Читать онлайн «Политология революции». Страница 64

После выборов руководство ПДС оказалось в состоянии шока. Среди лидеров началась ожесточенная борьба за власть. Однако результатом «шоковой терапии» 2002 года стал новый поворот влево. Не только радикальные критики прежнего курса, но и его сторонники сошлись на том, что социалистам, чтобы вернуться в федеральную политику, надо проявить характер, занять жесткие позиции и противопоставить себя правому курсу социал-демократов. Показательно, что Левая партия Швеции и Социалистическая левая партия Норвегии, идеологически близкие к ПДС, сделали аналогичные выводы.

На съезде в Гере, прошедшем 12—13 октября 2002 года, лидер ПДС Габи Циммер, пообещавшая проводить более левый курс и, в частности, пересмотреть? условия сотрудничества с СДПГ, была переизбрана подавляющим большинством голосов. Правая пресса восприняла произошедшее как начало кризиса и превращения ПДС в «секту». Среди сторонников и членов партии это, напротив, воспринималось как первый шаг к преодолению кризиса.

Поскольку съезд в Гере примирить враждующие группировки не смог, Габи Циммер уступила место Лотару Биски, который вернулся на пост лидера с твердой решимостью вновь сплотить партию, примирить различные течения и наладить работу. Добросовестный политический работник, никогда не отличавшийся чрезмерными амбициями, Биски взял на себя неблагодарный труд по спасению тонущего корабля. В значительной мере ему это удалось, рейтинг партии стабилизировался. Даже в Берлине число ее сторонников начало мало-помалу расти. Но теперь ПДС приходилось, по сути, заново искать свое место в политической жизни страны. Многое из того, что было с таким трудом достигнуто в 1990-е годы, казалось потерянным.

Однако история предоставила восточногерманским социалистам еще один шанс. Неолиберальная политика Шредера привела к расколу социал-демократии и тем самым открыла перспективу для формирования новой левой партии в Германии.

Гром грянул весной 2005 года. Сначала избиратели земли с Северный Рейн – Вестфалия отправили в отставку местное социал-демократическое правительство. Выборы обернулись беспрецедентной катастрофой для СДПГ. Мало того, что с поражением в Вестфалии правительство Шредера окончательно теряло влияние в верхней палате германского парламента – Бундесрате, превращаясь в заложника христианско-демократической оппозиции. Психологический шок был не менее значимым. Северный Рейн – Вестфалия для немецкой социал-демократии является примерно тем же, что Бавария – для консерваторов. СДПГ правила и побеждала здесь всегда, начиная с первых свободных выборов после Второй мировой войны. Но именно традиционный социал-демократический избиратель теперь резко отвернулся от партии Шредера, отказав ей в доверии. И не столько консерваторы победили – они сами были растеряны, не зная, что делать со своим успехом, сколько правящая партия проиграла.

Массовое дезертирство избирателей совпало с уходом активистов. На протяжении многих лет люди терпели и сохраняли партийную лояльность – во имя исторических традиций социал-демократии или в надежде, что, поддерживая «свою» партию, они останавливают правых. Но отныне социал-демократы не могли даже представить себя «меньшим злом». Терпение лопнуло.

Сначала из партии стали выходить профсоюзные деятели, Потом начали открыто говорить о своем несогласии и некоторые политики которые до того молчали или, критикуя партийное руководство, не решались открыто бросить ему вызов выступлениями политиков. Лидером недовольных стал бывший министр финансов Оскар Лафонтен. «Когда возглавляемое социал-демократами правительство навязывает народу антисоциальные рыночные реформы, долг всякого настоящего социал-демократа бороться с этим правительством», – заявил он.[318] Проведя 39 лет в социал-демократической партии, теперь он готов был выйти из нее, во имя все тех же принципов, которые некогда заставили его в эту партию вступить.

Выборы в земельный парламент состоялись 22 мая в самый разгар подготовки к референдуму по проекту Европейской Конституции, проводившемуся во Франции и Голландии. Не прошло и месяца, как французы и голландцы отвергли конституционный проект, за который дружно агитировали политики всех ведущих партий. Затем саммит Европейского Союза не сумел принять бюджет. Интеграционный проект оказался в кризисе.

Это выглядело странным на фоне оптимистических Прогнозов, которые годами обрушивали на обывателя средства массовой информации и аналитические центры. Политическая авария произошла на фоне многочисленных экономических и социальных проблем, которые лидеры Союза много лет тщательно и любовно создавали. Правда, создавали они проблемы не для себя, а для своих граждан, старательно угождая банкирам, транснациональным корпорациям и бюрократии, расплодившейся до таких Масштабов, что кошмары Франца Кафки кажутся милой детской сказочкой.

Со времен Маастрихтского договора 1992 года каждый новый шаг в сторону интеграции сопровождался возрастающим сопротивлением жителей континента, но всякий раз правящим классам удавалось это сопротивление сломить. Теперь, однако, недовольство достигло критического порога Переступить его оказывалось невозможно без прямого и открытого отказа от институтов буржуазной демократии.

Комментаторы, выражающие точку зрения правящего класса, после некоторого замешательства все же придумали удобное для власть имущих объяснение. Народ во Франции и Голландии проголосовал против «польского сантехника» и его восточноевропейских коллег, которые «понаехали тут» после расширения Евросоюза. А заодно – против присоединения Турции к единой Европе. Испугались за свои рабочие места, поддались расистским предрассудкам. В общем, население глупое, отсталое, эгоистичное, насквозь зараженное ксенофобией. А элиты – просвещенные и гуманные.

Самое печальное, что подобные рассуждения можно услышать от крайних левых не реже, чем от либеральных правых. Когда, критикуя Шредера, Оскар Лафонтен упомянул, что немецкие рабочие теряют свои места из-за социального демпинга, связанного с ввозом дешевой рабочей силы, это вызвало бурю протестов на левом фланге.[319] Дискуссия свелась к чисто филологическому вопросу: имел ли политик право употреблять слово Fremdarbeiter, которое использовалось в нацистской , Германии для обозначения людей, привезенных в рейх для подневольного труда.

На Лафонтена обрушился поток обвинений, причем с поразительным единодушием, против него выступили и либеральные «зеленые» из «Tageszeitung», различные троцкистские секты и даже берлинская русскоязычная «Еврейская газета».[320] Если не считать прессы, близкой к ПДС, защищала политика из Саара только газета «Junge Welt», обычно не щадившая демократических социалистов. В данном случае, однако, «Junge Welt» вновь пошла против течения, напомнив, что в основе левой идеологии лежит все же не либеральная политкорректность, а интернационализм трудящихся. Левые должны решить, кто они: борцы против системы или лоббисты, отстаивающие культурные права этнических меньшинств? Политкорректные левые «в мелочах правы», но забывают главное – «интересы рабочего класса».[321] Поощрение иммиграции (и раздувание возникающих на этой почве конфликтов) является инструментом социального демпинга со стороны буржуазии. Защита прав меньшинств необходима, но точно так же необходима и защита права на труд. А поощрение иммиграции само по себе в условиях неолиберального капитализма выгодно лишь тем, кто хочет заменить высокооплачиваемых и организованных в профсоюзы немецких рабочих бесправными и социально менее опасными иностранцами.

По сути, термин Fremdarbeiter, пожалуй, вполне точно отражает статус польских и других восточноевропейских рабочих, которых в соответствии с новыми правилами Евросоюза можно теперь импортировать на Запад, не обеспечивая им ни условий труда, ни уровня заработной платы, соответствующих местным законам. По решению брюссельских бюрократов, восточноевропейские фирмы могут привозить своих сотрудников как бы на основе экстерриториальности. Им выплачивается зарплата по нормам Восточной Европы (в 5—10 раз меньше минимальной зарплаты, установленной законом для Запада), налоги начисляются (или не начисляются) в своей стране, то же относится к требованиям техники безопасности, социального страхования и т.д. Люди становятся в буквальном смысле товаром, находятся фактически на казарменном положении. Так ли это отличается от положения Fremdarbeiter'ов во времена нацизма? Разница лишь в том, что при Гитлере дешевую рабочую силу привозили, чтобы занять опустевшие из-за войны рабочие места, а сейчас – для того, чтобы подорвать позиции европейского рабочего класса, дезорганизовать профсоюзы, снизить зарплату.

Вскоре после французского референдума журнал «Newsweek» выступил с программной статьей, где объяснялись преимущества, связанные с расширением единой Европы. Выходцы из Восточной Европы необходимы на Западе, чтобы «удовлетворить на ближайшее время потребность в дешевой рабочей силе».[322] После того, как восточноевропейские ресурсы иссякнут, их заменят еще более дешевые турки.