконец оздоровить оставшуюся в их распоряжении армию. Не только не было больше и попыток к устройству погромов, но вообще установились очень дружественные взаимоотношения между украинским и еврейским населением. Правда, речь шла лишь о том незначительном районе (Подольская губерния), который оставался тогда в распоряжении украинского правительства.

То же самое мне подтвердили и Красный, которого я застал в Каменце, и присяжный поверенный Альтер, у которого я остановился, и очень многие другие евреи, с которыми я разговаривал в течение трех дней моего пребывания в Каменце. Рассказывали о том, как Петлюра выступал на солдатских собраниях и со слезами на глазах умолял солдат не поддаваться агитаторам, зовущим их на злодеяния и погромы, как он появлялся всюду с Красным, желая демонстрировать пред войсками общность интересов и задач украинского и еврейского народов по искоренению анархии на Украине.

В Каменец-Подольский просачивались в то время «с оказией» киевские газеты. Как раз получился номер «Киевлянина», где была помещена статья В. Шульгина «Пытка страхом»… В одном из номеров «Киевской мысли» я прочитал телеграмму о моей поездке по Черному морю. Тон телеграммы поразил меня. Вспомнился одесский черносотенный листок и достойное поведение «Одесских новостей». Было обидно, но не за себя, а за редакцию, пропустившую такую телеграмму…

Прибыли из Киева и некоторые смельчаки, пробравшиеся пешком в ночное время лесами и окольными путями. Пришли из Киева жены И. А. Фещенко-Чоповского и Д. И. Дорошенко. Но никто не мог ничего мне сообщить о моей семье.

В Каменце состоялись мои свидания с Петлюрою, а также с диктатором украинской части Галиции доктором Петрушевичем и новым премьер-министром Мазепою. Шли как раз в это время лихорадочные совещания о том, что предпринять ввиду натиска с двух сторон – и большевиков, и деникинцев.

Петрушевич, а вместе с ним в то время уже и Панейко, бывший в Париже, склонялись к мысли о настоятельной необходимости военного союза украинской армии с армией Деникина и политического соглашения между ними. Но Петрушевич заявлял, что не желает пользоваться численным перевесом галицийской части общеукраннской армии и что он подчинится решению большинства голосов Директории, в которой он сам располагал лишь одним голосом.

Что же касается Панейко, то он, к сожалению, слишком увлекся планом спасения украинской Галиции при помощи союза с Деникиным. Как галичанин, Панейко не знал близко условий старой российской действительности, не ведал ни начальствующих лиц в деникинской армии, ни тех людей, из которых состоял ближайший круг Деникина.

Петлюра, Швец и Макаренко не находили возможным осуществление такого рода союза и соглашения, так как предвидели, что деникинское правительство, еще сильное тогда поддержкой Англии его армии, захочет диктовать условия более слабой и изнывающей из-за отсутствия всего необходимого украинской армии.

Уже после моего отъезда, в Бухаресте, я узнал о том, что значительная часть галицийской армии подписала, помимо Петрушевича, соглашение с деникинской армией и направляется, по общему стратегическому плану, к Одессе.