Читать онлайн «Закат Америки. Впереди Средневековье.». Страница 33

Нам никуда не деться от деструктивного поведения индивидов, от которого ищут защиты жители и домовладельцы. Это поведение тоже относится к сфере деятельности, но лучше всего с ним справляются полиция и владельцы баров. Попытки преодолеть недостойное поведение или побороть преступность правилами землепользования не срабатывают[60]. К тому же они вводят запрет на многие из сугубо конструктивных вещей. В конечном счёте, даже музыкальные и театральные учреждения в городе можно обвинить в том, что они способствуют дурным манерам, коль скоро из их дверей одновременно вываливаются целые толпы, охотящиеся на такси или жаждущие пропустить стаканчик.

Соглашение о соблюдении принятого кодекса поведения должно стать условием аренды, покупки и строительства на территории уплотняющегося пригорода. Соблюдение кодекса должно подкрепляться прямыми решениями гражданских судов. Наградой за соблюдение кодекса становится жизнь в защищённом от неприятных воздействий районе, а также возможность лёгкой трансформации недвижимости от одного функционального использования к другому, что при традиционных правилах зонирования требует долгих лет и значительных затрат на услуги юристов.

Целью кодекса деятельности является соединение максимальной гибкости с максимальной защитой прав и интересов жителей. Ни подготовка и дипломы специалистов по зонированию и планированию, ни опыт не могут стать помощью для такого рода работы. Есть надежда, что эту целину можно начать поднимать во взаимодействии с молодыми, открытыми к новациям юристами. Разработка кодексов деятельности нуждается в эксперименте, в творческом и внимательном отношении к надеждам публики и её опасениям. Чем меньше потеряно времени при старте, тем лучше.

Это оптимистический взгляд на вещи. Будь мы немного пессимистичнее, мы бы помнили, что корни порочной спирали, сплетённой из нехватки доступного жилья, распада соседских сообществ и полной зависимости от автомобиля, уходят далеко в эпоху Великой депрессии и войны. Распрямление этой спирали нуждается в мире и процветании: у людей должны быть средства, чтобы позволить себе уплотнение и реконструкцию пригородов. Ещё одно возвращение депрессии и войны, ещё одна «стагфляция», сочетающая застой, инфляцию и урезание публичных расходов, — и на шансах граждан Северной Америки распутать порочную спираль можно будет поставить крест.

Меры «капитального ремонта» пригородов имеют одно преимущество: расползание очевидным образом неэффективно, а американцы ценят эффективность превыше всего. Национальные герои эффективности, такие как Генри Форд, и легион экспертов по эффективности давно уже убедили американцев в том, что именно экономия ответственна за создание высокого стандарта жизни. В этом есть немалая доля правды. Когда продукты абсолютно идентичны, как колготки или автомобили, дизайн которых уже создан, экономия на массовости производства достигается легко. Чем точнее сходство продуктов, тем меньше в каждом доля накладных расходов. Однако эффективность не может быть инструментом для распрямления порочной спирали гонки за дипломами, атрофии научного образа мышления и провала в профессиональном самоконтроле.

Студенты 1960-х годов жаловались на то, что их лишили полноценного университетского образования, считая сырьём для производственного конвейера. Они дали ключ к пониманию цепи ошибок в обучении и в образовании. Когда речь идёт о воспитании человеческого существа, не работают категории эффективности и экономии за счёт стандартизации массового производства. Для того чтобы помочь индивиду стать состоявшимся членом культуры, требуется щедрое индивидуальное внимание к каждому. Многие автобиографии и мемуары полны свидетельств признательности именно за такое отношение. В какой-то момент воспитание аудиторов, священников и иных дипломированных профессионалов, сделавших хорошую карьеру, оказалось не в состоянии поддерживать профессиональную и этическую ответственность. Им не сумели привить навык удержания цивилизационных стандартов, на которые ориентирована культура. Профессионалов, оказывается, нужно учить тому, что хорошо, а что плохо, и объяснять, почему это так.

Затем началась гонка дипломов. Перегруженные профессора обнаружили, что выпускников средней школы очень много, но обучили их очень скверно, и что необходимо заново учить студентов счёту, пониманию прочитанного и грамотному письму, прежде чем их можно будет снабдить эффективными университетскими дипломами. Воспитание и обучение человеческих существ в сложно устроенной культуре нуждается в множестве как учителей, так и живых образцов. Изобилие такого рода дорого, но заместить его нечем. Это лишний раз указывает на то, что жизнь есть дорогая штука. Просто для того чтобы продолжаться, жизнь требует энергии, поставляемой как изнутри, так и извне живого организма. В сравнении с нетребовательностью смерти и распада она чрезвычайно прожорлива. Культура жадно требует энергии множества людей, способных поставлять воспитание, только для того, чтобы продолжать себя.

Когда наше общество было значительно беднее, чем сейчас, оно все равно справлялось с расходами и трудностями, сопряжёнными с воспроизводством культуры. Как оно это делало? Каким образом продлевают себя сегодняшние бедные, но жизнеспособные культуры? Ответ в том, что все культуры в огромной степени зависят (или зависели в прошлом) от естественного многообразия, заключённого в их сообществах. Это многообразие индивидов, у которых были различные средства включения и вкладывания в культуру. Даже бедная культура в состоянии иметь в изобилии учителей и образцы для подражания, поскольку эти функции исполняются членами сообщества между прочим, в то время когда они развлекаются или зарабатывают на пропитание другими занятиями. Они — мастера ремёсел, торговцы или рассказчики, музыканты и наблюдатели за птицами, волонтёры и активисты, шахматисты и игроки в домино, моралисты и философы (природные или книжные). Все они заметны в сообществе. Но не заметны для молодых, если сообщество прекращает существовать.

В культурах, разрушенных до такой степени, что воспитание и образование оказываются в дефиците, подавляющее число интеллектуальных преимуществ доступно только для элит. Такое случилось в феодальной Европе в эпоху Средних веков, наступившую вслед за упадком Рима. Изобилие знания дозировалось, считалось излишеством. Но его и было так мало, что лишь немногие счастливцы имели контакт с учителями и воспитателями. Остальные обходились без этого. Впрочем, эти редкие счастливцы — во всяком случае немало из них — оказывались в роли круглых «пробок», которые пытались вбить в отверстия квадратного «сечения». Пожалуй, наибольшая ошибка, которую может совершить культура, это её попытка продлить своё существование за счёт использования принципа эффективности. Если культура достаточно богата и достаточно внутренне сложна, чтобы позволить себе избыточное число воспитателей, но отказывается от них (считая ненужной роскошью или теряя их вклад от невнимательности к тому, что утрачивает), следствием становится её самоубийство. В таком случае порочная спираль заворачивается вновь.

С тех пор как гомо сапиенс распространился по земле от места возникновения нашего вида где-то в Африке, сотни, а может, тысячи неравных столкновений, описанных Даймондом (см. первую главу), стали началом множества «тёмных веков» — для проигравших. Десять или двенадцать тысяч лет назад человек начал осваивать принципиально новую экономику земледелия и скотоводства. Древние культуры охотников и собирателей, частично включённые в обмен раковинами и рогами, обсидианом и красной охрой, золотом, оловом и медью, укрылись в нишах безопасности и оказались в оборонительной позиции по отношению к более мощным аграрным культурам. Собиратели, в особенности те, кто укрылся в горах и густых лесах, сопротивлялись, как могли. Иногда они оказывались вовлечены в жизнь аграрных культур, поставляя им рабов или воинов. Они не могли устоять против доминирующих культур и их экономики.

С возникновением сельского хозяйства мир уже не мог вернуться к своему прежнему состоянию. Почти повсеместно первичные формы экономики и их культуры были обречены на поражение и забвение. Десять-двенадцать тысяч лет в мире господствовал аграрный тип культуры. Он предопределял задачи государств и империй, формировал их политику, военные амбиции, учреждения, организационные возможности, страхи и верования. Общества, более успешные в том, чтобы кормить своих людей с пахотной земли, пастбищ, садов и огородов, становились победителями в состязании и создавали империи.

Все это давно уже не соответствует действительности. Наступили радикальные перемены, не менее фундаментальные, чем освоение сельского хозяйства. Теперь для аграрного типа общества настало время быть побеждённым. Хотя не все накормлены в достаточной степени, нужда в пище более не требует, чтобы большинство (а на Западе хотя бы существенная часть) населения жило на земле или было непосредственно вовлечено в производство сельскохозяйственной продукции. Этот сдвиг готовился долго и начинался неспешно. По теперь он доминирует, определяя собой качественные перемены всех сторон жизни. В теперешнем мире ранее непредставимое множество оставленных без употребления житниц. К примеру, север штата Нью-Йорк, некогда кормивший северо-восток побережья США, уступил эту роль полям на месте северо-западных и западных прерий. То же случилось с долиной Оттавы и приморскими провинциями, ранее бывшими житницей востока Канады. Аргентина, Уругвай, Украина, Сицилия, в своё время кормившие полмира, стали скорее проблемой экономики, чем её решением. То же случилось с прериями Канады и частью срединных прерий США.