Читать онлайн «Вырвать электроды из нашего мозга». Страница 24

Эта связь прогресса и социального нигилизма, порождающая волны антропологического пессимизма, создает особый культурный фон (вспомним «Закат Европы» Шпенглера). Страстный идеолог идеи прогресса и философ нигилизма Ницше поставил вопрос о замене этики «любви к ближнему» этикой «любви к дальнему». Исследователь Ницше С. Л. Франк пишет: «Любовь к дальнему, стремление воплотить это «дальнее» в жизнь, имеет своим непременным условием разрыв с ближним. Этика любви к дальнему ввиду того, что всякое «дальнее» для своего осуществления, для своего «приближения» к реальной жизни требует времени и может произойти только в будущем, есть этика прогресса, и в этом смысле моральное миросозерцание Ницше есть типичное миросозерцание прогрессиста. Всякое же стремление к прогрессу основано на отрицании настоящего положения вещей и на полноте нравственной отчужденности от него. «Чужды и презренны мне люди настоящего, к которым еще так недавно влекло меня мое сердце; изгнан я из страны отцов и матерей моих».

Идея прогресса преломилась в общественном сознании буржуазного общества в убеждение, что все новое заведомо лучше старого, так что новизна стала самостоятельным важным параметром и целью. Это сняло многие ограничения, на которые наталкивалась экспансия производства — прогресс переориентировался на сокращение жизненного цикла производимой продукции, ускоренную смену ее поколений. Это породило совершенно особое явление — экономику предложения и общество потребления.

Однако в последние десятилетия, когда стали очевидными естественные пределы индустриальной экспансии, сама центральная идея индустриальной цивилизации стала предметом рефлексии и сомнений. Лидер Социнтерна Вилли Брандт писал: «Возможности, идеалы и условия того, что мы по традиции называем «прогрессом», претерпели глубокие модификации, превратившись в объект политических разногласий. Прогресс — в технической, экономической и социальной областях — и социальная политика все чаще и чаще оказываются не только в состоянии конкуренции друг с другом, но даже в оппозиции».

Как социал-демократ, Вилли Брандт делает акцент на том, что идея экспансии и прогресса пришла в противоречие с социальной политикой. В действительности дело обстоит гораздо сложнее — неразрывно связанные институты этой цивилизации (рыночная экономика, «атомизированная» демократия и рациональная наука) нуждаются в непрерывной экспансии в другие культуры (и даже в глубь человека). В период колониального господства казалось, что традиционные общества пали под ударами европейской цивилизации, но теперь видно, что процесс экспансии гораздо более длителен и болезнен. Все очевиднее, что продолжение политики перемалывания, растворения «отсталых» культур становится или не по силам, или сопряжено с опасностью мировых потрясений.

Сомнения у Вилли Брандта возникли в момент подъема последней волны неолиберализма, на гребне которой и проявились самые тяжелые симптомы нынешнего кризиса индустриализма. С некоторым запозданием это стимулировало изучение истории той науки, которая претендует на теоретическое осмысление самого способа производства — политэкономии. Науки, рожденной промышленной революцией (символично, что Адам Смит работал в одном университете с Джеймсом Уаттом).

Вспомнить основные вехи базовой модели политэкономии нам необходимо и потому, что кризис в России носит характер цивилизацнонного столкновения (современное общество — против традиционного). Речь идет о смене политэкономической модели, включая изменение целей производства, критериев оптимизации техносферы, социальных ограничений в организации.

С самого начала политэкономия заявила о себе как о части естественной науки, как о сфере познания, полностью свободной от моральных ограничений, от моральных ценностей. Начиная с Рикардо и Адама Смита она начала изучать экономические явления вне морального контекста (например, абстрагируясь от того, честно или нечестно получен капитал). Это — революционное изменение по сравнению с традиционным обществом, в котором универсальные этические ценности имеют нормативный характер для всех сфер (Ф. фон Хайек именно эту тенденцию назвал «дорогой к рабству»).

Но в то же время это наука не экспериментальная, а основывающаяся на постулатах и моделях. Очевидно, однако, что эта область знания была тесно связана с идеологией (все крупные экономисты были одновременно крупными идеологами). Раз так, неизбежно происходит сокрытие части исходных постулатов и моделей. Действительно, забывание тех изначальных постулатов, на которых базируются основные экономические модели индустриальной цивилизации, произошло очень быстро. И сегодня важной задачей мыслящего человека является демистификация моделей и анализ их истоков. Надо пройти к самым основаниям тех утверждений, к которым мы привыкаем из-за идеологической обработки в школе и в средствах массовой информации. И окажется, что многие вещи, которые мы воспринимаем как естественные, основываются на аксиомах, которые вовсе не являются ни эмпирическими фактами, ни данным свыше откровением.

Основные понятия, на которых базируется видение экономики, сформулировал Аристотель в книге «Политика». Одно из них — экономика, означает «ведение дома», домострой, материальное обеспечение дома или города, не обязательно связанное с движением денег и ценами. Другой способ производства и коммерческой деятельности — хрематистика. Это изначально два совершенно разных типа деятельности. Экономика — это производство и коммерция в целях удовлетворения потребностей. Хрематистика же нацелена на накопление богатства как высшую цель.

Когда Рикардо и Адам Смит, уже освоившие достижения научной революции и пережившие протестантскую Реформацию, заложили основы политэкономии, она с самого начала создавалась и развивалась ими как наука о хрематистике, наука о той экономике, которая нацелена на производство богатства (в западных языках политэкономия и хрематистика даже являются синонимами). Уже это, кстати, создавало скрытое противоречие во всем понятийном аппарате советской промышленной политики, поскольку политэкономия в принципе не изучает и не претендует на изучение экономики, то есть того типа производства, который существовал в СССР. Поэтому слова «политэкономия социализма» вообще говоря, смысла не имеют.

Огромный духовный и интеллектуальный материал дала политэкономии протестантская Реформация. Произошла великая трансформация человека и общества. Впервые накопление получило религиозное обоснование и очень высокий статус профессии (понимаемой ранее как священничество, служение Богу). Предприниматель наравне со священником стал представителем высокой профессии.

Но главное, протестантизм изменил антропологическую модель. Это было прежде всего связано с тем, что Реформация означала отказ от идеи коллективного спасения души. До этого вся жизнь осенялась великой надеждой, что спасение души возможно и оно достигается коллективно, когда человеческие отношения являются праведными. Протестантизм отказался от этого. Теперь каждый должен был спасаться сам, и предпринимательство, как и вообще честный труд, повышали вероятность спасения. Это дало промышленности качественно новый тип рабочего.

Лютер и Кальвин произвели революцию в идее государства и в понимании свободы (а значит, дисциплины, подчинения власти). Раньше государство было построено иерархически, оно обосновывалось, приобретало авторитет через божественное откровение. В нем был монарх, помазанник Божий, и все подданные были, в каком-то смысле, его детьми. Государство было патерналистским. Впервые Лютер легитимировал, обосновал возникновение классового государства, в котором представителями высшей силы оказываются богатые. То есть, уже не монарх есть представитель Бога, а класс богатых. Богатые становились носителями власти, направленной против бедных.

Развивая этот взгляд, Адам Смит так определил главную роль государства — охрана частной собственности. «Приобретение крупной и обширной собственности возможно лишь при установлении гражданского правительства, — писал он. — В той мере, в какой оно устанавливается для защиты собственности, оно становится, в действительности, защитой богатых против бедных, защитой тех, кто владеет собственностью, против тех, кто никакой собственности не имеет».

Именно индустриализм (с его необходимыми компонентами — гражданским обществом, фабричным производством и рыночной экономикой) породил тот тип государства, который Гоббс охарактеризовал как Левиафан. Только такой наделенный мощью, бесстрастием и авторитетом страж мог ввести в законные рамки конкуренцию — эту войну всех против всех. А. Тойнби подчеркивает: «В западном мире… в конце концов последовало появление тоталитарного типа государства, сочетающего в себе западный гений организации и механизации с дьявольской способностью порабощения душ, которой могли позавидовать тираны всех времен и народов… Возрождение поклонения Левиафану стало религией, и каждый житель Запада внес в этот процесс свою лепту».