Читать онлайн «Кронштадтский мятеж». Страница 35

— Покупайте Нобелевские… Кто продает Сормовские? Покупаю, покупаю…

Но никто не отвечает. Все ощущают, ход событий, и русские бумаги важно и пренебрежительно ждут дальнейших повышений». [445]

Мечты, мечты… Увы, ценные бумаги русской буржуазии «дальнейших повышений» не дождались. По иронии судьбы в те часы, когда в Париже писалась эта шутливо-восторженная корреспонденция, остатки кронштадтских мятежников, бросая оружие, бежали по льду Финского залива по направлению к хмурому чужому берегу…

Этот неприличный энтузиазм реакционных кругов ядовито отметили некоторые наиболее умные и дальновидные эмигрантские публицисты. Чуть позже, когда надежды на «третью революцию», якобы начавшуюся в Кронштадте, рухнули, сменовеховский публицист А. В. Бобрищев-Пушкин язвительно заметил, что «с краской стыда приходится вспоминать, как приветствовали в Париже тех, кого вчера еще с ужасом проклинали…» [446]

Итак, первый крик восторга по поводу мятежа на острове Котлин был для русской эмиграции почти всеобщим. Однако в этом нестройном крике сразу же прозвучали различные ноты.

Своеобразно реагировали на известие о кронштадтском мятеже бывшие врангелевские офицеры, сидевшие в галлиполийских лагерях. Один из очевидцев событий рассказывал: «Первые же вести о нем вызвали страшное волнение среди них и породили поток безудержных фантазий, бредовых идей, диких и абсурдных проектов. Все прочие темы в разговорах отошли на задний план. Одни требовали привести «1-й армейский корпус русской армии» в полную боевую готовность и ждать, когда «союзники» пришлют транспортные суда для десанта; другие подсчитывали, сколько нужно срочно подвести мятежникам мешков муки и банок консервов; третьи принялись за составление списков комсостава будущих «развернутых армий» и т. д. Но в этих неистовствах проглядывали и пессимистические нотки: что делать, если мятеж увенчается успехом? Ведь белые офицеры той эпохи считали «спасение России» своей монополией, а тут вдруг появились какие-то эсеры, меньшевики, «полукрасные», «полубольшевики»… По неписаному «белому символу веры» той эпохи их полагалось вешать и расстреливать, как и всех, кто не исповедовал этого символа. Как же быть?! Реальные события, как известно, вскоре положили конец всему этому, и очень скоро вся белая эмиграция забыла о мятеже». [447]

В те дни Савинков в газете «Свобода» поместил статью с многозначительным названием «Кронштадт и монархисты». В обычном своем витиеватом стиле он вещал: «Гул кронштадтских орудий слышен по всей Европе. Гул кронштадтских орудий — не колокольный ли звон в светлое Христово воскресенье?.. Да, Кронштадту мы, русские, обязаны всемерно помочь. Да, помочь мы должны и продовольствием, и деньгами, и, если возможно, вооруженной силой». [448] А далее Савинков резко выступал против монархистов, которые-де попытаются воспользоваться плодами победившей «третьей революции». Об Учредительном собрании бывший союзник Л. Г. Корнилова также не поминал.

Между тем безработный председатель этого собрания В. М. Чернов уже 8 или 9 марта прибыл в Ригу. [449] Эсеровская «Воля России» стремилась па своих страницах представить кронштадтцев как стопроцентных сторонников «учредилки». [450] Эсеровские круги при этом осуждали и отмежевывались (и за себя, и за мятежников) от монархистов и от врангелевцев.

Монархисты в свою очередь отнеслись к восстанию в Кронштадте довольно холодно. Их орган «Двуглавый орел» ни словом не обмолвился по этому поводу. Более того, на одном из собраний русских монархистов в Белграде, состоявшемся в марте, было прямо заявлено, что «с таким восстанием нам не по пути». [451] Но, повторяем, «чистые» монархисты были в ту пору не слишком сильны среди других политических разновидностей эмиграции.

Зато самую горячую поддержку кронштадтские мятежники получили от… Нестора Махно. Уже 8 апреля в Бухаресте было принято сообщение от полевой радиостанции махновцев; несколько дней спустя эта радиограмма появилась (с некоторыми разночтениями) во многих эмигрантских газетах: «Приближается час соединения свободных казаков с кронштадтскими героями в борьбе против ненавистного правительства тиранов». [452] Поздцее рижская газета «Сегодня» сообщала, что примерный текст этого «послания» передала в эфир и радиостанция мятежного Кронштадта. [453]

Что и говорить: среди русских эмигрантов было очень мало лиц, могущих сочувствовать «батьке» Махно, слишком многие из них потеряли свое имущество, а кое-кто и кровь после встречи с отрядами тех самых «свободных казаков». Однако в дни истерических надежд, порожденных восстанием па острове Котлин, бывшие белогвардейцы и недавние умеренные социалисты готовы были приветствовать и этого неожиданного союзника.

Итак, симпатии к кронштадтскому мятежу исходили из самых разных, порой прямо противоположных слоев эмиграции. За всеми словесными хитросплетениями и политической казуистикой следовал один нехитрый расчет: лишь бы свергнуть Советскую власть, а там… а там посмотрим! Наиболее откровенно это успел выразить орган П. Милюкова «Последние новости»: 18 марта, когда в Париже еще не знали о падении Кронштадта, в газете появилась передовица «Советы» (слово это было взято в кавычки самой редакцией). В кадетской передовице высказывалась уверенность в том, что восстания типа кронштадтского должны привести к падению Советской власти в России. В итоге делался следующий вывод: «…В глазах восставшего населения «Советы» суть не только совещательные или законодательные органы, но органы власти в ее целом. Только как таковые они и могут заменить большевистскую власть. Как таковые они могут служить исходной точкой для более правильной организации провинции, не разрывая с населением. Само собой разумеется, что эту временную роль они могут исполнить только после перевыборов». [454] Сказано откровенно, даже с некоторой долей интеллигентского цинизма (что мол, поделаешь с этим «народом», приходится к нему приспосабливаться). В кадетском штабе, следовательно, кронштадтским «Советам без коммунистов» была уготована лишь «временная ролъъ. В сущности то же самое готовили Советской власти и сторонники Учредительного собрания, но не говорили об этом вслух, а по соглашательскому своему обыкновению плелись за ходом событий

В. И. Ленин внимательно следил за белоэмигрантской публицистикой. Он внимательно изучил своеобразную «полемику», которая возникла среди буржуазных и мелкобуржуазных идеоло-, гов в дни кронштадтского мятежа. 27 марта 1921 г., выступая в Москве на съезде транспортных рабочих, Ленин следующим образом выразил позицию кадетского лидера: «Он (Милюков. — С. С.) заявляет, что, если лозунгом становится Советская власть без большевиков, я — за это». [455] При этом он, продолжал далее В. И. Ленин, понимал, что не имеет существенного значения, будет ли борьба с большевиками вестись справа или слева. Почему же, спрашивал Ленин, главный идеолог российской буржуазии согласен с кронштадтскими мятежниками, несмотря на то, что по сравнению с его собственной позицией это «есть уклон немножко влево»? И отвечал: «Потому, что он знает, что уклон может быть либо в сторону пролетарской диктатуры, либо в сторону капиталистов». [456]

В этой связи В. И. Ленин сравнивал позицию Милюкова и Чернова, отмечая своеобразный политический реализм первого и прожектерство второго. Ленин подчеркнул, что Чернов и его сторонники сразу же выставили свой излюбленный, но крайне скомпрометированный в массах лозунг созыва Учредительного собрания, в то время как Милюков призывал не спешить и дать развернуться антибольшевистскому движению под «советским» флагом. По этому поводу Ленин язвительно заметил, что «лидер кадетов, Милюков, защищал Советскую власть против социалистов-революционеров», [457] а эсеровского лидера Чернова презрительно назвал «самовлюбленным дурачком». [458]

Неверно было бы думать, что действия эмиграции в период кронштадтского мятежа ограничились одними лишь словопрениями. Нет, были предприняты и некоторые практические шаги, Речь идет здесь не об истерических выходках некоторых чересчур уж ободрившихся эмигрантов по отношению к немногочисленным еще советским представителям за рубежом. Такое, впрочем, случалось в марте 1921 г., и нередко. Например, в ночь с 9 на 10 марта в Ревеле с дома советского посольства был «неизвестными лицами похищен флаг», а на стене дома повешен «плакат с антисемитской надписью». [459]

Белоэмигрантские организации сразу же попытались установить прямую связь с мятежным Кронштадтом. Делалось это (во всяком случае, на первых порах) под лозунгами самыми гуманными, под эгидой международного Красного Креста или под флагом национальных отделений этой организации. Представитель русского (эмигрантского) Красного Креста профессор Цейтлер срочно перебрался в Выборг, однако пока ни деньгами, ни предметами снабжения он не обладал. И вот уже «не позднее 9 марта на политическую авансцену вновь ненадолго вышел бывший премьер Временного правительства Г. Е. Львов. В Париже он посетил тамошнего представителя Красного Креста США и получил согласие на то, что все свои запасы в Финляндии американцы передадут в распоряжение Цейтлера. На американских складах там имелось: 100 000 пуд. муки, 150 пуд. яичного порошка, 8000 пуд. сгущенного молока, 9000 пуд. сала, 10 000 пуд. сахара, 1200 пуд. сушеных овощей. [460] Для оказания помощи Цейтлеру в деле снабжения мятежного Кронштадта из Парижа отправилась группа эмигрантских деятелей в Ревель и Выборг. [461]