Читать онлайн «Мир под прицелом революции». Страница 1

© ООО Издательство «Питер», 2017

© Серия «Новая политика», 2017

За двадцатое столетие дважды происходило крушение российской государственности. Оба эти крушения – февраля 1917 г. и августа 1991 г. – имеют черты, присущие современным «цветным революциям», удару которых подверглось значительное число государств. Эксперты предупреждают об угрозе «цветной революции» и в России. Чтобы обеспечить безопасность нашего государства, нужно изучить эти «революции», понять их скрытые механизмы и найти «противоядие».

«Цветные революции» – это псевдореволюции. Правильнее было бы назвать их не революциями, а войнами особого вида. Традиционно государства лишались суверенитета (полностью или частично) в результате военных действий. В классическом виде это означало завоевание одним государством другого. Однако со временем технологии межгосударственной борьбы усложняются. Изменяется сам тип войн. Для поражения суверенитета теперь уже нет необходимости применять военную силу, ведь для этого есть иные способы десуверенизации, одним из которых и являются «цветные революции». Для России угроза «цветной революции» – это перспектива геополитического распада, а соответственно – уничтожения цивилизационной идентичной российской общности.

Из всех возможных сценариев смены власти революционный путь предполагает наибольшие издержки: разрушается инфраструктура, наносится материальный и демографический урон государству. Это всегда социальное потрясение. Истории не известно ни одного примера, чтобы революция не сочеталась со снижением экономических показателей.

Другое дело, что затем, уже после смены элит, может произойти либо прорыв в развитии страны, либо ее дальнейшая деградация. В этом принципиальное отличие революций 1917 г. и 1991 г. Однако даже если последствия революции окажутся позитивными для страны, издержки таких преобразований всегда значительны и часто неоправданны. Поэтому нельзя согласиться с распространенным мнением о революциях как «дешевом» способе взятия власти.

Современные гуманитарные науки не имеют адекватной реалиям XXI в. теории, позволяющей прогнозировать революции и описывать механизмы их осуществления. В России в лучшем случае по инерции применяется советская истматовская теория революции. До сих пор используется трехкомпонентный плехановско-ленинский определитель «революционной ситуации», не позволяющий идентифицировать революции нового типа. Между тем сформулированные в свое время В. И. Лениным знаменитые признаки революционной ситуации уже давно пересмотрены.

«Невозможность “верхов” управлять по-старому». Опираясь на этот признак, советские историки видели в управленческих новациях властей симптом надвигающейся революции. Однако вероятность лишиться власти больше у той политической команды, которая управляет именно по-старому и не считает, что это недопустимо. Элита утрачивает ощущение опасности, у нее возникает иллюзия, что ее правление вечно. И тут как гром с ясного неба – революция. В час X выродившаяся элита оказывается не способна даже на силовое противодействие (пример тому – революция 1991 г.).

«Обострение выше обычного нужды и бедствий народных масс». Этот признак революционной ситуации не признается в современной политологии в качестве индикатора надвигающейся революции. Известны многочисленные примеры, когда ухудшение положения народа никаким образом не сказывалось на его политической активности. Не привело к революции и резкое падение уровня жизни населения в России в 1990-е гг. Ленинская теория дала сбой.

А. де Токвиль[1] указывал, что революции чаще возникают не в результате ухудшения ситуации, а как реакция на неоправдавшиеся ожидания. Череда лишений вырабатывает у народа соответствующую психологическую адаптацию, приспособление к невзгодам. Каждый новый удар по благосостоянию воспринимается едва ли не как неизбежность. Но если у народа формируется ожидание завтрашнего улучшения, которое не происходит, ситуация взрывается.

Французская революция разразилась тогда, когда объективно социально-экономическое положение населения было значительно лучше, чем в предшествующие десятилетия. Однако любой, пусть незначительный, сбой в динамике улучшений может стать катализатором революции.[2]

Такой же качественный рост уровня жизни наблюдался и в канун гибели Российской империи, и в преддверии краха СССР. Причина революций заключалась не в том, что жизнь стала невыносимой, а в несоответствии ее имеющимся ожиданиям (обещали материальное процветание, а вместо этого сохранялся товарный дефицит).

Взгляды А. де Токвиля получили развитие в разработанной американскими политологами Д. Дэвисом и Т. Гарром теории относительной депривации. В этом подходе причиной революции считается увеличивающийся разрыв между ожиданиями и объективными возможностями их удовлетворения. Различаются, соответственно, «революции пробудившихся надежд», «революции отобранных выгод», «революции крушения прогресса».[3] Однако в те же 1990-е гг. при худшем положении народа революция тем не менее не произошла.

Современная ситуация, согласно теории депривации, в гораздо большей степени может быть оценена как потенциально революционная. На первый план здесь могут выйти не столько материальные, сколько психологические и идеологические факторы (рис. 1).

Рис. 1. Как происходят революции

Третий ленинский признак революции – «повышение социальной активности масс» – не вызывает возражений. Однако он недостаточен. Предоставленные сами себе массы к революции не способны. Нужна управляющая ими организация. Как указывал признанный авторитет в исследовании революционных механизмов американский политолог Ч. Тилли, движения протеста только тогда смогут превратиться в политически целенаправленное коллективное действие, когда будут созданы подчиненные жесткой дисциплине группы революционеров.[4] Уничтожив организационное ядро революции, можно перенаправить активность масс в иное русло.[5]

Почему, успешно отразив силовое давление, государственная власть в СССР не смогла адекватно отреагировать на несиловое воздействие? Причина заключается в ее ментальном несоответствии новым технологическим методам ведения холодной войны. Мышление чиновника было и остается поныне в основном механистическим. Что такое сила в ее физическом выражении, ему абсолютно понятно. Соответственно, для противостояния силовому воздействию он должен создавать такой потенциал, который бы превышал совокупный ресурс, используемый противником. Все предельно просто. И надо признать, с задачами ресурсной мобилизации советский чиновник справлялся блестяще. Но как быть, если вызов не имеет силового выражения? Рецептов на этот счет не было.

К тому же в советском обществе широко тиражировался постулат марксизма-ленинизма о том, что революции без насилия неосуществимы. История показала ошибочность такого взгляда. Столь же ошибочно было бы считать, что силовой фактор в революциях нового типа оказался полностью исключен. Несиловые технологии в процессе революционной борьбы часто заменялись силовыми действиями – и таким образом власть оказывалась дважды технологически переиграна.

Эффективность несилового сопротивления была (возможно, впервые в широкомасштабной практике) продемонстрирована Махатмой Ганди. С ненасильственной революции в Индии начался, как известно, процесс крушения Британской империи.[6] Ответом на физическую силу выступила качественно другая «сила». Физическая сила в ответ на ненасильственное действие применена быть не может, поэтому власти оставались пассивными. В итоге оппозиция захватила инициативу и одержала победу. Именно несиловое воздействие определяет суть «бархатных революций». Само название «бархатные» указывает на принципиальное их отличие от классических революций.

Тема несилового изменения государственного строя популярна в западной литературе. На тему свержения «недемократических режимов» издаются даже учебные пособия, в которых описаны модели организации несиловых революций в странах «с ограниченной демократией».

К таким пособиям относится, в частности, вышедшая в 1993 г. книга Дж. Шарпа «От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения».[7] В ней описано все то, что произошло спустя десять лет после ее публикации на территории Украины и Грузии.

Любое государство, рассуждает Дж. Шарп, существует до тех пор, пока не оказывается перекрыт канал его сотрудничества и, соответственно, солидаризации с обществом. Силовой путь воздействия не дает такой возможности. Дж. Шарп отдает предпочтение именно ненасильственному формату борьбы с режимом как стратегически более перспективному. Он приводит широкий перечень рекомендуемых действий ненасильственной освободительной борьбы (см. Приложение 1).[8]