Читать онлайн «Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг.». Страница 21

Как и большевики, Люксембург совершенно отчетливо сознавала, что смелая тактика восстания, примененная большевистским авангардом, оправдана только в качестве первого шага к мировой пролетарской революции. В этом и заключается пафос знаменитой концовки ее «Рукописи»:

«... Им [большевикам – Ред.] принадлежит бессмертная историческая заслуга: завоеванием политической власти и практической постановкой проблемы осуществления социализма они пошли впереди международного пролетариата и мощно продвинули вперед борьбу между капиталом и трудом во всем мире. В России проблема могла быть только поставлена. Она не могла быть решена в России, она может быть решена только интернационально. И в этом смысле будущее повсюду принадлежит «большевизму» (там же, с. 333).

Решение этой исторической задачи Люксембург мыслила очень конкретно: германский пролетариат должен выполнить свой долг и прийти на помощь пролетарскому бастиону в России, совершив свою собственную революцию. Действительно, в тот момент, когда она писала свою «Рукопись», в Германии разворачивались революционные процессы. Правда, в той же работе есть и указание на относительную политическую незрелость немецкого рабочего класса – оценка, способствующая пониманию последующей трагической судьбы германской революции.

Таким образом, Люксембург стояла на позициях, дававших ей право критиковать то, в чем она видела главные ошибки большевиков: она оценивала их не как отвлеченный «наблюдатель», а как товарищ-революционер, сознающий, что главная и непосредственная причина этих ошибок кроется в тех громадных трудностях, которые вызваны изоляцией Советской России. Именно эти трудности требовали от настоящих друзей русской революции подходить к ней не с «некритичной апологетикой» или «революционным «Ура», а с «обстоятельной, вдумчивой критикой»:

«Было бы поистине безрассудным представление, будто при первом всемирно-историческом эксперименте с диктатурой рабочего класса решительно все, что сделано и не сделано в России, могло стать вершиной совершенства. Ведь эксперименте рабочей диктатурой осуществлялся в немыслимо трудных, анормальных условиях: посреди мирового пожара и хаоса империалистической бойни народов, в железной петле самой реакционной военной державы Европы, при полном бездействии мирового пролетариата» (там же, с. 308).

В своей критике большевиков Люксембург фокусирует внимание на трех проблемах:

Аграрный вопрос;

Национальный вопрос;

Демократия и диктатура.

1. Большевики завоевали поддержку крестьян, призвав их захватывать помещичьи земли. Люксембург признает, что это была «превосходная тактика». Однако далее она замечает:

«Но у нее, к сожалению, были две стороны, и оборотная заключалась в том, что непосредственный захват земли крестьянами не имел ничего общего с социалистическим ведением хозяйства... Это мера не только не социалистическая, но она отрезает путь к преобразованию аграрных отношений в социалистическом духе, нагромождает перед ними неодолимые препятствия» (там же, с. 314-315).

Как указывает Люксембург, осуществление социалистической политики в экономической сфере требует в первую очередь коллективизации крупной земельной собственности. В полной мере отдавая себе отчет о тех трудностях, с которыми сталкиваются большевики, она не упрекает их за отказ немедленно приступить к такой коллективизации. Тем не менее, она отмечает, что большевики создают себе проблемы на будущее, способствуя своим призывом делить землю на бесчисленные небольшие участки образованию слоя мелких собственников, которые впоследствии будут сопротивляться любым мерам, направленным на обобществление экономики. Дальнейший опыт подтвердил правоту Люксембург: поддержав большевиков против старого режима, «самостоятельные» крестьяне стали позднее фактором возрастающего консервативного давления на пролетарскую власть. Люксембург оказалась права и в том, что при разделе земли могут выиграть более богатые крестьяне за счет бедняков. Однако необходимо отметить, что сама по себе коллективизация земли, равно как и обобществление промышленности, не могла стать гарантией успешного движения к социализму; такая гарантия была бы обеспечена лишь победой мировой революции, которая разрешила бы и проблемы, связанные с парцеллизацией земли в России.

2. Наиболее резкие критические замечания Люксембург касаются вопроса о «национальном самоопределении». С одной стороны, она признает, что защита большевиками лозунга о «праве наций на самоопределение» вытекает из обоснованного стремления бороться со всеми формами национального угнетения и желания привлечь на сторону революции народные массы национальных окраин царской империи, находившихся под игом великорусского шовинизма. С другой стороны, Роза показывает, что означает это «право» на практике: «новые» национальные образования, решившие отделиться от Российской Советской республики, одно за другим вступили в союз с империализмом против власти пролетариата:

«В то время как Ленин и его товарищи, очевидно, ожидали, что они как защитники национальной свободы «вплоть до государственного отделения» сделают Финляндию, Украину, Польшу, Литву, Балтийские страны, кавказцев и т.д. верными союзниками русской революции, мы наблюдали обратную картину: одна за другой эти «нации» использовали только что дарованную им свободу для того, чтобы в качестве смертельного врага русской революции вступить в союз с германским империализмом и под его защитой понести знамя контрреволюции в саму Россию» (там же, с. 318).

Далее Люксембург поясняет, что иначе и быть не может, поскольку в капиталистическом классовом обществе не существует абстрактных «наций», отделенных от буржуазии с ее интересами, а национальная буржуазия гораздо охотнее подчинится господству империалистов, чем заключит союз с революционным рабочим классом:

«Конечно, во всех этих случаях такую реакционную политику в действительности проводили не "нации", а лишь буржуазные и мелкобуржуазные классы, которые в острейшем противоречии с собственными пролетарскими массами превращают "право на национальное самоопределение" в инструмент своей контрреволюционной классовой политики. Но–и туг мы подходим к самой сущности вопроса–именно в этом заключается утопический мелкобуржуазный характер этой националистической фразы, что она в суровой действительности классового общества, особенно во время предельно обострившихся противоречий, превращается просто в средство буржуазного классового господства. Большевики получили, нанеся огромный ущерб себе самим и революции, урок, что при господстве капитализма не может быть самоопределения "нации", что в классовом обществе каждый класс нации стремится "самоопределиться" по-своему, что для буржуазных классов интересы национальной свободы отодвигаются полностью на задний план интересами классового господства. Финская буржуазия и украинская мелкая буржуазия были целиком единодушны, предпочитая германский деспотизм национальной свободе, если последняя связана с опасностью большевизма» (там же, с. 319).

Более того, заблуждения большевиков в этом вопросе (хотя не следует забывать о том, что в большевистской партии были и такие, в частности Пятаков, кто полностью разделял точку зрения Люксембург) отзывались неблагоприятными последствиями на международной арене, поскольку лозунг «национального самоопределения» был взят на вооружение также Вудро Вильсоном и всеми прочими акулами империализма, которые использовали этот лозунг друг против друга в борьбе за территории. Вся история двадцатого века наглядно демонстрирует, с какой легкостью «права» наций становятся прикрытием империалистических устремлений великих держав и подражающих им более мелких государств.

Люксембург вовсе не игнорировала проблему национальных чувств; она исключала возможность насильственного «присоединения» пролетарским государством территорий других стран. Однако для нее было ясно, что любые уступки националистическим иллюзиям трудящихся этих стран способны лишь еще крепче привязать их к местным эксплуататорам. Пролетариат, завоевавший власть в какой-либо стране, может привлечь на свою сторону зарубежные народные массы только проведением курса на «самое тесное сплочение революционных сил», осуществлением «чисто интернациональной классовой политики», нацеленной на отрыв рабочих от местной буржуазии.

3. Что касается вопроса о демократии и диктатуре, позиция Люксембург глубоко противоречива. С одной стороны, она явно смешивает две разные вещи: демократию вообще и рабочую демократию, т.е. демократические формы, используемые в рамках и в интересах пролетарской диктатуры. Это наглядно демонстрирует решительная защита ею Учредительного собрания, распущенного Советской властью в 1918 г. в полном согласии с тем фактом, что само появление последней сделало старые буржуазно-демократические формы излишними. Однако Люксембург почему-то видит в роспуске Учредительного собрания угрозу для революции. Продолжая в том же духе, автор высказывает сомнения в том, что в целях исключения правящего класса из политической жизни «избирательное право» следует предоставлять не по месту жительства индивидуального гражданина, а по принципу принадлежности к трудовым коллективам (хотя в данном случае Люксембург была озабочена также тем, что в соответствии с этим принципом политического участия могут быть лишены безработные – перспективой, которая, конечно, не входила в намерения большевиков). Такого рода внеклассовые демократические предрассудки резко контрастируют с ее собственным тезисом о том, что «национальное самоопределение» не выражает ничего иного, как «самоопределение» буржуазии. А ведь это положение применимо также и к парламентским институтам, которые, несмотря на свою кажущуюся демократичность, выражают не «народные» интересы, а интересы капиталистического правящего класса.