Читать онлайн «Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая». Страница 16

Рыночные реформы Дэн Сяопина, запущенные в 1978 г., уже принесли Китаю симпатичные дивиденды, породив в 1980-е гг. такой тип национального богатства и предпринимательской энергии, который оказался недостижим для нефтезависимого Советского Союза. Однако 4 июня и коллапс коммунизма в Европе стали тревожным звонком, давшим понять, что неверное управление свободным рынком может погубить и КПК. Партийный лозунг новой эпохи был прост: «В экономических вопросах — ослабленный контроль, в политических — усиленный».

Вслед за южным турне Дэн Сяопина экономика стряхнула с себя мрачные настроения, вызванные 4 июня, и сорвалась с места. В страну хлынул поток иностранных инвестиций. Местные предприниматели воспрянули духом. «Всемирная фабрика», промышленная зона на юге Китая, обеспечивающая многомиллиардные поставки товаров широкого потребления, начала набирать критическую массу. Однако вместе с резким всплеском объемов производства накатила и волна запутанных проблем, инфляции и общественного недовольства, подпитываемая массовыми увольнениями из госкомпаний и гневом на чиновничье растаскивание оставшихся активов. В первой половине 1990-х гг. КПК отнюдь не производила впечатления, что у нее все под контролем. Вместо объединения страны и возвращения полной власти центру, первоначальным результатом реформистской перезагрузки Дэн Сяопина был хаос.

На протяжении следующего десятилетия около полусотни миллионов человек потеряли работу в госсекторе, что составляет суммарный объем рабочей силы Италии и Франции; еще 18 миллионов нашли себе места на фирмах, которые уже не предоставляли былых привилегий. Три «железных» обещания — «железный стул», то есть пожизненная должность; «железная чашка с рисом», то есть гарантия занятости; и «железная зарплата», то есть гарантия средств на существование и пенсии — были отозваны. Лишь за десять лет (с 1993 г.) численность рабочих на городских госпредприятиях центрального подчинения упала с 76 до 28 миллионов человек. Госсектор, который всегда был средоточием партийного контроля за экономикой, подвергся подлинному опустошению. Сугубо прагматичная реализация этих реформ отозвалась мощной негативной реакцией на политику Дэн Сяопина; раздались апокалиптические пророчества: Китай, дескать, на грани жесточайшего системного кризиса.

Многие обозреватели за рубежом решили, что КПК также начала фундаментально меняться, но они спутали перестройку госсектора с приватизацией в западном стиле. Чжу Жунчзи, грубоватый и энергичный протеже Дэн Сяопина, отвечавший за экономическую политику в середине 1990-х гг. и ставший премьером в начале 1998 г., вспоминал собственный шок, каким отреагировал на вопрос Джорджа Буша-старшего: «Как продвигается программа приватизации?» Чжу возразил, что Китай занимается «реализацией государственной собственности», сиречь, переводом крупных активов из-под государственного контроля в самостоятельное управление. На это Буш толкнул его в бок, подмигнул и сказал что-то вроде: «Называйте как хотите, а мы-то знаем, что творится». Буш не единственный из западных лидеров недопонял Чжу, который в глазах внешнего мира слыл разрушителем самих основ государственной экономики. Этот образ, считавшийся на Западе комплиментом, раздражал Чжу и вдобавок вынуждал занимать оборонительную позицию дома. Еще в бытность свою мэром Шанхая он совершал поездку по США, где его превозносили как «китайского Горбачева». Та же самая фраза, но повторенная в Китае, означала бы крайне серьезное политическое обвинение. Неудивительно, что Чжу раздраженно отвечал: «Я — китайский Чжу Жунчзи, а не Горбачев».

Внутри КПК он противостоял легиону критиков, недовольных его резкими манерами и, как выразился Цзян Цзэминь, «неистощимой способностью гладить людей против шерсти», но зато никто не мог обвинить его в преступной приватизации крупных госпредприятий. При всех своих расхождениях во взглядах, высшие пекинские политразработчики были по большей части едины, когда речь заходила о необходимости консолидировать и укреплять власть партии и государства, не давая ей зачахнуть без присмотра. Предложение о прямом праве собственности партии, прозвучавшее на совещании в гостинице «Пекин», умерло, однако остался жить принцип, гласивший, что КПК и государство должны сохранить контроль над господствующими высотами экономики.

На XV партийном съезде (1997 г.) Чжу сумел одной фразой в афористичном китайском духе выразить квинтэссенцию реформы госпредприятий: «Держись за большое, отпускай маленькое». КПК и государство сохраняли контроль за крупными компаниями в стратегических отраслях: энергетика, черная металлургия, транспорт, телекоммуникации и т. п. Один из рецептов, прописанный для десятков госкомпаний, предполагал размещение их акций за рубежом, в то время как в руках государства оставалось 70–80 % акционерного капитала. Многие иностранцы ошибочно приняли продажу миноритарных долей за приватизацию. В свою очередь менее крупные, убыточные предприятия были распроданы или же переданы в управление местным органам власти, как и пророчествовали неоконсерваторы шестью годами ранее. Политика Чжу Жунчзи во многих смыслах действует и поныне, особенно когда идет речь об укреплении госсектора путем его рационализации, о повышении профессионализма управленцев и о требовании, чтобы компании сами заботились о здоровье своих финансов.

Со стороны Чжу-лаобань, или «Хозяин Чжу», как его именовали дома, выглядел всесильным. Зарубежная пресса окрестила его «экономическим царем Китая»: титул, подразумевавший неограниченную власть. О Чжу ходили легенды; рассказывают, что он бил кулаком по столу и в бешенстве орал на чиновников, которые, по его мнению, пытались пустить реформы под откос. А еще ходят слухи, будто, став вице-премьером, он заявил: «Я заготовил сто гробов. Девяносто девять для взяточников, а последний — для себя». Позднее Чжу открещивался от этой сентенции, среди прочих приводя следующий аргумент: девяноста девяти гробов никак не хватит на всех продажных чиновников. Чжу всячески давал понять, что способен за счет власти центра добиться желаемых результатов в любом уголке государства. В действительности же опора Чжу на пекинскую бюрократию была оборотной стороной его слабости за пределами столицы. «Выжить он мог лишь путем общенациональных а так, чтобы укрепить свои позиции внутри центрального правительства. Он вел себя жестко оттого, что не имел выбора, — сказал один известный пекинский ученый. — В противном случае он бы продержался очень недолго».

Чжу не мог одним взмахом волшебной палочки в Пекине добиться полного подчинения в каждом отдаленном городе и провинции страны. Оба предыдущих десятилетия экономика претерпевала децентрализацию, а вместе с этим в руки регионов переходила и финансовая власть. Кончина централизованного планирования усугубила аналогичное размежевание в финансовой системе. Крупные банки были общенациональными институтами и устоявшимися брендами, однако назначение менеджеров высшего звена в значительной степени контролировалось на провинциальном и муниципальном уровнях. Кроме того, произошла локализация регулирующего механизма посредством создания тридцати одного регионального представительства Центробанка. Вплоть до 2003 г. в Китае не имелось полностью автономного национального банковского регулятора.

Представьте на секунду, что банковская группа HBSC («Гонконг-Шанхай Банкинг Корпорейшн») в Великобритании вдруг уступила право назначать руководство региональных филиалов провинциальным политикам, которые за это могли бы еще требовать кредиты. Аналогично штаб-квартира HBSC оказалась бы бессильна реализовывать свои предписания за пределами Лондона, потому как утратила бы контроль над тем, что происходит вне столицы. Стоит распространить такой сценарий по всему громадному Китаю, и станет ясен масштаб сложностей, с которыми столкнулись Чжу и центральное правительство. Чжу знал, что без возвращения контроля над широчайшей сетью отделений пяти основных заимодавцев, играющей роль кровеносной системы национальной промышленности, на долю которой приходилось порядка 60 % всех выданных кредитов, его великий план экономического развития будет выброшен на помойку. Чжу сетовал, что вмешательство властей на всех уровнях давно превратило банки в виртуальные «банкоматы для чиновников и близких к ним бизнесменов». С этого момента, надеялся Чжу, единственный подобный банкомат будет находиться в самом Пекине.

Для гальванизации системы требовался кризис. К счастью для Чжу, он оказался под рукой в первый же год его премьерства. Азиатская финансовая катастрофа, начавшаяся в середине 1997 г., крепко ударила по китайской экономике и ее скрипучим финансовым институтам. К 1998 г. свыше половины — а если точнее, порядка 57 % — всех займов, выданных Промышленно-коммерческим банком Китая, крупнейшим кредитором страны, оказались безвозвратными. Что же касается банковской системы в целом, то среди кредитов, выданных до 2000 г, доля безнадежных долгов составила 45 %. Наследие многих лет неумелого, а зачастую и коррумпированного менеджмента государственных банков перестало быть бременем для одного лишь Минфина: сейчас это была смертельная угроза для всей экономики.