Читать онлайн «Дональд Трамп. Сражение за Белый Дом». Страница 54

Увы, никуда не деться от такого модернизированного прочтения классической книги Алексиса де Токвиля, хоть оно и отдает некоторым меркантилизмом и оставляет незатронутыми в книге целые лакуны только потому, что из них не извлечешь ничего поучительного для современности. Есть в таком прочтении некоторая механистичность наложения описанной французом Америки Эндрю Джексона на нынешнюю Америку Барака Обамы. А вот ведь интересно читать, возможно, в чем-то и устарелые, но такие живые и завлекательные главы о влиянии демократии на интеллектуальную жизнь (отнюдь, оказывается, не только положительном), на чувства американцев и на нравы как таковые, да и многие другие, которые к современной Америке никак не применишь.

Алексис де Токвиль почувствовал и показал Америку как некую идеологическую амальгаму привычек и новаций, традиций и мечтаний, прямоты и примитивизма, энергии, честолюбия, набожности и практичности. Конечно, в таком подходе сказывается чисто французский рационализм, в нем есть свои просчеты и недостатки – кто спорит? Но факт остается фактом – никто пока не переплюнул Алексиса де Токвиля и не написал лучше книги об Америке.

В разгар предвыборной кампании в самой мощной в мире демократии, сто́ит вспомнить о первой демократии в мире. Тем более основоположники США – как здесь принято у нас говорить, отцы американской демократии – взяли многие управные структуры Древних Афин в качестве своего рода политической модели для молодого государства.

Конечно, они черпали в примеры для подражания не только у греков. До сих длятся споры, что больше подходит для США в качестве образца – Древний Рим с имперскими амбициями или Древние Афины с его полисной, замкнутой на себя (до определенной поры) демократией. В переводе на современный язык наши консерваторы ориентируются скорее на Рим, Pax Romana, мир под властью Рима, тогда как либералы извлекают уроки из афинской демократии – этой яркой, пусть и противоречивой, вспышки свободы в Древнем мире. Колыбель западной цивилизации – в противоположность восточным деспотиям. Словно бы сама полисная система афинской демократии посылает в будущее сигналы и предостережения, к которым грех не прислушаться. Пусть даже политические достижения Афин более проблематичны, чем несомненные и совершенные художественные – в литературе, философии, архитектуре, скульптуре. Вспомним хотя бы непродолжительность существования этой формы демократии, хотя чуть дольше, чем, скажем, реформистская эпоха Эхнатона и Нефертити, которая оказалась мыльным пузырем и так же внезапно оборвалась, как и возникла, и Египет возвратился к прежним политическим, религиозным и художественным канонам.

Античные теоретики сами искали причины, почему демократические Афины так и не смогли, несмотря на материальные и человеческие ресурсы, выиграть у тоталитарной Спарты Пелопоннесскую войну. Афинский историк Фукидид, сам генерал, изгнанный из родного города за полководческие неудачи в этой войне, описал ее скорее в жанре трагедии, чем истории. В этой исторической драме в роли протагониста выступает демос, который претендует на абсолютную власть и тиранит правительство, общество и наиболее ярких индивидуумов – от Сократа до того же Фукидида.

С другой стороны, тот же демос легко покупается на лесть и в своих решениях часто руководствуется такими низкими мотивами, как алчность и мстительность. Фукидида считали врагом афинской демократии, но он скорее был ее неподкупным и суровым судьей: «Это было по имени демократией, а фактически – правлением, осуществляемым первым из граждан» – вот его классическая характеристика Перикловой демократии как демократии управляемой. В отличие от сказочной, развлекательной истории его предшественника Геродота, полезная, нравоучительная история Фукидида обращена в будущее, взывает к потомкам – ввиду очевидной неудачи историка и генерала в его отношениях с современниками. Не удивительно, что современные историки и социологи, отправляясь в Древние Афины за злободневными аналогиями, берут в проводники именно этого своего коллегу – одним из, а другим – само собой – неизменного, непременного и незаменимого Фрейда, но не как дедушку психоанализа, а как специалиста по массовой психологии. Пора уже объяснить, что это за путешествия.

Например, телевизионный сериал «Афины: заря демократии» историка Беттани Хьюс по Паблик ТВ, очень насыщенный, развлекательный и поучительный.

Видового и археологического материала в нем навалом. Если бы не его концептуализм, можно было бы отнести к жанру травелога. Сама демократия в Афинах возникла по чистой случайности: еще в VI веке до н. э. город управлялся 30 «тиранами» с абсолютной у них властью, но и борьбой между ними, пока один из аристократов не попытался решить спорный вопрос в свою пользу, призвав на помощь демос. Джинн был выпущен из бутылки: испробовав власть «на вкус», народ не захотел отдавать ее обратно. Таков зачин этого телеисследования.

«Машиной времени» может быть и старомодная книга. Вот, скажем, книга Эли Сагана под названием «The Honey and the Hemlock», то есть «Мед и цикута». По-русски лучший фонетический ряд был бы «Мед и яд», но тогда мы утрачиваем конкретное имя того смертельного яда, который по приказу своих благодарных сограждан принял возмутитель их спокойствия. А смыслово – если бы речь шла не о Сократе, а, скажем, об Иове – лучше всего было перевести «Мед и жало», тем самым уподобив афинскую демократию пчеле, от которой и добро и зло. У другого древнего народа, евреев (не путать с современными!), есть на эту тему весьма решительная поговорка, отрицающая бедную пчелу как таковую за эту ее двойственность: «Ни меда, ни жала». Прагматичный американец Эли Саган полагает, что всеобщая история не так безнадежна, как отдельные ее этапы, а потому заставил афинскую демократию сослужить полезную службу для американской. О чем можно судить уже по подзаголовку его немного дидактической книги: «Демократия и паранойя в Древних Афинах и в современной Америке». Автор допытывается до причин, сгубивших афинскую демократию, дабы его родина – Америка – могла извлечь уроки и избежать трагедии. Тем более важно это сейчас, когда вожди расколотой нации – ее будущие президенты – нагнетают страх и пугают избирателей.

Вот почему Фукидида оказалось недостаточно и пригодился венский гуру.

Прав или нет, но Фрейд рассматривал поведение масс аналогично поведению индивидуума, и этот принцип положен в основу его классических работ «Тотем и табу», «Психология масс и анализ человеческого „я“», наконец, его предсмертной скандальной работы «Моисей и монотеизм», о публикации которой – в разгар лютого нацистского антисемитизма – он глубоко сожалел. Так вот, анализируя военную истерию афинского демоса, его реваншистские инстинкты, его агрессивность по отношению к некоторым своим выдающимся согражданам, Сократа и Фукидида включая, диву даешься всем этим параноидальным явлениям – пусть даже на уровне коллективной, а не индивидуальной истерии. Но именно наш венский и вселенский учител ь, хоть камни в его огород не кидает теперь только ленивый, и не видел принципиальной разницы между индивидуальной и массовой психологией. Это и позволило ему выдвинуть, к примеру, сенсационную и встреченную в штыки гипотезу о ритуальном убийстве Моисея евреями как отправной точки всей их истории. В аналогичной ситуации оказались афиняне, приговорив к смертной казни лучшего из лучших – Сократа. Таким образом, эдипов комплекс переносится с индивидуума на этнос, без разницы – евреи или греки.

Известны, конечно, иные трактовки, иные версии, иные интерпретации смерти великого человека – это далеко не самое экстравагантное. Беттани Хьюс представляет сразу несколько точек зрения на смерть Сократа, давая слово историкам разных направлений. Представлял ли Сократ угрозу афинской демократии? Согласился ли он со смертным приговором – а мог бежать, как советовали ученики, – чтобы подтвердить основы этой демократии для 6000 (!) граждан (рабы и женщины к голосованию не допускались)? Или это была отчужденная форма самоубийства философа, потерпевшего фиаско в споре с собственным народом?

Загадка Сократа, этого самого антифилософского философа, тревожит нас, его потомков, не меньше, чем его современников. Те так вообще после тщетных попыток ее разгадать решили от нее вовсе избавиться самым радикальным образом – приговорив уличного философа к смерти. Однако насильственная смерть Сократа не разрешила его загадку, а увеличила ее – загадка стала еще более загадочной. Каким образом эти кичащиеся своей демократией Афины решились лишить жизни лучшего из своих граждан только за его взгляды? Говорю «Афины», потому что суд гелиастов, перед которым предстал Сократ, был олицетворением тогдашней демократии – 501 судья, избранный по жребию всеми согражданами. Сократа отвергла именно афинская демократия, его судьями были торговцы и матросы, самые что ни на есть простые граждане, тот самый демос, из которого вышел этот сын повитухи и каменотеса, – и он ведь так гордился своим простонародным происхождением, став знаменитым! 281 судья вынес Сократу вердикт: виновен – против 220. Однако еще более поразительным было второе голосование – избрание наказания преступнику.