Читать онлайн «Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором». Страница 44

Поиск гуманистического консенсуса для Евразии, да в общем-то и для всего человечества, связан с вопросами отстаивания высоких гуманистических идеалов. Но ведь слово «гуманизм» произносят все без исключения, и чаще всего оно произносится нашими оппонентами. Что стоит за этим словом? Сегодня — фактически ничего. Это только очередной знак, красиво звучащее восклицание.

Данный доклад представляет собой попытку проартикулировать гуманистическую проблему, структурно и функционально описать типологию гуманизма, с тем чтобы дать ответ на вопрос о том, какой именно тип гуманизма отстаиваем мы, почему мы отстаиваем этот, и только этот, тип гуманизма и чем мы отличаемся от наших оппонентов, декларирующих гуманизм как свой ключевой символ веры. Им очень хотелось бы получить патент на это ключевое понятие и всех прочих объявить антигуманистами. Но эта эквилибристика сегодня уже не способна никого обмануть. Поскольку, когда новоявленные гуманисты в Грузии, например, расстреливают мирную демонстрацию, а гуманисты в Москве стыдливо заменяют слово «расстрел» словом «разгон», когда гуманисты от экономики прописывают горькие лекарства, обрекающие на голодную смерть, и делают это с постно-сладким видом, отдающим эпохой святой инквизиции, — у общества возникает масса вопросов, и наша задача ответить на них серьезно. Ибо слишком велик соблазн просто поменять знаки в очередной раз, объявить теперь антигуманистами рыночников и демократов и начать очередную священную войну за гуманизм. К сожалению, так и не поняв, что это такое и почему таким крахом обернулись благие пожелания наших в каком-то смысле действительно гуманистических реформаторов.

Кстати, говоря на языке этих реформ, поскольку уж речь идет о едином рублевом пространстве, военном пространстве, денежном пространстве, экономическом пространстве, политическом пространстве, то почему уже нельзя поставить вопрос о едином духовном пространстве Евразии? А вдруг после того как этот вопрос будет решен, все остальные сами собой отпадут? А кроме того, зачем-то нужен ведь этот единый рубль, единая армия и т. д. Зачем все это, если отсутствует главная компонента единства? Так, может быть, с нее и начнем?

О возможности существования гуманизма вне религии написано слишком много, для того чтобы вновь делать этот вопрос предметом обсуждения. Мы только подчеркнем основные аспекты этой проблемы, считая, что читатель достаточно хорошо осведомлен о том, кем, где, как и когда эта проблема исследовалась.

Итак, первое. Самая характерная черта духовного кризиса нашего времени — это крушение веры в так называемый «прогресс человечества». Этот исторический оптимизм, эта вера в прогресс, в предопределенность скорого осуществления Царства Божия на Земле получили в XX веке ряд сокрушительных теоретических ударов и, главное, вошли в жесткий конфликт с конкретными историческими реалиями XX века.

По сути, весь XX век своей исторической практикой, двумя чудовищными мировыми войнами, тоталитарными конвульсиями, диким разгулом зла во всех его проявлениях, явлением предсказанного еще Александром Герценом «Чингисхана с телеграфами» преподнес урок, тот урок, из которого следует, что исторический оптимизм должен быть внесен в реестр иллюзий, наряду с другими химерами, утопиями, обольщениями.

Сегодня мы заняты смакованием своего отечественного зла, совершенного в ходе 70 лет советской истории. Каким-то образом на второй план оказались отодвинуты злодеяния, совершенные одним из самых цивилизованных народов в центре Европы. Неожиданное «впадение в варварство» одного из европейских народов, являющегося носителем христианской культуры и христианской духовности, не может быть обойдено, не может быть объяснено прирожденной склонностью, имеющей якобы место у немецкого народа, склонности к жестокости и пренебрежению правами человеческой личности. Это было бы слишком просто, для того чтобы быть истиной. И разве не в недрах либеральнейшего англосаксонского мира, проникнутого христианско-гуманитарной культурой и благоговением перед личностью, родилась идея в военном смысле почти лишенного смысла проекта уничтожения сотен тысяч людей с помощью ядерного оружия, проекта, нашедшего исполнителей и почитателей?

Ссылка на тоталитаризм, на наш взгляд, тоже немногое объясняет, ибо дух ненависти, цинизма, презрения к человеческой жизни в XX веке распространил свой ареал далеко за пределы пресловутых «тоталитарных монстров». Один из крупнейших христианских философов XX века, С.Франк, пишет об этом: «Дух зла не сосредоточен в каких-то отдельных конкретных его носителях… Он обладает таинственной способностью, как искры пожара, перескакивать из одной души в другую; он, как Феникс, возрождается из пепла в неожиданных новых формах». Отсюда шаг до мысли о всесилии зла и о тщете упований на какой бы то ни было прогресс, какое бы то ни было «светлое будущее». Разочарование — одна из характернейших черт конца столетия, и нигде оно не имеет столь благодатной почвы, как в нашей стране.

Вчера — разочарование в коммунизме, сегодня — в гуманизме, завтра —?..

Вчера — ненависть к начальнику, сегодня — к Богу, завтра — …

Такие триады можно строить до бесконечности, и все они имеют под собой почву, получают практическое подтверждение в сегодняшней нашей действительности. А там, где разочарование, там возникает наиболее благоприятная почва для поклонения злу, для все той же, упомянутой нами выше, теологии порабощения.

Огромную «фору» дает нам в этом плане и господство марксизма. В самом деле, вера в легкую, заранее обеспеченную победу Добра и Разума над Злом и Неразумием, вера в возможность, не встречая серьезных препятствий, «ускоренными темпами», как говорится, достигнуть идеального состояния человеческого бытия — привита советскому массовому сознанию в течение долгих десятилетий. Сейчас изменился лишь образ этого идеального состояния. Оно ассоциируется с Западом, рынком, либерализмом и либеральными ценностями. Но вера в элементарность достижения нового идеала без жертв, без чрезмерных усилий осталась неизменной.

Вся трагедия страны коренится в той некритической установке на безболезненное и, по сути, почти «чудесное» воплощение в жизнь некоего не выстраданного духовно, не осмысленного глубоко и критически и потому особенно желанного — идеала. Завтра, возможно, сменится идеал. Но сменится ли установка? А послезавтра… Послезавтра, возможно, рухнет сама психологическая установка на прогресс как таковой. Что сменит тогда эту установку? Какой «психологический ареал» мы получим тогда на 1/6 части земного шара? Вряд ли само собой произойдет смещение в сторону углубленного аналитизма и духовного подвижничества. Скорее, произойдет падение на самое «дно», падение, неслыханное в истории.

Представим себе, как огромная масса с огромной скоростью начнет обрушаться. Что может остановить такое лавинообразное обрушение?

Безусловно, лишь очень мощный «вертикальный взлет», мощное встречное движение, наделенное огромным зарядом воли к Свету, волей, особенно сосредоточенной и напряженной, поскольку ей слишком хорошо известна суть Тьмы и ее масштабы.

Но где найдет гуманизм вне религии такую волю и такой заряд? В культе самого человека? Но мы знаем, что концепция человека, предлагаемая психоанализом, дарвинизмом, марксизмом, фактически подорвала фундаментальные основы подобной веры.

Уже цитировавшийся нами Александр Герцен задавал убийственный вопрос о том, «почему нельзя верить в Бога — и нужно верить в человека? Почему глупо верить в царство Божие на небесах и не глупо — в царство Божие на земле?» А несколькими десятилетиями позже Вл. Соловьев, резюмируя революционно-демократическое миросозерцание, по которому человек, являясь продуктом слепых животных сил природы, должен почему-то оказаться способным к реализации все того же «земного Рая», говорил в том, что подобная вера равносильна утверждению, согласно которому человек-де, мол, есть обезьяна и потому должен полагать душу свою за ближнего.

Так в чем же основа веры в благое предназначение человека, коль скоро эта вера находится по ту сторону религии. Почему это мы должны считать, что человек — «это звучит гордо», то есть мы убеждены в этом, верим в то, что это так? Но если эта вера не доходит до сознания, то это тот же самый «ням-нямизм», и первое же его столкновение со страшной реальностью приводит к тому, что крайняя степень исторического и антропологического оптимизма сменяется тотальным нигилизмом, как альтернативным проектом самоопределения человека, оказавшегося неожиданно для него в соприкосновении со злом, явленным ему во всей его непреложности.