Читать онлайн «Хроника времён «царя Бориса»». Страница 77

Итак, два совершенно разных в окружении президента человека оказались в схожем положении: Руцкой и Скоков. Они и между собой не очень ладили, претендуя каждый на свое властное пространство. Но беда, как известно, объединяет. На двух съездах подряд их объединила депутатская предрасположенность. У них с депутатами, как казалось последним, была одна группа крови. Их объединение можно назвать условным. И того, и другого пытались использовать силы, бескомпромиссно враждующие с Президентом. Всякое отсечение не плюсует, а вычитает, что ослабляет команду. Скверно, когда уходят не худшие, тем более что их некем заменить. Не новость запасных игроков в команде Президента недостает. И в этом смысле пополнение президентской команды за счет демократов крайне радикальных воззрений — шаг вынужденный. Им нечего терять, они оказались заложниками радикального романтизма. Они все в неладах с консервативной практикой нашего Отечества. Отставка Гайдара, которым они гордились, в которого верили и который как никто иной понимал, как ненадежна опора на крайних радикалов, — не потому, что они неверны, а потому, что за их плечами нет авторитета прежнего дела, — поставила всех их на край политической пропасти. В той, прошлой жизни они, по существу, были никем. И вместе с ними в его, гайдаровский, стан не придут промышленники и стреноженная колхозами деревня тоже не придет. Он, Гайдар, для неё слишком элитно-западный, чужой. Умный, но чужой. И команда его преступно молодая, тоже чужая. Да и сама команда смотрела на склонных к истерике леводемократов с грустной всепонимающей иронией, как на некую службу, ответственную за звук и шум. Их сочувствие малоэффективно в силу перманентного убывания их собственных рядов.

Растеряв все силы в толпе, демократы собрались вокруг осажденного Ельцина и рухнувшего Гайдара. У Гайдара все впереди. Его класс, социальный слой, которому он нужен позарез, ещё не народился.

Иное — Руцкой и Скоков. И тот, и другой были чужды команде Гайдара. У дружбы, как и у неприязни, всегда своя история.

Свои отношения с Руцким Ельцин, сам того не подозревая, передоверил Бурбулису, Гайдару и отчасти Полторанину. Последний в этом раскладе стоял особняком, не очень доверяя Гайдару и его команде. За глаза называл их «шпаной», чувствовал оторванность команды от реальной жизни и злился на доверчивость и даже влюбленность Президента в этих умненьких мальчиков. Президент же считал всю группу молодых реформаторов своим открытием. И он был прав, он отдал им самое дорогое, чем располагал, — свой авторитет. Он «прикрыл» их. Дал им войти в реку и, что естественно, оказался во власти своей доверчивости. Они плыли, их сносило течением, по мере их движения река расширялась, увеличивалась в размерах, а берег которого они так желали достичь, не приближался. Стихия российской действительности, кстати и западной, оказалась неизмеримо менее познанной, чем об этом Президенту докладывали Гайдар, Чубайс, Бурбулис, Нечаев и даже Козырев. Там, где по их расчетам предполагался берег, не оказалось даже середины реки. Простота Руцкого, открытость в чем-то схожи, по крайней мере внешне, с простотой Полторанина. Я почти был уверен, что Полторанин будет противиться оттеснению Руцкого, но я ошибался. Как журналисту, Полторанину Руцкой нравился. Колоритен, гусарист, смачно рассказывает анекдоты, смачно и лихо матерится — короче, персонаж. И если Бурбулис отваживал, теснил Руцкого, то Полторанин, оказавшись в вице-премьерском кресле, встал как бы боком к тому и другому. Странно, но чрезмерное усиление одного из них, при всей разнице натур, могло дать один и тот же отрицательный результат.

Эффект Руцкого в факторе внезапности. Она, эта внезапность, и породила проблемы. Решение, которое принял Президент, оказалось и скрытым и неожиданным. Ночь не спал, а затем объявил — Руцкой. И разом рухнули надежды сразу нескольких человек, видевших себя в должности вице-президента рядом с Борисом Ельциным. Речь идет не о тех, кто предложил себя на этот пост. Речь о других, кто этого не сделал, однако в душе, мысленно, к этой роли был готов, полагая, что имеет право на расположение Ельцина.

Если вспомнить конец 1991 года, уже без Силаева, но ещё без Гайдара, случился разговор, после которого Полторанин поверил в свое премьерство. Ельцин, намекая на эту возможность, конечно же, говорил серьезно положение, по сути, было безвыходным. Полторанин в роли премьера в тот момент — факт более парадоксальный, нежели несколькими месяцами ранее он же в роли вице-президента. Вполне возможно предположить, что два скрытых, похожих и не воплотившихся желания Геннадия Бурбулиса и Михаила Полторанина объединили их в противодействии Руцкому. Думал ли Ельцин о Полторанине как о вице-президенте? Почти уверен — думал. Из всего ельцинского окружения именно Полторанин мог составить с Ельциным сильный политический дуэт. Что помешало? Предчувствие Ельцина, понимание непростоты полторанинской натуры, его неуживчивости в любой команде, неотступной претензии на особую роль? Это не так просто — под внешним скоморошеством, которым балуется Михаил Никифорович, природным юмором усмотреть и резкость суждений, радикализм и нетерпимость. Умен, строптив, такого в узде не удержать — может и «понести».

Итак, не Бурбулис, не Полторанин, не Попов, а Руцкой. Результат неудачного президентского выбора перед нашими глазами.

За две недели до референдума вице-президент заявляет о невозможности своего примирения с Борисом Ельциным. В нероссийской истории, где президентство не новость, факт невозможный. На IX съезде своим выступлением, взвинченным и агрессивным, Руцкой категорически порывает с демократическим движением, Президентом, исключив при этом возможность своей вынужденной или насильственной отставки. Таким образом, вопрос, поставленный Ельциным перед избирателями: доверяют ли они Президенту и вице-президенту, о чем он заявил в своем обращении 20 марта, после демарша Руцкого, перестал существовать. В окончательной редакции вопрос о доверии касался уже только Ельцина. Эту коррекцию вопроса сделал сам Президент. Говорить о разрыве Руцкого с демократическим движением не очень правомерно, так как он сам никогда не был близок ни к «Дем. России», ни к Движению демократических реформ. Избрав центристскую стезю в чисто риторическом плане, он превратился в «зонтик», политическую рекламу «Гражданского союза». Это было удобно «Гражданскому союзу» — таким образом они выделялись среди других политических движений, получали свое высокономенклатурное знамя с портретом вице-президента. Поначалу они полагали, что Руцкой и есть тот коридор к Президенту, которым они, конечно же, воспользуются. Хитрый и осторожный Вольский отдавал предпочтение скрытому маневру. Однако надежды не оправдались. Сторож у дверей президентской власти оказался без ключей, а значит, зайти к Президенту, образно говоря, через вице-президентские покои не удалось. Вице-президент несколько завысил градус своего влияния на Ельцина, и, что совсем удручало, запасных ключей от президентских апартаментов у Руцкого нет — ни от главного входа, ни даже от входа со двора. Но это все стало понятным много позже.

Перед «Гражданским союзом» в полный рост встал вопрос — значим ли вице-президент, не имеющий влияния на Президента? Они полагали, что у них в руках знамя со всеми атрибутами, а оказалось, не поймешь что: то ли древко потеряно, то ли украли стяг. Разумеется, такой расклад сил случился не по вине Руцкого, точнее, не только по его вине. В драматические дни перед референдумом… (Написал и задумался — лексика становится одинаковой. Каждый прожитый день теряет свою обычность, неспешность, простоту. Если он прожит, то обязательно как драматический или трагический. Поодиночке и хором создаем образ страха. Слова «гражданская война», «кровопролитие», «с оружием в руках» становятся общим местом. Не заметили, кто начал. А теперь уже привыкли, сжились. Это ужасно, когда не сопротивляется душа.)

Так вот, накануне референдума Руцкой, как оторвавшийся от звезды метеорит, уже совершал полет по своей орбите. Сразу после нашумевшего часового заявления на заседании парламента, полностью посвященного коррупции в высших эшелонах исполнительной власти, я имел с ним откровенный разговор.

Я не выговаривал ему, может быть, потому, что лучше, чем кто-либо, понимал непростоту его отношений с Президентом. Отчаяние Руцкого — это отчаяние отступника, человека эмоционально невыверенного, который по настроению рванул из мира, ему опостылевшего, однако ничего, кроме этого мира, не знал. Некая сила его возвращает назад. Он куражится, упирается, но идет, прельщенный бальными одеждами и золотыми галунами. Он и здесь на пределе и, мучимый своей ненужностью, готов на союз с кем угодно. Он знамя коммунистов, которых ещё недавно предавал проклятию. Он знамя ура-патриотов. Он выкрикивает их лозунги. Он гонит от себя мысль, что его используют, что он карта в игре. «Пусть так, — думает он, — лишь бы уцелеть, лишь бы зацепиться за трон, овладеть державной властью! И тогда он всем покажет!» Наивный человек, полагающий, что, ухватившись за стремя несущегося коня, он непременно окажется в седле.