Читать онлайн «Мировая революция и мировая война». Страница 23

Среди «потоков лжи» сталинистской идеологии выделялся поток, так сказать, обращённый в завтрашний день,— безудержное бахвальство неминуемыми победами в будущей войне с любой страной или же блоком любых государств. Такое бахвальство пронизывало речи всех ораторов на XVIII съезде. Но даже среди этих многочисленных хвастливых выступлений первенство принадлежало, безусловно, Кагановичу, заявившему — на радость гогочущему залу,— что всем агрессорам надлежит помнить о «самураях, имеющих опыт Хасана, про которых можно сказать старинной пословицей об одном генерале. Пословица такая: „Мальбрук в поход собрался“, и дальше идёт соответствующая рифма… (Смех, громкие аплодисменты.) Чтобы не было недоразумений и кривотолков я поясню: это значит, что Мальбрук в поход собрался и умер от расстройства желудка. (Смех, аплодисменты)» [201].

Подобные настроения «шапкозакидательства», дорого обошедшиеся нашему народу в годы Отечественной войны, щедро пропагандировались в печати. Так, в газете «Московский большевик» был опубликован отрывок из сценария «Разгром фашистской эскадры», написанного лётчиками Байдуковым и Тарасовым. В этом сценарии комкор Иванов так рапортовал по телефону Ворошилову после первого сражения: «Здравствуйте, Климентий Ефремович! Нет… В сводках никакой фантазии… Наоборот, я сознательно преуменьшаю… Пленных? Много, очень много… Трофеи? Я боюсь, вы не поверите, Климентий Ефремович. Да мы сами себе не верим… Потери незначительные» [202].

Более обстоятельно будущая война описывалась в книге Н. Шпанова «Первый удар», где изображалась картина восстаний против гитлеровского режима, вспыхивающих в Германии уже на второй день войны.

Если ложь фашистской пропаганды представляла собой относительно стройную и статичную систему и отражала неизменные цели её носителей, то ложь советской бюрократии носила неупорядоченный, изменчивый и динамический характер в силу того, что она отражала непрерывные зигзаги грубо эмпирической внутренней и внешней политики сталинизма. «Последовательные пласты лжи создали чрезвычайный хаос в официальной идеологии,— писал Троцкий.— Вчера бюрократия говорила не то, что третьего дня, а сегодня говорит не то, что вчера. Советские библиотеки превратились, таким образом, в очаги страшной заразы. Студенты, учителя, профессора, наводящие справки в старых газетах и журналах, открывают на каждом шагу, что одни и те же вожди по одним и тем же вопросам высказывали на коротком промежутке времени прямо противоположные суждения, причём не только теоретического, но и фактического характера, проще сказать, лгали в зависимости от изменчивых интересов дня» [203].

Деятели советской бюрократии и прежде всего сам Сталин не смели открыто формулировать свои цели, состоящие в сохранении и закреплении своего всевластия, и поэтому были вынуждены маскировать их, используя старую большевистскую терминологию и прикрывая ложно истолкованными обрывками ленинских цитат изменение своих идеологических формул. Чтобы «устранить» внутренние противоречия не только в теории, но и в простом описании исторических событий, Сталин оказался перед необходимостью «упорядочить ложь, согласовать фальсификации, кодифицировать подлоги» [204]. Этим объяснялось появление «Краткого курса истории ВКП(б)», названного в постановлении ЦК от 14 ноября 1938 года «официальным, проверенным ЦК ВКП(б) толкованием основных вопросов истории партии, не допускающим никаких произвольных толкований» [205]. «Никаких ссылок, цитат, доказательств в этой „Истории“ нет,— отмечал Троцкий.— Она представляет собою продукт чисто бюрократического вдохновения. Чтобы опровергнуть хотя бы главные фальсификации, изложенные на 350 страницах этой книги, понадобилось бы несколько тысяч страниц» [206].

Если бы кто-либо поставил задачей создать хрестоматию, в которой были бы собраны все работы советских историков 50—80-х годов, опровергающие фальсификации «Краткого курса», то такая хрестоматия и впрямь составила бы много томов, включающих несколько тысяч страниц. Но все эти опровержения носили неполный, половинчатый характер, поскольку цепкая цензура крепко держала за руку каждого честного историка, пытающегося выйти за пределы официально разрешённых разоблачений. В 50—80-е годы произошло крушение лишь наиболее одиозных сталинистских фальсификаций. Ложь сменилась полуправдой. На важнейшие исторические сюжеты (например, изучение истории насильственной коллективизации и советско-германских отношений конца 30-х — начала 40-х годов) вплоть до 1987 года было наложено табу. Особо жёсткий запрет был наложен на опровержение сталинистских мифов о Троцком и «троцкизме». Любое позитивное или даже нейтральное, т. е. свободное от лживых политических ярлыков, упоминание о Троцком не могло претендовать на появление в советской историографии. Поэтому мифы об Октябрьской революции были разрушены лишь наполовину.

«Сам Сталин, к октябрю почти непричастный, должен совершить чудовищную фальсификацию, чтобы изгладить из октября имя Троцкого и занять его место,— писал в 1937 году Г. Федотов.— Вот здесь-то и происходит взрыв октябрьской легенды. С Лениным и Троцким она могла бы жить в веках. С Лениным и Сталиным она столь грубо неправдоподобна, что не может пережить своего фальсификатора» [207].

В этих словах заключено больше, чем, видимо, намеревался сказать сам автор. В русском языке понятие «легенда» употребляется в двух, прямо противоположных смыслах. 1. Поэтическое предание о каком-нибудь историческом событии. 2. Вымысел, нечто невероятное. Соответственно: «легендарный» как необыкновенный, небывалый, вызывающий восхищение и как вымышленный, неправдоподобный [208]. Если Федотов скорее всего использовал это понятие во втором значении, то при употреблении его в первом значении мысль о судьбах «октябрьской легенды» приобретает глубокий исторический смысл.

Миф о Ленине и Сталине как двух вождях Октябрьской революции и впрямь ненадолго пережил своего создателя. Уже в конце 50-х — начале 60-х годов советские историки убедительно раскрыли лживость всех аргументов и «свидетельств» о ведущей роли Сталина в Октябрьском восстании.

Однако миф о «второстепенной» или даже «предательской» роли Троцкого при подготовке и осуществлении Октябрьской революции остался почти в неприкосновенности. Поскольку в этом мифе речь шла не только о конкретных практических действиях Троцкого, но и о теоретических проблемах всемирно-исторического значения (например, вопросы о теории перманентной революции или об идейном «перевооружении» большевизма в апреле 1917 года), то правда об Октябрьской революции по-прежнему оставалась недоступной и для поколения, выросшего после смерти Сталина. Отсюда — относительная лёгкость второго «взрыва октябрьской легенды», осуществлённого в конце 80-х — начале 90-х годов российскими антикоммунистами.

Возвращаясь к событиям конца 30-х годов, отмечу, что один лишь культ Сталина, принявший в то время совершенно чудовищные формы, представлял собой жестокий удар по советской культуре. «Вы душите советское искусство, требуя от него придворного лизоблюдства,— писал Сталину Ф. Раскольников.— …Вы насаждаете псевдоискусство, которое с надоедливым однообразием воспевает вашу пресловутую, набившую оскомину „гениальность“. Бездарные графоманы славословят вас как полубога, „рождённого от луны и солнца“, а вы, как восточный деспот, наслаждаетесь фимиамом грубой лести» [209]. К этому можно добавить, что славословие Сталину было уделом не одних графоманов, а обязанностью, возлагаемой на каждого деятеля культуры. Создание убогих и лживых виршей на сталинскую тему представляет собой печальные страницы в биографии лучших советских поэтов.

Характеризуя состояние советской культуры 30-х годов, Троцкий писал: «В области простой грамотности успехи несомненны. Десятки миллионов научились читать и писать. Однако параллельно с этим они лишились права выражать при помощи печатного слова свои взгляды и интересы. Печать служит только бюрократии. Так называемые „социалистические“ поэты имеют право писать только гимны Сталину. Тем же правом наделены и прозаики. Население обязано читать эти гимны. Точно то же происходит с кинематографией, радио, театром и пр. Недавно в школах введён новый премированный учебник русской истории. Можно сказать без преувеличения, что этот учебник состоит из одних лишь фальсификаций, имеющих задачей оправдать деспотизм бюрократии и личное самодержавие Сталина… Десятки миллионов детских голов заражаются и отравляются этой бесчестной литературой» [210].