Читать онлайн «Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия». Страница 1

Питер Брейгель Старший (около 1525—1569) и Питер Брейгель Младший (1564—1638) – великие нидерландские живописцы, в творчестве которых много сатирических аллегорий.

В оформлении книги использованы репродукции картин:

♦ «Притча о слепых» (обложка),

♦ «Страна лентяев» (Введение),

♦ «Детские игры» (фрагменты, Глава 1 и Глава 3),

♦ «Большие рыбы пожирают малых»

(Глава 2) Брейгеля Старшего

♦ и «Извлечение камня глупости»

(Вместо заключения) Брейгеля Младшего.

За последнее десятилетие я довольно много писал о том специфическом общественно-экономическом организме, который на рубеже двух тысячелетий стал реальностью в «новой России» после скоротечного и во многом катастрофичного краха советской политической и экономической системы.

В данном случае я имею в виду не конкретные события, и даже не тенденции, присутствовавшие и продолжающие присутствовать в нашей политической и хозяйственной жизни двух последних десятилетий, а некий каркас устойчивых отношений в этих областях, который в течение этого периода постепенно сформировался, а сегодня цементируется общей логикой происходящих в стране и вокруг нее событий. Другими словами, речь идет о том, что в марксистской традиции обозначалось термином «общественный строй» – о совокупности сущностных отношений, которые формируют ткань общественной жизни на длительную перспективу и совершенно не зависят от того, что о них говорят и думают в самом обществе.

При этом – возможно, в силу инерции своего образа мышления и сложившегося круга интересов – я делал упор, главным образом, на экономический аспект сформировавшейся системы, пытаясь, в меру своих сил и опыта, понять и обрисовать в более или менее научных терминах отношения по поводу собственности и управления ею в постсоветской России. Я считал – да и сейчас не изменил своего мнения – что при всем буйстве политической жизни страны начала 1990-х годов, при всем драматизме событий и конфликтов, ее наполнявших, она оказалась в конечном итоге вторичной по отношению к тем достаточно глубоким, но не всегда очевидным процессам, которые сформировали особый тип «нового» российского капитализма, – капитализма, возникшего не столько благодаря, сколько вопреки желаниям и расчетам практически всех сил, так или иначе причастных к его формированию, часто противоположных по своим объективным интересам и субъективным устремлениям.

Наиболее подробные рассуждения на эту тему содержатся в ряде моих работ, включая публичные выступления, относящихся к периоду 2003—2006 гг. Не пересказывая полностью того, что в них было сказано, я все-таки позволю себе напомнить, что я тогда считал главными чертами российского варианта постсоветской экономической системы – хотя бы для того, чтобы соотнести нарисованную тогда картину с нынешним днем и убедиться, что все ее основные элементы сохраняют свою актуальность.

Во-первых, я полагал тогда, что в результате так называемых реформ – а фактически это были не реформы, а пассивное следование стихийному ходу событий – в конце 1990-х годов мы оказались заложниками странной эклектической системы хозяйственных отношений, в которой причудливым образом переплелись элементы недоразвитого классического капитализма; механически перенесенных на его почву институтов, характерных для современного постиндустриального финансового капитализма; пережитков административной и встроенной в нее теневой экономики советского типа; полуфеодальных отношений, уходящих своими корнями еще в досоветский период; наконец, обычного криминала в экономике. Собственно, этот факт тогда никем всерьез не оспаривался – спор шел лишь о соотношении различных элементов в этой «смешанной» системе и ближайших перспективах ее дальнейшей эволюции. В отличие от так называемых «либеральных реформаторов», которые тогда были настроены в целом оптимистично и уверяли, что эклектика отношений отражает переходный характер экономики 1990-х, а стихийное развитие событий приближает российскую экономику к западному мейнстриму, я считал, что никакого стихийного, автоматически действующего вектора движения в сторону зрелого конкурентного капитализма тогдашняя ситуация не содержала.

Во-вторых, я говорил, что в российской экономике отсутствуют четкие границы между сегментами, в которых бы господствовали разные типы отношений. Другими словами, разные уклады в экономике не соседствуют, разделяя ее на, условно говоря, современный, постсоциалистический, теневой и патриархально-традиционный сектора, а тесно переплетены между собой, вовлекая в свою орбиту одни и те же отрасли, предприятия и даже одних и тех же людей. В результате, каждый субъект хозяйственной деятельности имел перед собой некий коктейль из правовых норм, неофициальных «понятий», административного произвола, криминального насилия (исходящего, в том числе, от официальных органов власти) и обширного поля неопределенности, в котором господствовал слепой случай. В экономике такого типа (в одной из своих работ я охарактеризовал ее как «экономику силы и случая») субъекты вынуждены полагаться на стихийно устанавливающиеся «правила игры», которые оказываются достаточно подвижными, и под влиянием изменений в соотношении сил и просто случайных факторов могут существенно меняться на протяжении даже одного инвестиционного цикла.

В-третьих, я полагал, что коренные причины неудач «переходного периода» 1990-х годов заключались не в частных ошибках экономической политики правительств того времени и не в недостаточности усилий по борьбе с криминалом (хотя и то и другое имело место), а в неадекватной общей оценке того общественного организма, который возник в стране на месте советской системы хозяйствования.

Выражение «периферийный капитализм», которым я тогда активно пользовался, на мой взгляд, отражает не только место России в глобальном хозяйстве, частью которого мы бесповоротно стали после краха советского «развитого социализма», но и характер возникшей на ее обломках новой общественной системы. Я хотел сказать, что не только для нас, но и в целом для периферийных частей всемирного капитализма многое в подобном характере хозяйственных отношений является печальной нормой, при всем огромном значении частных особенностей. Черты социально-экономической модели, присущие России образца второй половины 1990-х годов, можно обнаружить во многих политически «переходных» странах, не входящих в ядро современной мировой экономики.

Соответственно, на фоне оптимистичных (по своей сути) прогнозов о якобы скором завершении переходного периода; о том, что молодой и энергичный российский капитализм вот-вот возьмет судьбу страны в свои сильные руки, я утверждал, что переход из сложившейся на тот момент в России экономической ситуации к экономике, характерной для развитых стран, – не естественный плавный переход, а редкостный исторический шанс, требующий для своей реализации упорных целенаправленных усилий всей российской элиты. Мои рассуждения о необходимости для этого нового общественного договора, создания принципиально новых институтов и осуществления с их помощью подлинных, а не мнимых реформ многие тогда отметали как занудное резонерство, как оправдание моего якобы нежелания брать на себя ответственность за участие в непростых, но в целом ведущих в «правильном направлении» процессах преобразования России.

Наконец, в-четвертых, я неоднократно говорил о том, что быстро сформировавшаяся в России система «периферийного капитализма» обладает внутренней устойчивостью и может в более или менее неизменном виде существовать в течение десятилетий, особенно если не будет подвергаться испытаниям на прочность угрожающими воздействиями извне. Она опирается на собственную социальную базу в лице тех слоев и групп в обществе, которые могут даже в условиях меняющихся «правил игры» извлекать административную и криминальную ренту из своего текущего положения, а в некоторых случаях – и «прогибать» эти правила в свою пользу. Более того, наличие больших запасов природного сырья, прежде всего углеводородов, дает возможность не только гарантировать в течение долгих лет благополучие привилегированных слоев общества (то есть тех, кто имеет возможность реализовать свое положение в обществе для извлечения рентного дохода), но и обеспечить работой и доходами довольно многочисленные слои тех, кто так или иначе улавливает возникающие в результате добычи и реализации этих ресурсов потоки доходов и спроса. Это, в свою очередь, означает высокую вероятность закрепления на исторически длительный период подобного рода системы, которая при всей своей уродливости и малой эффективности не содержит в себе жестких объективных внутренних ограничителей и, более того, способна в среднесрочной перспективе сосуществовать с экономическим ростом, ростом доходов и потребления и доминирующим ощущением увеличивающегося благосостояния.