Читать онлайн «Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»». Страница 24

Первоначальная ставка Горбачева на ускорение и последующая – на конверсию военного производства (извлечение «мирного дивиденда») лишь показывали, насколько плохо советское политическое руководство представляло себе состояние и перспективы народного хозяйства страны. Замысел «ускорения и перестройки» исходил из необходимости перераспределения ресурсов внутри народного хозяйства. Модернизация производства должна была произойти на отечественной базе. Характерным в этом отношении был, например, призыв Горбачева к тольяттинским автомобилестроителям «стать законодателями мировой автомобильной моды». Большие надежды возлагались на конверсию ВПК. При этом Горбачев не шел дальше идеи «социалистического рынка» – с упором на прилагательное.

Середина и конец 1980-х годов были отмечены, однако, с одной стороны, появлением многочисленных публицистических материалов (Николая Шмелева, Василия Селюнина, Отто Лациса, Геннадия Лисичкина и др.), фактически требовавших отказа от социализма в пользу настоящего рынка, а с другой – появлением группы молодых экономистов во главе с Егором Гайдаром, еще в 1983 г. приступивших к практической проработке проблем перевода страны на рельсы рыночной экономики. Первые доказывали экономическую абсурдность существовавшей системы, другие предлагали ей альтернативу.

Внешняя экономическая интеграция – в рамках СЭВ – имела для горбачевского руководства лишь побочное значение. Единственная серьезная попытка в этом направлении была сделана в 1986–1987 гг., когда в Москве возникла идея превратить ГДР в главного производителя компьютеров для стран СЭВ. Лишь после 1988 г., с развитием кооперативов, актуальной стала тема совместных предприятий с западными партнерами, но на сравнительно низком уровне. Любые масштабные проекты советско-западного сотрудничества в области энергетики, сельского хозяйства и т. д. наталкивались на необходимость изменения форм собственности. Это, однако, являлось на тот момент непреодолимым политическим препятствием35. Экономические вопросы появились в повестке российско-западных отношений только в самом конце существования СССР, когда западные лидеры, уступая призывам Горбачева, приступили к обсуждению программ экстренной финансовой помощи Советскому Союзу.

У горбачевского руководства к этому времени появилось стремление добиваться для СССР членства в Генеральном соглашении по тарифам и торговле (ГАТТ), Международном валютном фонде, Всемирном банке, куда Сталин в 1940-е годы решил не вступать, а также в «семерке» наиболее развитых индустриальных демократий. При Горбачеве, однако, удалось сделать лишь самые первые шаги на пути вступления страны в международные финансовые институты.

Сделана была также попытка наладить макроэкономическое сотрудничество. Программа «Согласие на шанс» (май 1991 г.), разработанная академиком Станиславом Шаталиным и Григорием Явлинским совместно с Грэмом Аллисоном из Гарвардского университета, стала первым и последним опытом советско-западного взаимодействия в реформировании отечественной экономики. Согласие в конце концов было дано. Шанс, однако, к этому времени был уже упущен.

Бездеятельный (или осторожный) в политической сфере после разгрома путча Ельцин осенью 1991 г. дал сигнал радикальным переменам в экономической политике. Реформы, проведенные «командой Гайдара» в 1992 г., означали рыночную революцию. Советская командная экономика отошла в прошлое вместе с монополией государства во внешней торговле. Россия стала частью мировой экономики. Полтора десятилетия спустя, оценивая путь, пройденный российской экономикой, Егор Гайдар подвел итог: «Основные задачи постсоциалистического перехода в экономике России решены»36.

Российская Федерация вышла на мировой рынок в 1991 г. прежде всего в качестве заемщика. После того как большевики отказались признать внешний долг России, Советский Союз был чрезвычайно аккуратен с внешними заимствованиями, поскольку они, как считалось, вели к недопустимой внешней зависимости страны37. Сталин, принявший в 1941 г. условия ленд-лиза, в 1947 г. отверг предложение об участии СССР в плане Маршалла и заставил сделать то же самое страны Восточной Европы. Горбачевское руководство, оказавшись в чрезвычайной ситуации, было, однако, вынуждено обратиться к Западу за массированной финансовой поддержкой. Выход на международный рынок кредитов состоялся, таким образом, впервые в мирное время за весь советский период. Кредиты, дававшиеся «под Горбачева», были политически обусловлены. Запад был заинтересован в сохранении Горбачева у власти, продолжении им политики дальнейшей либерализации советского строя и «выхода из империи». Особо важную роль в этом сыграла Западная Германия, использовавшая свою финансовую мощь для обеспечения присоединения восточных земель к ФРГ. Советский Союз же впервые превратился в крупного международного должника. За шесть лет правления Горбачева советский внешний долг утроился38.

Придя к руководству правительством, Е. Гайдар обнаружил, что валютные резервы страны были практически на нуле. Запад оказал срочную гуманитарную помощь, но одновременно добился от правительства России согласия платить по долгам СССР39. Это было несложно. Для нового российского руководства ответственность за долг предыдущей власти была принципиальным вопросом. Ведь именно отказ большевиков платить по долгам царского и временного правительств исключил Советскую Россию из числа цивилизованных государств. Новая власть рассматривала себя как ответственных ликвидаторов большевистского наследия. Она взяла на себя ответственность по всем обязательствам СССР, но также поставила под российский контроль все советские активы за рубежом. Это решение было зрелым и реалистичным.

В то же время надежды Ельцина и команды реформаторов на новый план Маршалла были совершенно необоснованны. Кроме очевидной потребности России для этого должна была присутствовать заинтересованность Запада в массированной поддержке российской экономики. Но сама эта экономика, еще по сути дела советская, была нежизнеспособна. Геополитическая ситуация в мире и место в нем Российской Федерации начала 1990-х годов и Западной Европы конца 1940-х были несравнимы. Наконец, следовало учитывать, что традиции государственного вмешательства на Западе сильно ослабли за 40 лет, прошедших после принятия плана Маршалла. Тем не менее по некоторым подсчетам Россия получила в совокупности около 100 млрд долл., считая кредиты40. Для сравнения: восточногерманские земли с населением, составляющим немногим больше 10 % населения Российской Федерации, с 1990 г. стали получателями помощи в размере 100 млрд марок (около 50 млрд долл.) ежегодно. Реальный же объем помощи России был гораздо меньше анонсированного.

В 1992 г. Россия была принята в Международный валютный фонд, который на несколько лет стал важнейшим источником внешних финансовых заимствований и главным куратором российской экономики. В течение ряда лет «вашингтонский консенсус» между правительством США и руководством МВФ и Всемирного банка служил прагматической основой для оказания помощи. «Консенсус» исходил из политической целесообразности, и по этой причине его рекомендации – фактически указания руководству России – не всегда шли на пользу российской экономике. Диктат международных финансовых институтов даже в случае успеха осуществляемых на его основе реформ не мог бы быть популярным в России. В конкретной ситуации 1990-х годов участники «консенсуса» наряду с их российскими «подсоветными»41 были объявлены виновными в экономической политике, приведшей к финансовому дефолту 1998 г. На самом деле вина «вашингтонской сборной» была существенно меньше того, что ей инкриминировалось. За фасадом либеральной макроэкономической политики шла борьба «по понятиям», в которой главную роль играли не «чикагские учебники», а вполне конкретные интересы заинтересованных российских лиц. Как справедливо отмечает Бобо Лo, возможно, неолиберализм действительно не подошел бы России, но никто не пытался применить его на практике42.

Опыт тесного общения с руководством МВФ, Всемирного банка и других международных финансовых институтов, несмотря на его негативные стороны, стал школой современной макроэкономики для российской бюрократии. Это была во всех отношениях дорогая школа. Егор Гайдар говорил о сверхвысокой цене экономического образования, полученного премьер-министром Виктором Черномырдиным. Частые встречи российского премьера с главой МВФ Мишелем Камдессю и регулярные сессии российско-американской межправительственной комиссии Черномырдин – Гор были не напрасны. Во многом благодаря экспертной поддержке со стороны МВФ и Всемирного банка в России в кратчайшие сроки появилась большая группа высококвалифицированных современных экономистов, финансистов. Все они получили образование на Западе, прежде всего в США и Великобритании, освоили язык современной экономики и финансов. В течение 1990-х годов экономическое «крыло» российского правительства совершило свою «институциональную модернизацию». Его знания, представления, образ мышления становились все более адекватными современной экономической ситуации. На месте, где когда-то все регулировал Госплан, в считаные годы появился реальный рынок, а место госплановских экономистов заняла элита современных профессионалов (частично вышедшая из госплановской среды).