Читать онлайн «Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором». Страница 36

Это, в-четвертых, опасность истощения отечественной элиты в ходе манипулятивных игр по модели псевдопутчизма.

И наконец, это, в-пятых, — окончательная патологизация национальной буржуазии, с одной стороны, пролетариата и левой интеллигенции — с другой, и их взаимная конфронтация. Исходя из этих опасностей, мы можем во второй части наметить контуры той геополитической доктрины, которая в наибольшей степени способна эти опасности предотвратить. Поскольку они реальны, как мы показали выше, и, судя по всему, носят долговременный характер, то, предусмотрев их, можно минимизировать катастрофу и наметить пути, весьма далекие от оптимальных, но все же обрисовывающие, на наш взгляд, приемлемые контуры российского будущего.

Мы сознаем, что предлагаемая нами модель не идеальна. Мы сами воспринимаем ее как наименьшее из возможных зол. Мы заявляем, что готовы присоединиться к любой другой концепции существования России в XXI столетии, коль скоро эта концепция не снимает ее историческую субъективность. Но мы не видим концепций, которые, с одной стороны, учитывали бы распад России как уже почти состоявшийся факт и, с другой стороны, говорили бы о путях ее воскрешения. Всех, кто будет упрекать нас за недемократичность подобной концепции, мы просим предложить нам другую, более приемлемую для общества. Мы напоминаем также о том, что отнюдь не мы являемся творцами того хаоса, который не может иметь своим итогом того демократического комфорта, который нам желателен ничуть не меньше, чем нашим политическим оппонентам.

Еще раз — мы рисуем не свой идеал, а ту минимально катастрофическую реальность, которая возможна после всего, что случилось, и оставляет при этом России историческую субъективность. Речь идет, таким образом, о политическом прагматизме, а не о разрисовке красивых утопий. Итак,

Исходя из сложившейся расстановки сил в ближайших, а также долговременных геополитических перспектив, Россия должна — как с точки зрения идеологии, так и с точки зрения геостратегии, геополитики — искать свое место по преимуществу в Азии. В этом нет ничего сверхтрагического для страны, поскольку достойного места в Европе она уже лишена и может восстановить его лишь ценой несоизмеримой с достигнутым после оплаты издержек — историческим результатом. На повестке дня, таким образом, даже не просто евразийство, как это говорилось в начале века, а азиоевропеизм, установление нового внутреннего баланса с акцентом на азиатскую его компоненту. Эта стратегия, безусловно, является в концептуальном плане своего рода альтернативой минской встрече, поскольку речь идет, во-первых, о поисках центра тяжести внутри самой России и уже после определения этого центра тяжести — выхода России в пространство тех или иных внешних союзов.

Во-вторых, речь идет о том, чтобы ни в коем случае не потерять Азию, ни в коем случае не оказаться сжатыми между двух сил — между Азией и Европой — в условиях, когда Россия слабее, чем когда-либо, а эти две силы сильны, как никогда ранее. Это было бы и геополитическим и геостратегическим крушением России. Потери в Европе — еще не конец российской истории, потери в Азии — это конец всего.

Россия сегодня загипнотизирована вестцентризмом. Она молится Западу. В ответ на это она получит лишь право кормить своих западных соседей, от Болгарии, Венгрии и Польши до Прибалтики и Румынии. Она получит размытую границу на западе, но вовсе не защиту ее геополитических интересов. Напротив, в сегодняшней ситуации она получит друзей-врагов, как уже не раз получала в истории. Эти «друзья» будут брать заказ своего старшего брата на Западе на подавление, демпфирование русской угрозы и питаться крохами этого политического заказа. Эти «друзья» станут эксплуатировать экономические возможности России в обмен на более чем сомнительную политическую лояльность. Слабых не любят — ни на на Западе, ни на Востоке. А развернуть свои потенциалы — духовный, идейный, интеллектуальный смысловой, культурный — на Запад Россия сейчас не может. Ей придется вначале в мучительных коллизиях обретать заново самое себя. Восток уже не раз помогал в этом России. Сейчас он может это сделать в очередной раз, но лимит исторического времени на пределе. Пока что Россия еще может выбрать — каким ей быть Востоком: Востоком Ксеркса или Христа. Завтра она уже должна будет подчиняться чужому выбору. Таким образом, задача исторической важности — снять вестцентризм, оставаясь не только лояльными, но и благорасположенными Западу, Европе, ценностям либерального мира. Но самоопределяясь в другой системе координат. Это сегодня стало исторической неизбежностью. И чем скорее мы ее осознаем в качестве таковой, чем скорее откажемся от иллюзий, тем более безболезненным будет наш путь.

Россия должна вернуться к идеям «Солнца, всходящего на Востоке», к идеям «духовного света», который может вывести народ из лабиринта истории, к идеям «тонкой реальности», составляющей скрытую сущность человека. Эти идеи сегодня уже восприняты Западом, и, отказавшись от них, Россия рискует стать правовернее Господа. Рискует выпасть из исторического процесса, а не догнать его. Наоборот, ища для себя опору в Карамзине, в философии Лермонтова и Пушкина (последние годы жизни), Ивана Аксакова, Данилевского, Самарина, Константина Леонтьева, — Россия вновь обретает сначала себя, а потом других. Здесь следует вспомнить слова Константина Леонтьева: «Историческая связь наша с Востоком… до того жизненна, до того глубока, что всякое непонимание наше, всякое неведение может со временем, если не сейчас, отозваться вредно сперва на внешней деятельности наций, а потом и на внутренних наших делах». Судьбоносную роль Азии в духовном развитии России видел Достоевский. Он утверждал: «Россия не в одной только Европе, но и в Азии, и… в Азии может быть больше наших надежд, чем в Европе… а между тем Азия — да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем будущем — опять восклицаю я». России следует вновь вглядеться в труды Владимира Соловьева, особенно в той их части, где он размышляет о возможном преодолении христианского платонизма и азиатского квиетизма в новом синтезе. Проблема безбожного человечества на Западе и бесчеловечного божества на Востоке разрешится рано или поздно в российском синтезе. Вот мысль Соловьева, которая для нас сегодня актуальна, как никогда. Разрешая это противостояние, мы должны учесть движения Востока, который оказался совсем не так неподвижен, как это казалось в конце XIX — начале XX века. Следует упомянуть также и работы Петра Савицкого, Георгия Вернадского, Георгия Флоровского, Льва Карсавина, Николая Трубецкого — ключевых теоретиков евразийства. Эти труды должны учитываться с коррекцией на современную ситуацию, которая требует еще более сильных акцентов на переориентацию России в сторону Азии.

С учетом процессов, в Европе, Россия сегодня может и имеет право выступить с концепцией срединной Евразии, в противовес Евразии ойкуменической. Именно эти две альтернативы должны быть рассмотрены нами как можно подробнее, и в результате выявлено объективное сегодняшнее содержание разумного культурно-либерализованного срединного евразийства. Здесь важно обратить серьезное внимание на гипотезу Рериха о существовании в древние времена единой индославянской цивилизации и культуры, в дальнейшем расколотой надвое, а также на духовный опыт Сергея Радонежского, Серафима Саровского и других православных мистиков, равно как и мистиков различных восточных школ.

В противовес минским соглашениям и как бы заостряя альтернативность наших идей идеям прильнувшего к Западной Европе союза «славянских варваров», мы предлагаем смещение столицы Российского государства не на Запад (Минск), а на Восток. В условиях перехода России на позиции держателя срединной Евразии, в условиях, когда ее взгляд должен обернуться на Восток, в условиях, когда договоренность с Востоком, обнаружение духовной и политической близости с ним становятся важными, как никогда, столица могла бы оказаться перенесенной на Урал, который в новой геополитической ситуации становится стержнем срединной Евразии, ее политическим и духовным хребтом. Разумеется, такой перенос не мог бы быть одномоментным, и, разумеется, он должен быть бы исторически, религиозно и культурно обоснованным. С этой точки зрения самый серьезный интерес сегодня приобретают исследования по истории древнего Урала, как центра древней Арктиды, цивилизации, породившей как культуру России, так и культуру других восточных народов, как центра нашей общей прародины.

Переходя от идей к возможным вариантам государственного и общественного строительства, мы могли бы рассмотреть, во-первых, гуманистические возможности синтеза корпоративных и синдикалистских структур в обществе как пути к преодолению гражданской войны, рано или поздно неизбежной в условиях непримиримости левого и правого альянсов, которые неминуемо будут сформированы в ходе обострения политической, социальной, духовной напряженности. Которые, по сути дела, уже формируются на наших глазах. Эта роковая неизбежность, связанная с типом политического процесса, может быть скорректирована в ходе общей работы над концепцией постиндустриального гуманистического общества и государства и, главное, в ходе совместного претворения этой концепции в жизнь. Сегодняшний тип западного постиндустриального общества, по сути, разрывает технологию и культуру как две сферы жизнедеятельности общества, снимая тем самым логосферу и, по сути, лишая человеческую жизнь вселенского смысла, уплощая и ликвидируя ее космическое измерение. Тот тип постиндустриального общества и государства, который смогла бы построить Россия, — принципиально иной. И в этом смысле Россия сохраняет ту роль духовного строителя, инициатора новых идей и смыслов, которая ей отведена и которую отнять у нее можно лишь вместе с жизнью. Думается, что разработка доктрины должна лежать в том «пентаэдре», который очерчен сделанными выше утверждениями относительно концепции срединной Евразии. Другого выхода — не видно. И вряд ли он возникнет в исторически обозримое время.