Читать онлайн «Постперестройка». Страница 10

Второе. Выкачку у населения всех финансовых сбережений, всех материальных ценностей за счет монопольно высоких цен на все, что обеспечивает выживание (в связи с этим особо пристального внимания заслуживает ситуация «сгона» 500 тысяч беженцев в Азербайджане, Армении с экспроприацией их имущества на сумму в несколько миллиардов рублей. Наши исследования показали, что именно в этом случае скупить можно все, обладающее ценностью, по минимально низкой, бросовой цене (или же экспроприировать, апеллируя к отстаиванию национальных интересов), а продать свои услуги по обеспечению выживания (медикаменты, транспорт, «защита») по цене монопольно высокой). Для любителей рыночной экономики подобный пример есть демонстрация возможной модели рынка в СССР в условиях огосударствления мафии. Достаточно 500 тысяч беженцев превратить в 20–25 миллионов. В условиях распада территории это вполне реально.

Третье. Интенсивное вовлечение максимально широких слоев населения в «черное производство», включающее наркотики, проституцию, продажу детей, вывоз органов и биологической ткани для трансплантации, предоставление человеческого материала для аморальных, биологически и психологически вредных экспериментов над людьми, порнобизнес, убийства за плату и другие виды деятельности, обеспечивающие сверхприбыль при относительно низкоквалифицированном и нетрудоемком труде надсмотрщиков и контролеров (из числа лиц, имеющих опыт работы в концлагерях как по ту, так и по эту сторону колючей проволоки). Это может быть объявлено сгущением красок лишь теми, кто совсем не знаком с экономикой «третьего» и «четвертого» миров и кто слишком оптимистично оценивает сегодняшнее положение нашего рынка. На самом деле он настолько «болен», что позволяет сделать самые пессимистические прогнозы, по отношению к которым любой фильм ужасов покажется легкой и сентиментальной комедией. Кстати, факты показывают, что криминалитет давно уже готовится к такому развороту событий. Криминализация молодежи, проводимая по единому плану (Казань, Набережные Челны и другие центры интенсивной криминализации), имеет далеко идущие цели. Нетрудно представить себе усиление этой тенденции в условиях огосударствления мафии, учитывая, что криминализованный слой в целом составляет не менее 15 процентов населения страны, сопоставляя нашу ситуацию с ситуацией в странах с классической криминально-государственной структурой (так называемая «колумбийская модель») и беря поправку на социальные последствия сброса ценностей и установок предшествующего периода.

Четвертое. Только насытив «черную экономику», криминалитет перейдет к наиболее трудоемким и примитивным формам эксплуатации наемного труда в строительстве («сицилийская модель») и в аграрном труде («латифундистский метод»). В последнем случае ставка будет сделана на трудоемкий труд в пределах рентабельной монокультуры. Узбеки, например, окончательно будут «охлоплены».

Пятое. Дальнейший переход на более высокие этажи «белой экономики» будет связан с борьбой населения, оформлением профсоюзного движения, избыточными трудовыми и финансовыми ресурсами, не включаемыми в преступный бизнес, и другими факторами, обеспечивающими постепенное выползание из регрессивной ямы, в которую криминалитет неизбежно загонит общество. Эмиграция, неизбежный распад страны, террор и деградация «туземного населения» затруднят этот выход. В целом прогрессивный рыночный утопизм стимулирует в наших социальных условиях стремительный регресс к формам предкапиталистической эпохи (первоначальному накоплению), и уже после этого начнутся робкие попытки ощупью продвигаться в сторону капитализма начала XIX столетия. К 2010-му году мы доберемся, возможно, до восстания лионских ткачей.

Мы вновь убеждаемся, что декларация и реальное содержание социального проекта находятся в противофазе.

Декларируемая утопия сулит легкое вхождение в мировую цивилизацию (вначале вообще без издержек, по мере приближения утопии к моменту своего воплощения издержки растут, но у общества уже и не спрашивают, согласно ли оно их уплатить) в минимально короткие сроки (сначала, как только избавимся от плановости, затем — через недолгий переходный период, потом — вплоть до пришествия светлого будущего).

Реальный социальный проект обеспечивает как раз обратное: скорейшее выпадение из мировой цивилизации, фактически навсегда, и «выдвижение» СССР вместе с Центральной Африкой и рядом других стран «третьего» мира на роль крайнего аутсайдера, подневольного раба технотронной цивилизации. Обществу очень хочется, чтобы по мановению волшебной палочки все стало «как там, на Западе», разумеется, только в сфере потребления, а не в сфере труда и рационального программирования своей деятельности.

Заявляя в ответ на аргументы, показывающие, что подобный переход невозможен, упрямое «если нельзя, но очень хочется, то можно», оно обрекает себя на страшное разочарование.

Антикоммунизм связан с атакой на бюрократию как носителя «преступной» идеологии. Национал-демократизм атакует ее же, но по линии государственной, как носителя централистских, «имперских» тенденций. Вне национал-демократизма антикоммунизм не смог бы с такой активностью поднять на борьбу достаточно аполитичное население страны. Вне антикоммунизма национал-демократизм не сумел бы отсечь национальную бюрократию от руководства процессами в регионах к тому моменту, как встал вопрос о смене государственной власти. Таким образом, мы можем говорить о двух взаимосогласованных процессах, реализующих общую цель. И подобно тому как рыночный утопизм сулил золотые горы в обмен на отход от директивности управления отраслями, антицентризм обещал скачок жизненного уровня за счет отхода от директивности управления регионами. Как в первом, так и во втором случае при наличии определенного чувства меры такие преобразования могли дать определенный, хотя и весьма ограниченный эффект.

Но представим себе пианиста, который, играя сложную классическую музыку, начал бы вдруг, вместо мягких прикосновений пальцами к фортепианным клавишам, что есть сил барабанить по ним кулаком, уверяя, что так громче, а значит, и лучше. Такого пианиста немедленно увезли бы в сумасшедший дом. В экономике ничего подобного не произошло, и тотальный регионализм, противоречащий всем мировым тенденциям экономического развития, заведомо пагубный, был провозглашен новым словом в развитии социалистической экономики.

Регионализация, однако, могла бы быть отнесена к разряду очередных бесплодных аппаратных экспериментов, на этот раз в духе демократизации, если бы в резонанс с ней не сработало национал-демократическое движение. Начатое национальной интеллигенцией, оно на первых порах опять же имело либеральный характер и всего лишь «раскачивало» процесс за счет энергии «собственных» колебаний, неизбежных при снятии деформаций предшествующего периода. Однако вскоре эта энергия начала собираться и направляться в строго определенное русло, а собственные колебания (обреченные на затухание) приобрели характер «вынужденных» с быстро растущей амплитудой. Элита национальной интеллигенции была отодвинута как недостаточно радикальная и демократическая, и ее место заняла новая генерация лидеров из числа интеллигенции, не принадлежавшей к высшему слою и не скомпрометированной сотрудничеством со старой властью.

Радикализация лозунгов, требования национального суверенитета (пока расплывчатые), ставка на открытый национализм и радикальные методы решения межнациональных конфликтов начали принимать направленный характер, а растущий объем деятельности, уже немыслимый без многочисленных профессионалов, серьезных затрат на средства массовой информации, потребовал экономической поддержки. Это катализировало диалог политических радикалов с экономическими спонсорами из числа радикально ориентированных представителей национальной криминальной буржуазии. Сходный процесс шел во всех национально-освободительных движениях с той лишь разницей, что буржуазия там не принадлежала к криминальному сообществу, но известно, что платящий деньги заказывает музыку. В итоге процесс перешел на позиции «мягкой этнократичности», пока еще без жестких лозунгов о приоритете коренного населения и выселении инородцев, но с четким акцентом на идее национальной исключительности и экспансии в духе буржуазного национализма досоветского периода. Такой «мягкий» этнократизм, подобно «мягкому» антикоммунизму, был пригоден только для одной цели — открыть шлюзы для этнократизма «твердого», то есть все того же неофашизма, ведущего к власти сильную личность по известной логике: «Одна земля, один народ, один вождь». С точки зрения регионального криминалитета, такая формула несла в себе огромный потенциал, позволяя решить ряд важных политических, экономических и социальных задач.