Читать онлайн «Сборник статей и интервью 1995-2000гг.». Страница 9

Вообще в середине 90-х крайне правые проявляли гораздо больше чувствительности к настроениям масс, чем умеренные левые или респектабельный правый центр. Показательно, что французский Национальный Фронт после массовых выступлений трудящихся в 1995 году резко сменил риторику. Вместо критики работников государственного сектора, представлявшихся в качестве «привилегированных функционеров», лидеры националистов стали говорить о справедливых требованиях трудящихся, начали даже создавать собственные профсоюзы, доказывая, что только они одни готовы серьезно защищать интересы французских трудящихся от глобализации41.

Тобиас Абсе, анализируя победу левого блока в Италии, отмечает: значительная часть его сторонников, «по-прежнему видит в нем носителя традиционных социальных реформ"42. Легко догадаться, насколько разочарован оказался именно этот лояльный и дисциплинированный левый избиратель, когда столкнулся с практикой «нового реализма». Неудачи левого правительства создали благоприятную среду для роста правого популизма. Однако в Италии существовала и радикальная левая альтернатива в лице партии Rifondazione Communista. Иное дело - в странах, где такой альтернативы не было или она была слаба.

Нечто подобное происходило и в Польше, где именно крайне правые, действуя через профсоюз «Солидарность», в 1997 году подняли знамя сопротивления программе рыночных реформ, проводившейся правительством бывших коммунистов. Союз Труда, критиковавший правительство слева, не имел такой массовой социальной базы и прочных позиций в профсоюзах, какие были у правых. «В программе Союза Труда заметна своего рода шизофрения: с одной стороны, категорическая приверженность требованиям рынка - программа повторяет классические слова о том, что альтернативы не существует, а с другой - такая же приверженность социальным правам и правам профсоюзов,» - отмечает лондонский «Labour Focus on Eastern Europe». Несмотря на явный радикализм СТ по многим вопросам, постоянно возникала «неясность относительно его природы: либеральной или же социал-демократической"43.

Колеблясь между стремлением противостоять неолиберальному курсу и готовностью защищать власть от нападок справа, Союз Труда в принципе не мог стать организующим центром для массового недовольства. Для более радикальной Социалистической партии (PPS) были характерны те же противоречия. Она так же боялась дестабилизировать «левую» пост-коммунистическую власть, одновременно заявляя о верности «западным ценностям», стремлении присоединиться к НАТО и Европейскому Союзу, игнорируя вопрос о социальной природе этих структур.

В то время, как левой альтернативы не было, либералы и оппозиционные социалисты оказались в общей ловушке. Кароль Модзелевский, в прошлом диссидент и идеолог «Солидарности», а позднее лидер Союза Труда, мрачно констатировал: либеральные политики напрасно радуются неудачам пост-коммунистических партий в Восточной Европе. Массовые рабочие протесты против увольнений, проходящие под антикоммунистическими лозунгами в сочетании с антирыночными требованиями, в условиях полной дискредитации левых сил становятся питательной почвой для роста националистических и популистских организаций. «Падение пост-коммунистов в огне социальных конфликтов приведет не к возвращению к власти либеральных правых», - отмечает он. Кризис «нового реализма» способствует появлению гораздо более реакционной и агрессивной оппозиции44.

Аналогичная ситуация сложилась в середине 90-х и в Венгрии после прихода к власти пост-коммунистических социалистов. Масса активистов партии с ужасом констатировала, что «собственное» правительство оказалось им враждебно. В результате внутри партии резко усилилась «Левая платформа», находящаяся в открытой оппозиции курсу руководства. «Левая платформа» обвинила руководство парии в «некритическом обслуживании иностранного и отечественного капитала"45. По мнению «Левой платформы», правый курс официальных социалистов-левых открывает путь к власти гораздо более реакционным силам46.

По мере того, как среди левых усиливаются тенденции к элитарной политике, правые становятся все более популистами. После слабых левых на авансцену выходят сильные правые. Такова логика политической борьбы.

Левые не решаются говорить о бюрократии. Крайне правые - говорят. Левые доказывают, что международные институты работают во благо. Крайне правые это отрицают. Массы слушают и довольно быстро понимают, что в пропаганде «левых» по крайней мере не меньше демагогии, чем у правых.

«Новый реализм» давно стал программным для немецкой социал-демократии, однако ее способность прийти к власти оказалась минимальной. Там, где буржуазные партии эффективны, на «новых реалистов» спроса нет. Но Германия интересна и в другом смысле. В Восточных землях, где действует Партия демократического социализма, отвергающая идеи «новых реалистов», праворадикальная партия республиканцев не достигла серьезных успехов. В Западных землях, где слева от социал-демократии нет серьезной силы, голоса протеста уходят к неофашистам.

Таким образом «новый реализм», поворот к «умеренности» и поиски «консенсуса», оказавшиеся своеобразной реакцией левого политического истеблишмента на кризис движения, лишь усугубили этот кризис. Самодискредитация левых политических структур к концу 90-х годов была беспрецедентной. Со времен краха «II Интернационала» левые силы никогда не были до такой степени деморализованы и дезориентированы. Причем, как это уже нередко бывало в истории, кризис левого движения достиг наибольшей остроты именно в период, когда в наибольшей степени проявилась несостоятельность капитализма как мировой системы. Оставаясь наблюдателями капиталистического кризиса, левые были неспособны ни заменить его лучшим обществом, ни реформировать его, ни даже помочь ему.

Газета «The Independent» характеризовала взгляды лидера британских лейбористов Тони Блейра как «благопристойный радикализм среднего класса"47. В это же самое время «Socialist Register» констатировал его «парализующий ужас перед всем, что может показаться антикапиталистическим"48. Раньше партию критиковали за оппортунизм и умеренность, находя в лейбористском социализме все возможные пороки, от эмпиризма до примитивного доктринерства. Однако все это имело смысл лишь до тех пор, пока у лейбористов было определенное представление о преобразовании британского общества. Новое руководство, отказываясь от традиционной партийной идеологии, фактически не смогло предложить партии новых целей. Речь идет не столько о резком повороте вправо, сколько о полной потере ориентиров, когда уже невозможно даже говорить о каких-то стратегических «поворотах».

Показательно, что НИ В ОДНОЙ СТРАНЕ МИРА не удалась попытка создать новую партию на основе идеологии «нового реализма». Это непременно старые партии, бессовестно эксплуатирующие свою традиционную социальную базу, которая поддерживает их исключительно в память об их прошлых (революционных и реформистских) заслугах. Не случайно поэтому в Восточной Европе «новый реализм» оказался представлен пост-коммунистами, а на Западе социал-демократами: и те и другие были для трудящихся своих стран партиями «Великого Прошлого».

Консервативно-бюрократическая природа «нового реализма» становится очевидна для все большего числа наблюдателей, несмотря на модернистскую риторику. Перед нами не новая фаза в развитии левого движения, а лишь заключительный позорный этап вырождения централистско-бюрократических организаций. Они уже давно утратили всякое представление о том, ради чего были когда-то созданы. Политика «нового реализма» постепенно подрывает привычную связь между политическим аппаратом и массами, высвобождая социальную энергию для появления новых массовых движений.

Как бы ни велика была лояльность традиционных сторонников левых партий, она имеет пределы. Потеряв веру в историческую миссию рабочего класса, политики вовсе не утратили уверенности в собственной необходимости. Однако, если традиционная идея борьбы за освобождение трудящихся теряет смысл, становится неясно, для кого организуются партии, кого представляют парламентские фракции. Один из идеологов испанской «Объединенной левой», отмечая, что рабочие в большинстве своем предпочитают социал-демократов и даже правых, рекомендует своим товарищам ориентироваться на «часть молодежи и средних слоев"49. Опросы показывают, что в Западной Европе левые неуклонно теряют поддержку рабочих, переориентируясь на средний класс. Это лишь отчасти связано с сокращением доли рабочего класса в обществе, поскольку снижение поддержки левых среди рабочих значительно опережает сокращение числа рабочих50.

Известный экономист Александр Бузгалин в России уверен, что общество «не просто разделяется на собственников капитала и наемных работников». Не менее, а может быть, и более важно «противоречие конформистов и тех, кто способен к совместному социальному творчеству"51. Тем самым традиционные рабочие и профсоюзные организации с их скучной дисциплиной и идеологией солидарности выглядят безнадежно принадлежащими к старому миру, а независимые интеллектуалы, напротив, провозвестниками коммунизма.