Читать онлайн «Вырвать электроды из нашего мозга». Страница 27

В 1940 г. сам Кейнс с горечью предсказывал: «Похоже, что политические условия не позволяют капиталистической экономике организовать государственные расходы в необходимых масштабах и, таким образом, провести эксперимент, показывающий правильность моих выкладок. Это будет возможно только в условиях войны». Так и получилось — война стала лабораторным экспериментом, доказавшим правоту Кейнса. Только строили за счет государства не жилища, а аэродромы и танки (но для анализа это неважно). В США дефицит госбюджета с 1939 г. по 1943 г. подняли от 4 до 57 млрд. долл., безработица упала с 19 до 1,2%, производство возросло на 70%, а в частном секторе — вдвое. Тогда-то экономика США (да и Германии) набрала свой ритм. Эксперимент состоялся.

Но в конце 50-х годов, когда завершился трудный период послевоенной структурной перестройки промышленности, начался откат к механистической модели политэкономии. «Консервативная волна» вывела на передний план теоретиков неолиберализма и монетаризма… Давление на кейнсианскую модель и «социальное» государство нарастало. Собственнический индивидуализм все больше доминировал в культуре. В этот момент, пожалуй, впервые с возникновения политэкономии возникло принципиальное расхождение между траекторией ее основной модели и тенденциями в изменении научной картины мира. Это вызвало болезненные явления, которые в значительной степени повлияли и на развитие культурного кризиса индустриализма. В истории «механистического ренессанса» в политэкономии очень характерен эпизод с «кривыми Филлипса».

Инженер-электрик из Лондона Филлипс занялся экономикой и построил аналоговую машину: три прозрачных резервуара («производство», «запасы» и «потребительский спрос»), соединенных трубками, по которым прокачивалась подкрашенная вода. Задача была — найти способ стабилизации этой «экономики», контролировать инфляцию. В лучших традициях механистического мышления Филлипс рассчитал, что стабилизировать эту систему надо через уменьшение потребительского спроса. Как? Сняв социальные гарантии и отказавшись от идеи полной занятости — через безработицу (и страх оказаться безработным). Это понравилось политикам, хотя первый же министр, предложивший отказаться от принципа полной занятости (в 1957 г.), вынужден был подать в отставку. Но затем, хотя экономисты доказывали, что причиной инфляции является прежде всего рост себестоимости производства, а не избыточное благосостояние людей, правительство соблазнилось простотой инженерного подхода и попросило «доказать» выводы статистикой. Филлипс, по его собственному признанию, выполнил «ударную работу» и путем множества упрощений (критики говорят о «подгонках») показал, что рост безработицы ведет к снижению инфляции. Дебаты в парламенте, для которых были нужны данные, обещали быть долгими, а Филлипс получил выгодное место в Австралии, хотел туда уехать и посчитал, что «лучше было сделать расчеты попроще, чем долго ждать результатов», а потом добавил скромно, что руководитель работ «задал эти результаты заранее» — ну прямо как в ЦЭМИ АН СССР (руководитель проф. А. Браун, впрочем, от этого открещивается).

Работа Филлипса — яркий пример того, как математика используется, чтобы придать видимость строгого доказательства заранее заданному выводу, связанному с политическим интересом. Когда смотришь на реальные данные о безработице и уровне инфляции, нанесенные в виде точек, то очевидно, что Филлипс мог провести через эти точки кривую самыми различными способами. Вывод, который он сделал, был чисто политическим: «При некотором заданном темпе роста производительности труда уменьшить инфляцию можно только за счет роста безработицы».3 Ошибки (а то и подтасовки) Филлипса хорошо изучены. В книге «История и методология эконометрики» (Оксфорд, 1989) его кривым посвящена целая глава. Вывод ее таков: «Кривые Филлипса имели большой успех в политических кругах. Показывая постоянную обратную зависимость между инфляцией и безработицей, кривые подтверждали распространенное мнение, будто инфляция в основном вызывается избыточным спросом… Кривые Филлипса снабдили экономику законом стабилизации, который, однако, не имел под собой ни какого-то лучшего метода анализа, ни экономической теории. Более чем двадцать лет последующих исследований не изменяют этот вывод».

Почему этот откат к классической либеральной модели политэкономии означал поворот промышленной цивилизации к ее нынешнему острому кризису? В чем был смысл указателей на том перекрестке, с которого Запад не по пути к постиндустриализму и восстановлению, на новой основе, солидарных связей человека, а по пути политэкономического фундаментализма? То распутье ставило цивилизацию перед принципиальным, даже метафизическим выбором.

Один выбор означал преодоление индустриализма, глубокое культурное преобразование, масштаба новой Реформации. Преодоление антропологической модели — признание, что человек не атом, что он включен в крупные «молекулы» солидарных связей. Преодоление модели общества как арены войны всех против всех, отказ от глубоко коренящегося в индустриальной культуре социал-дарвинизма, переход от метафоры и ритуалов борьбы к метафоре и ритуалам взаимопомощи. Преодоление экономического детерминизма и признание того, что мир сложен, что отношения в нем нелинейны — отказ от инструментализма и претензий на то, что политэкономия — естественная наука. Преодоление самого разделения знания и морали, главного кредо европейской науки Нового времени. Наконец, преодоление тех постулатов, которые и определяли прометеевский характер индустриальной циливилизации, прежде всего, переосмысление категорий прогресса и свободы, восстановление их диалектики с категорией ответственности.

Сейчас имеется достаточно свидетельств того, что суть выбора прекрасно осознавалась. Вот слова почетного президента Международной Федерации философских обществ Венанта Коши: «Попробуем выделить несколько линий человеческой мысли, вплетенных в ткань западной современной цивилизации. Я думаю, что те трудности, которые мы столь болезненно ощущаем сегодня, в значительной степени проистекают из некоторых принципов и установок сознания, сформировавших западноевропейскую культуру в XVI и XVII веках. Я далек от примитивной идеи о том, что все неевропейское отличается невинностью и врожденным благородством, а просто хотел бы подчеркнуть, что западная культура имеет такие характерные признаки и особенности, специфическое сочетание которых завело в тупик ее развитие; выйти же из тупика можно, только осознав глубину пропасти, в которой мы очутились, и задумавшись над тем, что нам надо сделать в первую очередь, если мы хотим, чтобы человечество имело будущее…

После этого краткого, но важного предисловия нам осталось столь же кратко рассмотреть присущие западной культуре особености, которые я считаю ответственными за нынешнее состояние дел в мире. Я взял бы на себя смелость назвать четыре принципа, каждый из которых, взятый в отдельности, выглядит как нечто чрезвычайно положительное.

1. Выдвижение на первый план философской мысли понятий «Я» и «Самость».

2. Установка науки Нового времени на связь между знанием и господством над природой.

3. Превращение в первостепенную ценность технологической и экономической эффективности.

4. Экспансия сознания и интереса за культурные и региональные границы.

По сути, это и есть формула преодоления индустриализма. Очевидно, что это означало отказ от той метаидеологии, которая лежит в основе политики Запада — евроцентризма. Не будем уж говорить о множестве производных от этого следствий социального и экономического порядка. Для такого поворота интеллектуальная и культурная элита Запада не созрела. Был сделан иной выбор возврат к истокам, к основным мифам евроцентризма и индустриализма, с доведением некоторых из них уже до уровня гротеска.

Очень важен сегодня спор Улофа Пальме с Фридрихом фон Хайеком. Этот блестящий теоретик рыночной экономики сказал в 1984 г. в Гамбурге, что для существования либерального общества необходимо, чтобы люди освободились от некоторых природных инстинктов, среди которых он выделил инстинкт солидарности и сострадания. Признав, что речь идет о природных, врожденных инстинктах, философ выявил все величие проекта современного индустриализма: превратить человека в новый биологический вид. То, о чем мечтал Фридрих Ницше, создавая образ сверхчеловека, находящегося «по ту сторону добра и зла», пытаются сделать реальностью в конце XX века.

Возврат к либерализму означал наложение идеологических табу на ту линию в развитии политэкономической модели, которая предполагала включить в нее наряду с традиционными экономическими категориями стоимости, цены и прибыли (категориями относительными, зависящими от преходящих социальных и политических факторов, например, от цены на арабскую нефть) категорию абсолютную — затраты энергии. Принципиальна несоизмеримость между ценностью тонны нефти для человечества и ее рыночной ценой (которая определяется лишь ценой подкупа или запугивания арабских шейхов) — яркий пример товарного фетишизма, который скрывает подобные несоизмеримости.