Читать онлайн «Русские вопреки Путину». Страница 31

Личный опыт пребывания в комсомоле у большинства тоже примерно одинаковый. В седьмом-восьмом классе вступление, у кого добровольное, у кого – добровольно-принудительное. Заставляли делать какие-то скучные гадости, типа ходить на собрания и стричься коротко. Значок выдавали, но его никто не носил, разве что под большим нажимом. Еще слова – взнос две копейки (как позвонить по телефону-автомату), учетная карточка, райком, выговор, стройотряд, собрание, ленинская комната, портвейн, перепихон. Вроде все.

Это, конечно, взгляд варварский и наверняка неверный. Ну, давайте разбираться.

Итак, комсомол. Днем рождения официально считается первый Всероссийский съезд союзов рабочей и крестьянской молодежи, который прошел 29 октября 1918 года. Тогда была создана организация, именуемая Российский КСМ, РКСМ. Кто был ее настоящим создателем, до сих пор неясно. Указывают на некоего Лазаря Щацкина («из еврейской интеллигенции», с удовольствием добавляют записные шнобелеразоблачители, в данном случае, впрочем, не столь уж неправые) – который, дескать, и придумал идею. В других источниках указываются иные корни – например, англо-американские, скаутские. Честно говоря, черт их разберет.

Интереснее другое: зачем, собственно, советской власти – взрослой и серьезной – понадобилось «организовывать молодежь»? Конечно, желание держать под присмотром все группы населения понятно, понятно и то, что от молодежи красные вожди имели основания ожидать неприятностей: уж они-то знали, насколько податливы русские юноши на всяческий дурной идеализм. Однако эта задача решалась партийным призывом: не было ничего сложного в том, чтобы своевременно впрыскивать в вены партии молодую кровь. Что для выпасания беспартийной и полупартийной молодежи, на то был традиционный набор средств – спорт, военная подготовка, футбольный фанатизм, танцы-шманцы, кружки-секции. В раннем СССР все это было и исправно работало: тот же Осоавиахим, например, был настоящим монстром, как и наследник его ДОСААФ. И тем не менее, к концу «совка» физкультура и спорт превратились, по сути, во что-то полуоппозиционное, с танцами-шманцами организованно боролись, вообще всякое хоть сколько-нибудь осмысленное дело, связанное с молодежью, давилось и укрощалось – а непонятно зачем существующий и чем занимающийся комсомол только жирел и наливался соками. Сейчас нами правят люди, вышедшие из руководящего состава этой организации. Впрочем, почему вышедшие – они, в общем-то, из нее и не выписывались… Но это уже в сторону.

Итак, зачем?

Начнем с имени: nomen est omen. В отличие от множества других советизмов, это слово как-то очень гладко легло в язык, заполнив там какую-то лакуну. Еще лучше слово «комсомолец»: оно очень напоминает слово «богомолец» – почему и прижилось. Получалось, правда, что «комсомолец» – это молящийся какому-то эрьзяцкому идолу, «Комсе». В относительно цивилизованные восьмидесятые появились и другие расшифровки – например, один мой вольнодумный знакомый, знавший немного английский, озвучивал аббревиатуру ВЛКСМ как Welcome, SM [48] . Но это была уже экзотика, игра словами – а вот родная «Комса», которой молились, это было корневое.

Намеченная здесь связь с религиозной тематикой отнюдь не случайна. На заре соввласти комсомол – или просто «комса», это слово помнил еще мой дед – был чем-то вроде радикальной секты. Туда уходили, отрекаясь от Бога и родителей, в самом буквальном смысле. Причины отречения были разные – от тупой податливости на замануху и вплоть до светлых побуждений в стиле «я маленький Ванюша, я очень добрый весь, мне хоцца всему миру пользительность принесть». Так или иначе, от комсомольца требовалось предательство: предательство как своего народа, своих предков, своих родителей, и обязательно веры их – условием вступления в красные ячейки был прежде всего жесткий атеизм, подтверждаемый делом. Точнее, безбожие, в прямом смысле слова – понимаемое как «борьба с религиозными предрассудками». Комсомольцы были без креста – это было conditio sine qua non.

Сейчас нам не вполне понятно, почему такое значение придавалось именно атеизму. Мы привыкли считать религию частным делом. Однако в тогдашних условиях, когда бытовая нравственность и социальные связи были жестко завязаны на веру в Бога, атеизм был восстанием не столько против неба, сколько против вполне земных вещей – прежде всего установившихся порядков, того соединения иерархии и солидарности, которое держало русский мир. Этот мир большевикам нужно было уничтожить, причем не извне, а изнутри – разрушив самые основания.

Поэтому первой жертвой комсы было русское православие – а точнее, благочестие, то бишь, попросту, народная нравственность, основанная на почитании «образа Божьего в человеке».

Именно на сколиозные плечики красных дьяволят была возложена основная антирелигиозная, безбожническая работа, особенно на селе: комсомольцы ломали церкви, травили священнослужителей, творили разнообразные кощунства и скверноты. Расчет на дурную молодь был верен: похабничать – дело молодое, люди постарше все-таки имели понятие о некоторых вещах, даже «партейные», молодые же перли дуром за коноводами. Поэтому в веселые двадцатые костры из икон устраивала именно комса.

Впрочем, комсомольцев предпочитали использовать не для грязной работы как таковой (на то были взрослые дяди), а по большей части в паскудной роли застрельщиков таких мероприятий – они не столько злодействовали сами, сколько создавали поводы, обычно все теми же хулиганскими методами. Дух лихоты – «Бога нет, живем однова» – захватывал и даже дарил вдохновение: комсомольцы отличались своего рода креативностью. Комсомольцы были неистощимы на веселые придумки и каверзы.

Взять то же разрушение церквей. Вот, например, мой дед – детдомовец, с комсой водившийся, хотя и не вступивший в ряды по какому-то инстинктивному чувству (в партию он не пошел уже сознательно) – рассказывал, как в селе Тарутино, откуда он родом, решено было сломать церковку: их было две, одну коммунисты сочли излишней. Для этого желательна была какая-то формальная причина, красный волк предпочитал соблюдать законный вид и толк – то есть не только разбойничать, а еще и изображать законность. Местная комячейка получила соответствующее задание и через некоторое время выдала креатив: ночью комсомольцы черной краской нарисовали на обреченной церквушке «трещины». На следующий же день из Москвы приехала комиссия, посмотрела на эту потемкинскую работу наоборот и подписала разрешение на снос ветхого здания… Впоследствии, в девяностые, другие комсомольцы рисовали трещины на карте СССР – и заокеанская комиссия тоже подписала акт о ликвидации. Но это было потом.

Комсомольцы сыграли заметную роль в коллективизации и раскулачивании – одном из самых гнусных преступлений соввласти. Им и здесь была отведена роль исполнителей особо грязной работы, а наипервейше – иудышей, пятой колонны, науськивателей и доносителей. Они выдавали «кулаков, прячущих зерно», наводили коммунистов на справных крестьян, сообщали куда надо о недовольстве. Героем того времени, образцом для подражания и примером юношеству стал пресловутый Павлик Морозов – не комсомолец, правда, пионер, но в данном случае разницы никакой. Для любителей исторической истины добавлю: для нас в данном случае совершенно неважно, был ли мальчик вообще. Важно, что его имя было прославлено, выпето в песнях (была даже опера), присвоено «заводам-пароходам», а Эйзенштейн делал по истории Павлика «Бежин Луг» (о каковом утраченном шедевре до сих пор плачут киноманы). В общем, советской молодежи очень наглядно показали, делать жизнь с кого.

Неудивительно, что комса пользовалась на селе всеобщей ненавистью, умеряемой только страхом – краснокурвую ражую шпану, куражащуются над отцами и родней, вырастившей их себе на горе, защищали штыки карателей. Но средства находились. Не один активист отправился в вечное пламя, попив молочка с толченым стеклом или покушав грибочков не того посола. Опять же, дедушка мой однажды отведал зайчатинки в сметане, которой его с товарищами угощали ревизуемые немцы-хуторяне, намеченные к раскулачке. Дед выжил, остальные померли: аккуратные хозяева зарядили сметанку стрихнином… Когда же крестьяне поднимались сколько-нибудь всерьез – а по стране полыхало куда дольше, чем мы думаем, – то без расправы над комсой не обходилось.

В тридцатые комсомольцев впервые попытались припрячь к делу – соввласть приступила к индустриализации. Воздержимся от рассуждений о ее цене и методах: понятно, что советская картинка – в которой СССР за первую же пятилетку вылез на третье место в мире по экономической мощи – сфальсифицирована, но и картинка антисоветская – в которой советская экономика стояла исключительно на труде заключенных – тоже не проходит факт-чекинг. Что-то, конечно, было построено – а вот что и как, тема очень отдельная.