Читать онлайн «Неполадки в русском доме». Страница 8

В практическом плане такое разделение культурного «тела» России конца ХХ века – технократическая утопия, которая при последовательной реализации неминуемо привела бы к истребительному столкновению этих двух «рас» с уничтожением «цивилизованного меньшинства». Но мы здесь говорим о проекте сдвига России из СССР на периферию капитализма не в практическом плане, а как об интеллектуальной конструкции, которая строилась в умах интеллигенции. Это – отнюдь не тривиальная вещь, и уж теперь-то, через 15 лет, можно было бы ожидать от образованного слоя рефлексии. Этой рефлексии, однако, нет – придется вести наш анализ со скрипом, преодолевая внутреннее сопротивление.

Можно предположить, что в результате общего повреждения логики в уме интеллигента возникло невысказанное успокаивающее представление, что если лишить большинство доступа к культурным продуктам и перераспределить сэкономленные средства, это не скажется на культуре в целом. Мол, народ одичает и перестанет быть народом, но в нашем квартале ничего не изменится – и мы так же, как и раньше, будем ходить на концерты Гершвина и Рахманинова. Это представление опиралось на два, строго говоря, несовместимых довода, которые мы рассмотрим по отдельности.

Во-первых, интеллигенция категорически не желала предвидеть и не желает видеть даже сегодня тот процесс, который с неизбежностью должен был произойти (и происходит) при переходе России в разряд стран периферийного капитализма. Это – процесс архаизации жизни и хозяйственной деятельности той части населения, которая выбрасывается из цивилизации. В России это большинство населения.

Нежелание видеть это поражает своей безответственностью. Ведь очевидно, что если при спаде производства вдвое одновременно происходит резкое перераспределение доходов в пользу небольшого меньшинства, то образ жизни большинства, у которого ресурсы изымаются, не может не измениться. В каком же направлении он должен был измениться? Только в сторону огрубления и примитивизации, а после некоторого критического порога – и в сторону архаизации, с качественным скачком «вниз».

Этот процесс изучен на большом эмпирическом материале во время колонизации Западом культур Азии, Африки и Америки и получил надежную теоретическую интерпретацию. Но ведь этот процесс мы наблюдаем на каждом шагу воочию – материала достаточно, чтобы каждый образованный человек, без всякой специальной литературы мог сам составить хотя бы упрощенную теоретическую схему. Нет, его сознание сопротивляется.

В 1995 г. я строил дом в деревне. Пришлось освоить основные операции ремесла плотника и столяра, купить инструменты и делать посильные работы – с невысоким качеством, но для себя достаточно. Как-то я конопатил снаружи стены паклей, и подошли два молодых человека, предложили свои услуги. Мы разговорились. Это были инженеры-химики. Я сказал, что печально видеть инженеров, которые ходят по дачам в поисках простой работы. Они с жаром возразили.

Мысль их сводилась к тому, что они, вытесненные реформой из НИИ, сдвинулись «по горизонтали» – они освоили навыки плотников и неплохо зарабатывают. Я, сам химик а теперь и плотник, напомнил им о тех операциях химика-экспериментатора, которые они освоили за десять лет интенсивного обучения в институте и работы в лаборатории. Оцените, говорю, уровень знаний и умений, которые необходимы для выполнения этих операций (а их несколько десятков!) – и сравните с операциями и инструментами плотника. Этот разговор им показался неприятен, и они ушли. А я продолжил над ним размышлять, вспоминать навыки и умения, которые приобретает исследователь-экспериментатор, пока не войдет в силу. Это огромная культурная ценность, и масштабы ее разрушения за последние десять лет в России таковы, что можно говорить именно о национальной катастрофе. С этим, кстати, согласились настоящие плотники, с которыми я советовался, «взвешивая» культурную емкость разных операций.

Понятно, что речь идет не только об ученых и инженерах. То же самое происходит с квалификацией рабочих. В том же 1995 г. пришлось разговаривать с двумя директорами крупных предприятий. Одно из них – единственный в СССР завод точной механики, производивший все виды гироскопов. К тому моменту более половины станочников и сборщиков превратились в мелких торговцев – возили туда-сюда сумки с товаром. Директор говорит: «Встречаю их иногда, говорю, чтобы возвращались на завод, перебьемся, заказы получим. А они мне протягивают руки – смотрите, мол, Владимир Николаевич, у нас пальцы трясутся, мы уже не сможем точную работу делать».

Другой – директор крупного, известного на весь мир оптического комбината, изготовителя телескопов и прицелов. Закончился запас спецстекла, сваренного в 1989 г. – а никто сварить уже не может, ушли мастера и исчезли. Разошлись в челноки и мастера-шлифовальщики, пропали. А их отбирали поодиночке, потом каждого учили искусству шлифовки сложных линз в течение шести лет. Превращение шлифовальщика линз для телескопов в уличного торговца – элемент архаизации. В целом по России это сегодня массивный, неумолимый процесс. Он – результат того изменения общественного строя, которое было поддержано интеллигенцией, которое приветствовали Солженицын с Шафаревичем.

То обеднение населения, которое неминуемо произошло в результате приватизации промышленности и ликвидации социальных структур советского строя, запустило самоускоряющийся цепной процесс огрубления жизни, и мы это наблюдаем. Обедневшие люди вынуждены перестроить систему потребностей, чтобы удовлетворить самые минимальные, жизненно насущные. У них снижаются запросы, раз за разом из числа доступных и необходимых выбывают все новые и новые элементы цивилизованного быта. В их число входят и те, которые освобождали людям время для потребления продуктов культуры (например, бытовые электроприборы типа стиральной машины). Меняется сам образ жизни.

С другой стороны, крайнее обеднение выталкивает массу людей из общества и так меняет их культурные устои, что они начинают добывать себе средства к жизни путем разрушения структур цивилизации. Тем самым они становятся инструментом «насильственной» архаизации жизни окружающих. Типичным проявлением этого процесса стало хищение электрических проводов, медных и латунных деталей оборудования железных дорог и т.п. Реформа стала «революцией гунна», которую в прошлом смог утихомирить и ввести в русло строительства именно советский проект.

Осенью 2001 г. в МГУ выступал глава районной администрации из г. Ливны Орловской области. Там прошли юбилейные торжества в честь 125-летия со дня рождения С.Н.Булгакова, уроженца этого города, а теперь в Москве состоялась презентация посвященной ему книги. Глава администрации рассказал, как-то связав с идеями С.Н.Булгакова, о том, что в их районе ночью кто-то срезал и увез 10 км электрического медного провода. Эта линия обеспечивала с десяток деревень, и все они остались без света. Денег на восстановление линии не было ни у администрации, ни у РАО ЕЭС, ни у жителей. И вот, через какое-то время у людей стала ослабевать потребность в электричестве – они стали свыкаться со своим новым положением.

По тому, как взволнованно и с каким-то глубоким смыслом говорил об этом представитель власти, сам человек очень культурный, было видно, что он воспринял ситуацию как признак глубокого экзистенциального слома. Он не сводился к гибели оставшихся молочных ферм, к дальнейшему упадку производства и бытовым затруднениям жителей. Потерявшие культурный облик «гунны» за одну ночь перевели бытие жителей десятка деревень на иной уровень, сменили сам тип их жизни. И самое страшное в том, что люди к этому уже были психологически готовы. Они уже до этого собрали свои пожитки, чтобы уйти из современного общества назад, к лучине.

Подобных этому признаков архаизации мы наблюдаем достаточно, чтобы прийти к логичному выводу: при длительном обеднении и сокращении предоставляемых на уравнительной основе советских («бесплатных») благ люди вынуждены отказываться от дорогостоящих оболочек цивилизации и отступать ко все более примитивным и архаичным способам производства и жизнеустройства. Если же чуть-чуть вникнуть в литературу, обобщающую опыт народов, оказавшихся втянутыми в систему периферийного капитализма, то этот вывод приобретает развитую теоретическую форму. При этом социальном порядке разделение народа неизбежно – при этом он не возвращается в «семью сословий», а разделяется на две культурно различные и антагонистические расы.

Важной уловкой для того, чтобы не видеть сползания нашей культуры к нынешнему глубокому кризису, было обычное в среде интеллигенции утверждение, что, в общем-то, советское общество изначально было лишено культуры – ибо после 1917 г. элитарная интеллигенция была якобы «изгнана, репрессирована, уничтожена, унижена». А без нее какая культура – так, образованщина. Люди с таким мышлением не видели в отказе от советского строя источника культурной катастрофы.