Читать онлайн «Россия: власть и оппозиция». Страница 69

— И все-таки, каким образом конфликт в Таджикистане может повлиять на судьбу среднеазиатских республик и России?

— Во всех республиках Средней Азии есть примерно те же самые противоречия, что и в Таджикистане. Всюду действуют такие же кланы, всюду существуют религиозно-этнические противоречия. Они могут сказаться и в Узбекистане, где Каримов пока удерживает политическое равновесие. При этом возможен розыгрыш карт таджикско-узбекских, таджикско-киргизских противоречий. Достаточно поддержать какие-то силы «оттуда», и эти регионы немедленно взорвутся на фоне общего ухудшения жизни и клановых противоречий. Рано или поздно этот пожар доберется до юга Казахстана и быстро прорвется на его территорию и далее.

Когда я говорю, что судьба России решается в Таджикистане, я имею в виду геополитические проблемы, связанные с тем, будет ли Россия жандармом Евразии, возникнет ли на евроазиатских просторах крупномасштабный военный конфликт. Причем не исключается возможность и использования ядерного оружия, а оно, кстати говоря, есть у Казахстана, да и в Ходжентс, как мы знаем, производят не только сельхозпродукты.

— Какова, на ваш взгляд, должна быть позиция России, чтобы сохранить добрососедские и взаимовыгодные отношения с Таджикистаном и другими среднеазиатскими республиками?

— Сегодня есть пути, которые позволят нам в течение какого-то времени балансировать на грани конфликта, обеспечивая его мягкое протекание. Правда, с большими издержками для себя. Но эти издержки оправданы тем, что в противном случае мы действительно можем оказаться в положении, когда придется воевать гораздо ближе к Москве. Достаточно, например, проследить за судьбой Исламской партии возрождения, вспомнить, что она создавалась (в Казани), оценить ее роль на Северном Кавказе и в Поволжье. Конфликт заденет даже те этнические группы населения, которые сейчас достаточно лояльны к московскому режиму. Это может стать началом конца всех нас, всех сил, отстаивающих великую российскую государственность, независимо от того, как бы они ни относились к коммунизму, к капитализму и ко всем прочим «измам».

Поэтому я сторонник восстановления политического союза республик бывшего СССР. Конечно же, на условиях более устойчивых, нежели те, которые имели место до 1985 года.

— Ну а теперь как вы на этом мрачноватом фоне оцениваете возможность инспирирования гражданской войны непосредственно в России?

— Внутри страны всегда имеются некоторые силы, по разным причинам заинтересованные в стимулировании и развитии гражданской войны. Что касается внешних сил, то, разумеется, силы, инспирирующие гражданскую войну в России, — это те, кто стремится к обескровливанию России… Но мне думается, что таджикский опыт нам надо учесть не только в отношении конфликта с исламом. Крайне важно понять, что в Таджикистане имеет место общезначимый для всего бывшего СССР тип противостояния между псевдофундаментализмом, который в России условно можно сравнить с неким «радикально белым» движением, и советским неотрадиционализмом. Обычно фундаментализм и традиционализм отождествляют, а вот здесь борются именно эти две силы. Это факт общеполитической значимости, ибо именно эти силы будут бороться при существующем раскладе фактически на всей территории бывшего Союза.

При этом так называемые демократы, подключаясь в большей или меньшей степени к этой борьбе, не могут иметь в ней самостоятельного значения, так как они очень быстро теряют свою потенциальную базу. Для того, чтобы «подцепить» к своему движению достаточно мощные слои населения, готовые проливать свою кровь, они обязательно должны перейти от чисто демократических лозунгов к лозунгам псевдонациональным, радикально-белым. Они должны обеспечить как бы союз трех сил: религиозное псевдофундаменталистское (с фанатичным антикоммунизмом и неприятием советского периода) националистическое буржуазное движение (у них это называется ИПВТ — Исламская партия возрождения Таджикистана); националистическое движение нерелигиозного типа, апеллирующее к чистоте крови (там это движение — Растохез) и, наконец, националистическо-демократическое движение, ориентированное на западные ценности (это — Демократическая партия Таджикистана).

При этом пропорция примерно такова: 90% грубой грязной работы делает именно религиозное движение, около 7–8 % этой работы приходится на долю националистического движения и не более 1–2% — на долю «демократов», которые должны как бы отмыть всю эту резню перед Западом, представив «лейбл», приемлемый для западного общественного мнения и общественного мнения России.

Такая расстановка сил имеет классический характер. Примерно по этой модели будет строиться, так сказать, псевдофундаменталистский блок и в России. В различных ее регионах с разными оттенками. Там может играть роль и региональный сепаратизм.

В этом смысле в России сегодня идет первая фаза подготовки к гражданской войне. Пока еще не расколот до конца ФНС, пока еще белые и псевдорелигиозные экстремистские организации не выведены из-под этого общедемократического флага и не получили дополнительной свободы. Но этот альянс готовится, и одна из фаз его подготовки — это «Партия 25 апреля», то есть всех, сказавших на референдуме «да, да, нет, да». В этой партии по логике ее существования должны оказаться и Д. Васильев, и многие другие организации антикоммунистическо-патриотического толка, которые на референдум выходили в поддержку Б. Ельцина.

Как видим, перегруппировка сил уже началась. Ее этапы в России — это: сначала апрельские события, потом раскол ФНС, затем — создание новых политических союзов и группировок на фоне ухудшения уровня жизни народа. Что дальше? Дальше — перенесение конфликта в парламент, а из парламента — перенос на национально-религиозную почву с последующим обострением и накаливанием до температуры открытого конфликта…

Общество расколото. А это — одно из условий, создающих угрозу гражданской войны. Режим Б.Ельцина всячески усиливает этот раскол. Все время шельмуются политические противники, продолжается использование лозунга «долой „красно-коричневых“», политического синтеза не происходит. Это значит, что ельцинское руководство заинтересовано в гражданской войне, ибо, сознательно ведя линию на раскол общества, оно тем самым подстегивает конфликт. Радикальная часть президентского окружения работает на это, и президент оказался в данном случае по крайней мере заложником, а возможно, и соучастником. Я этого не знаю и не берусь судить.

И, кто знает, не станут ли своего рода российским Ходжентом Москва и Петербург-Ленинград? А какой-нибудь регион Нижнего Новгорода или Урала займет позицию Гарма, а центральные и южные районы России, так называемый «красный пояс» Москвы — Курск, Липецк и т. д., — могут оказаться в ситуации Куляба… Разумеется, все эти аналогии условны, но, тем не менее, я надеюсь, что они разбудят политическую мысль, и разумными людьми, способными к самостоятельному политическому анализу, могут быть восприняты как предупреждение о реальной и весьма грозной опасности.

Беседу вел Сергей ЭЛЬМАНОВИЧ.

«Правда», 10 августа 1993 г.

Виталий ЖУРАВЛЕВ: — Сергей Ервандович, каковы причины и обстоятельства, которые привели Вас к занятию политической деятельностью?

— Сфера моих интересов — гуманитарные проблемы, с одной стороны, и математические структуры — с другой. Истории я отдал 10 лет своей жизни. Все это стыковалось на уровне общей теории систем, проблем, связанных с философскими, я бы даже сказал — философско-религиозными аспектами теории развития. Этим я был готов заниматься всю свою жизнь, и политика не приснилась бы мне даже в страшном сне. Но когда начались бурные дела «перс-стройки», я оказался в двусмысленном положении, потому что, будучи в глубокой оппозиции к брежневскому режиму в доперестроечный период, руководя подпольным театром, который открывали, потом закрывали, потом снова открывали, я оказался на волне перестроечных изменений, и меня называли «любимое дитя XXVII Съезда» и так далее. И это к чему-то обязывало. Возникало чувство ответственности за то, чтобы эти преобразования, так хорошо начатые, как бы они не рухнули. Было четко видно, как с точки зрения общественного развития нужно выводить общество в новое качество. Допускаются целые цепи страшных ошибок, говорящих либо о вопиющей безграмотности либо о каких-то не тех мотивах деятельности, которые изначально были заложены в этот реформаторский процесс и которыми пошли миллионы людей, понимавших, что действительно нужны радикальные изменения в жизни нашего общества. Постепенно это стало отдавать тем, что я больше всего ненавижу в жизни уже как человек. Какой-то волей к смерти, некрофилией, желанием любой ценой растоптать, уничтожить, отомстить чему-то такому, с чем был ранее связан. Все эти люди сытно ели, сильно пользовались всеми этими партийными льготами. И теперь это их желание садистически растоптать, все не трансформировать, а обрушить, чтобы причинить не максимальную пользу стране, а максимальный вред этой системе, при этом страна — пусть гибнет под обломками. Все это с постоянно повторяемой фразой: «Мы сломали хребет одному, мы сломали хребет другому» — создает ощущение пыточной камеры, где ломают позвоночник. Это все начало вызывать во мне неприятные чувства двух типов: во-первых, что все это нехорошо, как говорила бабушка, а во-вторых, что все это кончится прямой противоположностью. Эти люди начинают действовать как провокаторы, которые стремятся доказать заведомую порочность ряда идей, изъять их из общественного сознания и, далее, создать возможность для альтернативных типов идеологии, типов управления обществом, которые гораздо ближе к обличаемой ими тоталитарной системе. Чувства тревоги привели к тому, что я стал делиться ими с обществом, потому что они нарастали. Ко мне стали приходить люди, которые эти тревоги разделяли. Мы стали обсуждать, что делать дальше. У всего этого был философский стержень, на который все начало наматываться. Я обнаружил себя в некоторой политической среде и политической ситуации, где вопрос самоопределения стал уже нравственным вопросом. Если ты не самоопределишься, значит ты боишься, значит нарушаешь какие-то свои представления о чести, долге и совести. Для меня это было существенным мотивом и в доперестроечный период, когда говорить два слова поперек было более опасно, чем сегодня плевать в лицо всем нынешним представителям власти. Я начал выступать более резко. Главным результатом перестройки было снять страх в обществе, продемонстрировать, что не все рабы и не все будут колебаться вместе с линией партии, и если она сменит направление, то опять вместе с ней. А потом на горизонте появились, уже абсолютно фашистские, в разных разновидностях либеральные псевдоконсервативные тенденции, которые тоже требовали с ними борьбы, потому что они угрожали самым фундаментальным основам жизни. Если сегодня жить плохо и противно, то есть такие вещи, при которых жить просто будет нельзя. Это усилило политические мотивы в моей деятельности. Таким образом, все из горнего мира спустилось в долину политической борьбы. Я себя чувствую всегда в ней чуть-чуть неуютно, поскольку действительное дело, которым я должен заниматься, находится чуть в стороне от всего этого. Глобальные проблемы, глобальные процессы, более глубокое понимание того, что есть исторический процесс, модели развития, а вовсе не полемика с теми или иными политическими фигурами правой или левой ориентации. Однако жизнь такова, что уйти от этого уже невозможно.