Читать онлайн «Россия не Запад, или Что нас ждет». Страница 14

Маркс проявил большую энергию в идейной и политической борьбе против всех течений русской мысли и общественной деятельности, предполагавших путь развития с опорой на общинные структуры и вовлечение крестьянства. Сокрушительный удар был нанесен по Бакунину, который выдвинул идею союза рабочего класса и крестьянства как движущей силы социалистического проекта в России. Затем разгрому были подвергнуты русские народники.

Основоположник концепции евразийства лингвист Н.С. Трубецкой писал в своем труде «Европа и человечество» (1920): «Социализм, коммунизм, анархизм, все это «светлые идеалы грядущего высшего прогресса», но только лишь тогда, когда их проповедует современный европеец. Когда же эти «идеалы» оказываются осуществленными в быте дикарей, они сейчас же обозначаются как проявление первобытной дикости» [58].

Такое отношение наблюдалось во всех главных течениях философско-политической мысли Запада. Изучая его причины, A.C. Панарин пришел к выводу, что в основе его лежит цивилизационный конфликт. Он писал: «Народ по некоторым признакам является природным или стихийным социалистом, сквозь века и тысячелетия пронесшим крамольную идею социальной справедливости… А следовательно, и «советская империя» есть не просто империя, а способ мобилизации всех явных и тайных сил, не принявших буржуазную цивилизацию и взбунтовавшихся против нее… Именно совпадение коммунистического этоса советского типа с народным этосом как таковым вызвало величайшую тревогу Запада перед «русским вызовом». Были в прошлом и возможны в будущем и более могущественные в военном отношении и при этом враждебные Западу империи. Но они не вызывали и не вызывают такой тревоги на Западе» [59, с. 244].

Важнейшим для России институтом, в символической форме воплощающим тип семейных отношений, была община. Она сложилась в России под сильным влиянием православного мироощущения и православной антропологии и просуществовала тысячу лет, став важнейшей частью фундамента российской цивилизации. Отрицательное отношение к общине проходит, как говорят, «красной нитью» через множество трудов Маркса и Энгельса.

Энгельс писал Каутскому (2 марта 1883 г.): «Где существует общность — будь то общность земли, или жен, или чего бы то ни было, — там она непременно является первобытной, перенесенной из животного мира. Все дальнейшее развитие заключается в постепенном отмирании этой первобытной общности; никогда и нигде мы не находим такого случая, чтобы из первоначального частного владения развивалась в качестве вторичного явления общность» [60, с. 76].

Из такого взгляда и выводится представление о реакционности всех проектов, опирающихся на общину и ставящих своей целью сопротивление капитализму. Энгельс пишет в «Анти-Дюринге»: «Нельзя отрицать того факта, что человек, бывший вначале зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских средствах, чтобы вырваться из варварского состояния. Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперед по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда»[61].

Здесь нас интересует сам факт отрицания русской общины как фиксации различий между Западом и Россией как цивилизации. Поэтому не будем подробно разбирать всю систему ложных утверждений Энгельса — каждое из них именно «нельзя не отрицать»![21]

Маркс пишет о русской общине (1868): «В этой общине все абсолютно, до мельчайших деталей, тождественно с древнегерманской общиной. В добавление к этому у русских, во-первых, не демократический, а патриархальный характер управления общиной и, во-вторых, круговая порука при уплате государству налогов и т. д. Но вся эта дрянь идет к своему концу» [62].

Неверны оба тезиса. Русская община отличалась от древнегерманской принципиально, и это было известно. У русских земля была общинной собственностью, так что крестьянин не мог ни продать, на заложить свой надел, а древнегерманская марка была общиной с долевым разделом земли, так что крестьянин имел свой надел в частной собственности и мог его продать или сдать в аренду. Ниоткуда не следовало в 1868 году, что русская община («вся эта дрянь») идет к своему концу. Напротив, она усиливалась по целому ряду причин. А возможность русской общины встроиться в индустриальную цивилизацию еще до народников предвидели славянофилы.

В представлении Маркса и Энгельса община повинна во множестве пороков русского человека. Вот, Энгельс пишет в 1893 г. о русской армии: «Русский солдат, несомненно, очень храбр… Весь его жизненный опыт приучил его крепко держаться своих товарищей. В деревне — еще полукоммунистическая община, в городе— кооперированный труд артели, повсюду — krugovaja poruka — то есть взаимная ответственность товарищей друг за друга; словом, сам общественный уклад наглядно показывает, с одной стороны, что в сплоченности все спасенье, а с другой стороны, что обособленный, предоставленный своей собственной инициативе индивидуум обречен на полную беспомощность… Теперь каждый солдат должен уметь самостоятельно сделать то, что требует момент, не теряя при этом связи со всем подразделением. Это такая связь, которая становится возможной не благодаря примитивному стадному инстинкту русского солдата, а лишь в результате умственного развития каждого человека в отдельности; предпосылки для этого мы встречаем только на ступени более высокого «индивидуалистического» развития, как это имеет место у капиталистических наций Запада» [63, с. 403].

Описанный Энгельсом тип товарищеских отношений действительно стягивал людей в самобытный русский народ, «созидал» его, воспроизводил его в каждом новом поколении. В свою очередь, русский народ, выражаясь словами A.C. Панарина, «оказывается хранителем общинного сознания в эпоху, когда общинность репрессирована политически, экономически и идеологически. В этом смысле народ оказался великим подпольщиком современного гражданского общества» [59, с. 241].

Немецкие социал-демократы 20-х годов XX века также отвергали российские преобразования, в которых социальным субъектом выступало крестьянство, они видели в этом след Бакунина и народников. Видный социал-демократ Г. Штребель писал в 1921 г.: «Если большевики и воображали, что русских крестьян можно… завоевать на сторону коммунизма и коммунистического способа производства, то они лишь доказывали вновь, что они обретаются в плену типичных представлений старого русского революционизма, которые составляют специфическую сущность бакунизма» (цит. в докладе Н.И. Бухарина в 1926 г. [64]).

Запад приветствовал реформы Горбачева и Ельцина, которые ставили целью сломать в России общинные отношения, переживавшие кризис модернизации, и сменить «цивилизационный код» России посредством радикальной вестернизации. Эти реформы, нанеся стране тяжелые травмы, забуксовали, что вызвало на Западе новый приступ русофобии.

A.C. Панарин пишет: «Современный «цивилизованный Запад» после своей победы над коммунизмом открыл «русское народное подполье», стоящее за коммунизмом и втайне питавшее его потенциалом скрытой общинности… В тайных нишах народной общинности находил укрытие жизненный мир с его до сих пор скрытыми законами, может быть, в принципе не переводимыми на язык прогрессизма» [59, с. 243].

Первым революционным движением в России, которое имело связный проект переустройства общества и государства, были декабристы. Их идеалы были сформированы под влиянием французского Просвещения и его русских последователей. Образ благой жизни сложился у них в результате близкого знакомства с Западной Европой и общения с западной интеллектуальной элитой (в частности, через политическое масонство, активное в России с конца XVIII века). Не имея широкой социальной базы и традиций политической оппозиции, декабристы пошли по пути организации военного заговора («военной революции») и были разгромлены.

Однако «из искры возгорелось пламя». Революционные демократы 30–50-х годов уже вели теоретическую работу и борьбу на идейном фронте. Революционная литература (в эмиграции и в подполье) и близкая к ней публицистика формировали весьма широкий слой политических сторонников. Образцы для революционной мысли брались в основном с Запада. А.И. Герцен, М.А. Бакунин и Н.Г. Чернышевский начинали как радикальные западники. Хотя затем они вступили в острую дискуссию с западными революционными идеологами и мыслителями (как, например, Бакунин в полемике с Марксом), их проекты оставались в рамках парадигмы Просвещения.