Читать онлайн «Сорвать заговор Сионских мудрецов». Страница 22

Принципу политического самоопределения мы можем противопоставить более фундаментальные принципы человеческого общежития — запрещение дискриминации и избежание кровопролития. Создание новых государств на этнической, религиозной или языковой основе неизбежно приводит к кровопролитию и к дискриминации значительного числа граждан, не относящихся к титульной группе.

Так, создание независимых эстонского, латышского или грузинского государств привело к массовой дискриминации не-эстонцев, не-латышей и не-картвелов соответственно, составляющих без малого половину населения этих стран. Уже при первой попытке создания этих государств после первой мировой войны их новые националистические элиты экспроприировали и изгнали местное немецкое население из Латвии и Эстонии, и армян из Грузии. При второй попытке в девяностые годы их жертвами стали русские в Латвии и Эстонии, абхазы и осетины в Грузии. Защита абхазов и осетин породила, в свою очередь, проблему грузинских беженцев. Единственно правильным выходом была бы ре-интеграция постсоветского пространства, и других ареалов, возникших после распада крупных восточных содружеств («империй»).

Так, ре-интеграция бывшей Византийской или Оттоманской империи могла бы стать проектом, прямо противоположным процессу фрагментации, который уже привел к возникновению десятка балканских государств, трех единиц на месте Ирака, привел к отторжению Ливана от Сирии, Косова от Сербии, грозит оторвать Курдистан от Турции. При прямом участии России и Турции, Греции и Сирии народы региона смогли бы запустить свой интеграционный проект, и тем самым остановить дискриминацию, обнищание, подчинение Западу.

Приоритет антидискриминационного принципа над политическим самоопределением может быть утвержден на Ближнем Востоке. Один из важных западных проектов в этом регионе — еврейское государство — является и рассадником дискриминации, и фактором, поощряющим сепаратистские настроения, и американской базой, и потенциальным источником агрессии, и нарушителем идеи нераспространения ядерного оружия. Решением могло бы стать создание одного, не дискриминирующего своих жителей по пятому пункту, государства на территории Израиля — Палестины. Поскольку не удалось реализовать резолюцию ООН о создании двух государств — палестинского и еврейского — на территории Палестины, следует отказаться от этой идеи и приступить к интеграционному процессу. Превращение гегемонистского и дискриминирующего еврейского государства в государство всех его граждан — как того требуют многие еврейские, христианские и мусульманские жители страны — явится поворотным моментом на пути Востока от фрагментации к интеграции.

«Страна с непредсказуемым прошлым», — ядовито отозвался о России Уинстон Черчилль, не вынимая толстой сигары изо рта. Склонность советского руководства переписывать историю удивляла Запад и казалась одним из главных предикатов коммунизма. У Оруэлла в «1984», Уинстон (неслучайное совпадение), сотрудник Министерства Правды, занимался редактированием исторических текстов в свете новых решений партии и правительства. Практически все западные авторы упоминают о рассылке отредактированных статей энциклопедии ее подписчикам. Те должны были сами заменить статью о доблестном большевике Бухарине — заметкой о враге народа Бухарине и рассказом о Бухаре, из соображения места.

Более удаленные во времени исторические события также не пользовались иммунитетом. При Сталине правление Ивана Грозного было переосмыслено и осовременено. Его страшные казни — не только бояр, но и Новгорода, Твери, Рязани — представлялись как законные и оправданные государственные деяния. Суд над князем Игорем у Солженицына в «Круге первом» был успешной попыткой экстраполировать понятие «антисоветизма» в далекое прошлое. Борьба Льва Гумилева за отмену татаро-монгольского ига была выражением антизападной, антиатлантической, автохтонной русской политической школы.

Редактирование истории не было специфически русским изобретением. Историю Франции редактировали в дни великой революции, в годы Наполеона, во времена Реставрации. ХХ век поставил дело переписывания истории на широкую ногу. Если раньше требовалось выпускать новые книги, конфисковать и сжигать старые, заклеивать и вырезать портреты, сейчас, при наличии интернета, можно за несколько часов полностью изменить прошлое мира и не оставить следов. Ведь книги становятся уделом немногих избранных, а большинство студентов и учащихся черпают свои знания о мире из интернета. Владельцы больших информационных компаний способны уже сегодня определять исторический нарратив.

Кратковременный всплеск либерализма на Западе (1960–1993) смог превратить «мужественную оборону белых фермеров от кровожадных дикарей» в «чудовищный геноцид индейцев Северной Америки», «бремя белых» стало «попиранием прав человека», империализм и колониализм — эти парадигмы начала века — стали жупелом конца тысячелетия. После падения Советского Союза, когда либерализм ушел в прошлое, Запад приступил к созданию нового исторического нарратива. В современных американских книгах, по которым учится в университете мой сын, говорится о блестящей победе, одержанной Соединенными Штатами во Вьетнаме. Они, видите ли, вынудили Северный Вьетнам стать на путь переговоров. Если бы я сам не был в Сайгоне и Пном-Пене во время бегства американцев, то мог бы и поверить. История продолжает вкалывать в две смены. Символом зла становится «исламский терроризм», а коммунизм практически слился с нацизмом в атлантических умах. В консервативных газетах звучат жалобы ветеранов: что же вы, суки, делаете с историей? Нельзя уж ее, старушку, оставить в покое?

Но, видимо, нельзя. Борхес (переосмысливая Сервантеса) называет историю — «матерью истины» и объясняет: история порождает истину, а не наоборот. Пользуясь современной терминологией, меняется не совокупность фактов, но сам нарратив истории. Маркс называл объектом классовой борьбы — средства производства. Сегодняшняя классовая борьба идет за владение историческим нарративом. Блестящий культуролог Эдуард Саид («Ориентализм») считал, что монополия на исторический нарратив — мощное орудие контроля умов в интересах правящих культурно-политических элит. На мой взгляд, монополия нарратива сродни монополии на печатание денег, то есть она и есть суть власти.

На Западе суды защищают эту монополию. Во Франции армяне добились через суд признания своего нарратива событий 1915 года единственно законным. Историки-ревизионисты Европы предлагают альтернативные объяснения происшедшему в годы мировой войны, а их противники-традиционалисты провели в ряде стран закон, предусматривающий тюремное заключение за «искажение истории». Этот закон был применен, в частности, против Роже Гароди, французского диссидента, коммуниста, ставшего мусульманином и написавшего альтернативную историю сионизма. В России таких законов нет или почти нет. А значит, завтрашняя оценка вчерашнего и впрямь непредсказуема — и не только в России.

В России исторический нарратив переходил из рук в руки как сакраментальные телеграф и банк, чаще, чем в других странах. На моем, все еще не Мафусаиловом веку, царская Россия превратилась из тюрьмы народов в светлую мечту сибирских цирюльников, Ленина то обожествляли, то называли немецким шпионом и сифилитиком, Троцкий, Бухарин и Сталин перепробовали все маски политической комедии дель арте. Человек, разрушивший последний дом Николая II, торжественно внес останки императора в лавру. В зависимости от политических нужд, в советской и постсоветской России крутили историей, как хотели, и открутили — так назойливый собеседник откручивает пуговицу вашей шинели. Резьба сорвалась, Россия осталась без единого, основанного на консенсусе, исторического нарратива, и стала, до поры, до времени, самой свободной страной мира.

Русские писатели ощутили, как никто иной, зыбучие пески истории. Они лишились опоры, которая «потом, по крайности, послужит для тебя перилами». Оказавшись даже не над пропастью, а — нигде, русские писатели привели в высокую литературу жанр альтернативной истории, который остался на Западе в области развлечения для юношества, а у нас стал универсальным антибиотиком — средством борьбы с американской гегемонией, с империализмом, атлантизмом, мондиализмом и прочими заразными пакостями.

Самое замечательное произведение жанра, да и самое замечательное произведение наших лет — неожиданная и радостная книга Владимира Сорокина «Голубое сало». Безумная и веселая фантазия, она пьянит, как кокаин с шампанским в новогоднюю ночь. Этот роман — самое крупное событие в мировой литературе после «Ста лет одиночества» Маркеса, а в русской литературе не было ничего подобного со времени выхода в свет в 1968 году романа «Мастер и Маргарита». (Перекличка вполне осознана. Если у Булгакова «рукописи не горят», у Сорокина не горит голубое сало). Не удивлюсь, если по этой книге потомки будут вспоминать наше безвременье.