Читать онлайн «Благословение на геноцид. Миф о всемирном заговоре евреев и «Протоколах сионских мудрецов»». Страница 8

Насколько можно верить дю Шайла? Порой он допускает неточности, например, когда утверждает, что Нилус опубликовал первое издание «Протоколов» в 1902 году, но в целом проявляет хорошую осведомленность. В своей статье, опубликованной в 1921 году, он, в частности, утверждает, что в 1905 году Нилус опубликовал еще одно издание «Протоколов» в Царском Селе, на котором были обозначены выходные данные отделения Красного Креста. Действительно, книга, о которой идет речь, — второе издание «Великого в малом», в которое включены и «Протоколы». Более того, он отмечает, что это издание стало возможным благодаря усилиям Елены Озеровой. Много лет спустя, когда советские власти предоставили в распоряжение суда в Берне фотокопии документов, это вполне подтвердилось. Среди указанных документов находилось несколько писем как в Московский цензурный комитет, так и ответов оттуда, из которых становится ясно, каким образом Озерова использовала положение придворной фрейлины, чтобы добиться публикации книги своего будущего супруга.

Эти документы проливают свет еще на одно обстоятельство, которое, конечно, не могло быть известно дю Шайла. Среди фотокопий есть один документ настолько трудный для понимания, что он до сих пор не прокомментирован, но который подсказывает, что Рачковский либо встречался с Нилусом, либо хорошо был знаком с рукописной копией «Протоколов», находившейся у Нилуса. Московский цензурный комитет на своем заседании 28 сентября 1905 года заслушал сообщение государственного советника и цензора Соколова, в котором цитируется фраза, собственноручно присоединенная Нилусом к рукописи «Протоколов»:

«Естественно, начальник русского агентства в Париже еврей Эфрон и его собственные агенты, тоже из евреев, не сообщили ничего по этому поводу русскому правительству».[21]

Комитет, давая разрешение на публикацию, постановил устранить из рукописи все имена собственные, включая Эфрона. Это имя было изъято из рукописи, но можно легко определить тот отрывок, где оно должно было фигурировать — в эпилоге «Протоколов». Этот эпилог появился во всех других более ранних русских изданиях «Протоколов», как в «Знамени», так и в изданиях Бутми. Ни одно из них не было связано постановлением Московского цензурного комитета об изъятии всех имен собственных. Например, вариант, опубликованный в «Знамени», появился за два года до постановления комитета, однако на его страницах нет упоминания Эфрона. Мы можем только предположить, что это имя было специально вставлено в рукопись Нилуса. И это мог сделать или подсказать какой-то враг Эфрона.

Но кто такой этот Эфрон и кто был его врагом? Аким Эфрон, или Эфронт, был тайным агентом русского Министерства финансов в Париже. После его смерти в 1909 году французская пресса писала о нем как о начальнике политического отдела при русском посольстве. Эфрон, несомненно, не принадлежал к организации Рачковского, а пользовался услугами собственных агентов, самостоятельно направляя донесения в Петербург. Естественно предположить, что уже одно это могло вызвать ненависть Рачковского, и, хотя это остается предположением, мы все же располагаем доказательствами. Об Эфроне известно, что во время международной выставки в Париже в 1889 году он публично получил пощечину в русском павильоне за попытку шантажа. Другими словами, Эфрон был тем самым человеком, которого Рачковский описал в сфабрикованном призыве Русской патриотической лиги, — человеком, «на чьих щеках все еще горят следы полученных им оплеух при попытке вымогательства в 1889 году». Что же касается утверждения, что Эфрон был одним из людей Рачковского, то это была заведомая ложь, та хитроумная коварная ложь, к которой любил прибегать Рачковский. Таким образом, упоминание об Эфроне в рукописи Нилуса действительно наводит на мысль о возможных прямых или косвенных встречах между преследователем и соперником Филиппа.

Уяснив для себя, что за человек был Рачковский, попробуем пристальнее посмотреть также и на жизнь Нилуса. Все тот же Александр дю Шайла оставил нам подробное описание. Движимый религиозным искательством, отправился он в январе 1909 года в знаменитую Оптину пустынь, расположенную близ города Козельска. Оптина пустынь играла значительную роль в духовной жизни России; один из ее старцев послужил прототипом старца Зосимы в «Братьях Карамазовых»; Л.Н. Толстой часто посещал этот монастырь и одно время даже жил в нем. Около монастыря находилось несколько дач, на которых жили миряне, пожелавшие в той или иной степени приобщиться к монастырской жизни. Дю Шайла снял квартиру в одном из этих домов. На следующий день после его приезда настоятель архимандрит Ксенофонтий познакомил его с одним из соседей; им оказался Сергей Александрович Нилус.

Нилус, которому в то время было лет сорок пять, по описанию дю Шайла — типичный русак, высокий, коренастый, с седой бородой и глубокими голубыми глазами, слегка покрытыми мутью; он был в сапогах, а на нем была русская косоворотка, подпоясанная тесемкой с вышитой молитвою». Со своими домочадцами он занимал четыре комнаты в большом 8-10 комнатном доме; остальные служили пристанищем для калек, юродивых и бесноватых, которые проживали там в надежде на чудесное исцеление. Вся семья существовала на пенсию, которую императорский двор выплачивал Озеровой как бывшей фрейлине. Озерова, или мадам Нилус, поразила дю Шайла беспрекословным подчинением мужу. Она поддерживала самые дружеские отношения с прежней любовницей Нилуса, Натальей Афанасьевной К., которая, утратив состояние, жила на ту же пенсию мадам Нилус.

Во время своего девятимесячного пребывания в Оптиной пустыни дю Шайла узнал о Нилусе многое. Бывший помещик Орловской губернии, он был образованным человеком и в свое время окончил юридический факультет Московского университета; в совершенстве владел французским, немецким и английским языками и прилично знал современную иностранную литературу. Но характер имел неуживчивый, бурный, крутой и капризный, что вынудило его уйти в отставку с должности следователя в Закавказье. Пытался заняться хозяйством в имении, но безуспешно. В конце концов он уехал со своей любовницей за границу и жил в Биарице до того времени, пока однажды его управляющий не сообщил, что он разорен.

Это известие вызвало у Нилуса сильное душевное потрясение, и он коренным образом изменил взгляды на жизнь. До сих пор он увлекался ницшеанством, теоретическим анархизмом. После духовного перелома Нилус стал рьяным приверженцем православной церкви, страстным защитником царского самодержавия и Святой Руси.

Из прежнего своего анархического мышления Нилус сохранил отрицание современной культуры; восставал он против духовных академий, тяготел к «мужицкой вере», высказывал большие симпатии к старообрядчеству, отождествляя его с верою без примеси науки и культуры. Современная культура, по словам дю Шайла, отвергалась Нилусом «как мерзость запустения на месте святом» и как орудие грядущего Антихриста. Подобное отношение к жизни в той или иной степени мы будем постоянно встречать в среде поклонников «Протоколов».

Дю Шайла довольно ярко описал, как чтение «Протоколов» воздействовало на своего знаменитого издателя: Нилус «взял свою книгу и стал переводить мне на французский язык наиболее яркие места из «Протоколов» и толкования к ним. Следя за выражением моего лица, он полагал, что я буду ошеломлен откровением, а сам был немало смущен, когда я ему заявил, что тут нет ничего нового и что, по-видимому, данный документ является родственным памфлетам Эдуарда Друмона…

С.А. заволновался и возразил, что я так сужу, потому что мое знакомство с «Протоколами» носит поверхностный и отрывочный характер, а кроме того, устный перевод понижает впечатление. Необходимо цельное впечатление, а впрочем для меня легко будет познакомиться с «протоколами», т. к. подлинник составлен на французском языке.

С.А. Нилус рукописи «Протоколов» у себя не хранил, боясь возможности похищения со стороны «жидов». Помню, как он меня позабавил и какой был переполох у него, когда еврей-аптекарь, пришедший из Козельска с домочадцами гулять в монастырском лесу, в поисках кратчайшего прохода через монастырь к парому как-то попал в Нилусову усадьбу. Бедный С.А. долго был убежден, что аптекарь пришел на разведку. Я узнал потом, что тетрадь, содержащая «Протоколы», хранилась до января 1909 года у иеромонаха Даниила Болотова (довольно известного в свое время в Петербурге художника-портретиста), после его кончины в оптинском Предтеченском Скиту в полверсте от монастыря у монаха о. Алексия (бывшего инженера).

Несколько времени спустя после нашего первого разговора о «Сионских протоколах», часа в четыре пополудни пришла ко мне одна из калек, содержащихся в богадельне на даче Нилуса и принесла мне записку: С.А. просил пожаловать по срочному делу.