Читать онлайн «Русский вираж. Куда идет Россия?». Страница 12

Что интересно, Ленина наше общественное сознание сейчас тоже выкинуло — хотя он за крайне недолгое время своего реального правления абсолютно изменил весь мир. Не будем сейчас рассуждать о знаке этих изменений — плюс или минус. Бесспорно то, что ни один российский политик никогда не производил такого глобального потрясения, как Ленин. И на Западе, как ни парадоксально, он остался знаковой фигурой, одним из главных идеологов XX века, человеком, изменившим ход развития человеческой цивилизации. А здесь его активно вычеркивают, при этом совершая большую ошибку — зачем отдавать наследние Ленина непонятно кому?

Почему это ошибка? Потому что благодаря Ленину, нравится это кому-то или нет, Запад сейчас живет так, как он живет. Ленин напугал буржуазию настолько, что она наконец осознала необходимость договариваться, создавать социальные пакеты, развивать гражданские институты. Посмотрите на количество социал-демократических партий, в разных вариантах действующих в мире, посмотрите, в скольких странах эти партии находятся у власти или находились в XX веке.

Напомним, что тот же Муссолини во многом вылупился из русской социал-демократической мысли — именно в рамках ее он получил образование и в дальнейшем уже от нее отталкивался, пытаясь, если угодно, идти по третьему пути, мимо социал-демократии Ленина и национал-социализма Гитлера. А Гитлер, в свою очередь, отталкивался от коммунистической идеи, создавая ее антипод. Так что Ленина и тут можно считать первоисточником.

При этом не надо смешивать Ленина и Маркса — Маркс ограничился экономической теорией, Ленин же разработал самое до сих пор актуальное пособие по захвату власти в стране. Можно спорить о том, сделал он это вместе с Троцким или нет, сути это не меняет: ленинская теория революции и практика создания партий оказались работающими до сих пор. И большая ошибка России как раз в том, что мы пытаемся анализировать день сегодняшний, откидывая гигантское историческое и политическое наследие, накопленное в начале XX века.

Сейчас иногда печально осознавать, что ни одна из противостоящих сторон не знакома с ленинианой. Когда видишь очередной майдан, поражаешься тому, как все повторяется и как судьба людей, захвативших власть, идет буквально шаг за шагом по тем канонам, которые если и не были прописаны в учебниках, то были продиктованы жизнью. И удивляешься — до какой же степени люди ничего знают, ничего не помнят и ничего не понимают.

Когда Ленин создавал свою теорию партии и разрабатывал социал-демократическую идеологию — еще до разделения РСДРП на большевиков и меньшевиков, — он на самом деле создал глобальную концепцию, которая в мире потом проявилась в разных вариантах. Большевизм и троцкизм, сыгравшие в XX веке огромную роль, обладали рядом почти непримиримых противоречий, но все это были элементы одной ленинской теории.

Внутри ленинской теории находятся и современные идеи Геннадия Зюганова, которые на самом деле близки к идеям Анатолия Луначарского — тот тоже не был готов отказаться от Бога. Концепция НЭПа в Советской России и признание (с определенными ограничениями) частной собственности, которое можно наблюдать у многих коммунистических партий, в том числе у КПРФ, тоже лежат внутри ленинской идеологии.

Иными словами, наследие Ленина гораздо богаче, чем мы привыкли думать. В советские времена ему не воздали должное из-за того, что надо было искать одного Владимира Ильича, который устраивал бы сталинистов; сегодня причины уже другие. Но как бы то ни было, это действительно единственный глобального уровня всплеск политической теории, который родила Россия за много столетий.

Безусловно, Ленин много почерпнул из марксизма, созданного западными мыслителями, — но его социал-демократическая теория по сути не западная. И ни Карл Маркс, ни Фридрих Энгельс не оказали такого влияния на историю более чем ста последних лет, какое оказал Ленин. Это сыграло роль и в самой России, когда в 1910–20-е годы прошлого века вдруг случился взрыв — интеллектуальный, художественный, поэтический, музыкальный, культурный. Произошло раскрепощение — Россия поймала драйв. Но, к сожалению, после — благодаря 70-летнему правлению компартии с ее догматизмом и последовавшему в постсоветский период отказу от идеологических ценностей и потере уважения к идеологии вообще, — все это ушло в песок.

Короткая память нынешнего поколения связана с дискретностью российского исторического знания. Никто не воспринимает Россию как страну с преемственностью развития, никто этого не видит. И методология изучения истории, и то, как на наших глазах меняли героев, ломали памятники, ставили новые, — все способствовало потере чувства исторической причастности. Каждое поколение получает страну чуть ли не с чистого листа — а то, что было раньше, это уже практически другая страна.

Конечно, во многом она и была другая, но это не должно мешать восприятию преемственности, а преемственность оказалась потеряна. И есть все основания утверждать, что причина этой утери преемственности лежит как раз в советском периоде. Советского человека заставляли забыть русскую историю, забыть свои корни, подменить семейную традицию классовой. Слом произошел именно тогда.

Вообще, если серьезно, мы говорим об очень молодой нации. Русские пытаются осознать себя древним народом, но если себе не врать, то по большому счету, говоря о России, историю нации можно отсчитывать не ранее чем с 1861 года — с отмены крепостничества. Именно после отмены крепостного права русские стали складываться как народ, затем они попали в жуткие котлы двух мировых войн, и основополагающей для психотипа современного россиянина является победа в Великой Отечественной войне.

Мы, по большому счету, воспринимаем свою довоенную историю как достаточно бледную картинку, во многом условную, придуманную в советское время. Дальше — великая Победа, послевоенный взлет, полет Гагарина в космос в 1961 году, и потом опять некая пауза, требующая новых достижений, с которыми есть определенные проблемы.

Нельзя не отметить, что русские сейчас — чемпионы мира по самобичеванию. Нередко мы даже стыдимся того, чем по большому счету могли бы гордиться. Вместо этого мы усиленно создаем образ страны, у которой ничего не получается, — эдакий коллективный Афоня: добрый, хороший, но неудачник.

Раскроем читателям «страшную» тайну: однажды посол США, уезжавший на родину после длительного пребывания в России, несколько часов беседовал с одним из российских официальных деятелей и в ходе разговора признался: «Я никогда не скажу этого публично, но вам скажу. Россия — абсолютно цивилизованная, развитая, демократическая западная страна. Гораздо более преуспевшая, чем многие страны Европейского Союза».

Мы же себя видим совершенно по-другому. Мы искренне считаем, что «там» все замечательно и хорошо, а «у нас» нищета и ужас. Хотя по большому счету у тех, кто так считает, просто нет возможности выехать и посмотреть. Это классика русского самобичевания, амбивалентность русской души, о которой писал еще Фрейд. Мы постоянно чувствуем себя виноватыми во всех бедах мира. Поэтому, когда русского мужчину спрашиваешь «где был?», он начинает мучительно вспоминать — а может, и правда, он где-то по дороге домой ненароком изменил жене?

Но если начать перечитывать классическую русскую литературу второй половины XIX — начала XX века, мы нигде не увидим этого чувства своей второсортности по отношению к западной цивилизации. Чехов, например, очень иронично пишет о европейских боннах и гувернантках, всех этих французах-англичанах-немцах — фактически издевается над ними.

Хорошо, допустим, что Чехов не настолько показателен — у него вообще нет ни одного положительного героя, Антон Павлович страшно циничный писатель. Но ни у Тургенева, ни у Толстого, ни у Пушкина мы не увидим никакого «преклонения перед Европой», никакого ощущения, что Россия — страна отсталая. Напротив, иностранцы массово приезжали сюда, мы победили в войне 1812 года, европейца на нас работали и считали за счастье пристроиться где-нибудь в русской глубинке, воспитывая купеческих или помещичьих детей.

С какого же момента в русской культуре началось это самоунижение и самоуничижение? Когда исчезло то чувство превосходства над Европой, которое четко прослеживается у Чехова? Ведь советская идеология об этом тоже не забывала.

То ли сработал обратный эффект пропаганды, когда люди разочаровались в доказательствах того, что в нашей стране все замечательно, а на Западе сплошной негатив, — при том что за десятилетия, прошедшие после Второй мировой войны, все сильно изменилось (как сказала Нэнси Рейган: «Советские женщины самые счастливые, потому что они не знают, как надо жить»). То ли государственное унижение постсоветского периода, ставшее уже привычным, оказало свое воздействие. Но, повторим, в российской истории не просматривается никаких свидетельств того, что мы всегда воспринимали свою страну как отстающую — хотя, конечно, бывало всякое.