Читать онлайн «Большая игра». Страница 25

Антироссийская коалиция вернула нам все территории, которые ей удалось занять в ходе войны в обмен на Карс с окрестностями, захваченными Россией у Турции. Единственной потерей для нас стал небольшой участок Бессарабии в устье Дуная, который отошел Молдавии. Формально Молдавское княжество входило в состав Османской империи, однако на Парижском конгрессе была подтверждена широчайшая автономия Молдавии (а также Валахии и Сербии). Соответственно, земля досталась даже не османам, а Молдавскому княжеству.

Вот, собственно, и все, чего добилась от России огромная европейская коалиция, заплатив за ничтожные уступки огромную цену.

Более того, Орлов заставил Стамбул согласиться не держать арсеналов на своем черноморском побережье и дать гарантии прав и привилегий христианскому населению Османской империи.

Так что для России договор, завершивший войну, получился отнюдь не позорным. Об этом знает весь мир. Парадоксально, однако в западной историографии исход Крымской войны для нашей страны оценивается гораздо объективней, чем в самой России:

«Итоги кампании мало повлияли на расстановку международных сил. Дунай было решено сделать международной водной артерией, а Черное море — объявить нейтральным. Но Севастополь пришлось вернуть русским. Россия, ранее занимавшая в Центральной Европе доминирующие позиции, на ближайшие несколько лет лишилась своего былого влияния. Но ненадолго. Турецкая империя была спасена, и тоже только на время.

Союз Англии и Франции не достиг своих целей. Проблема Святых земель, которую он должен был решить, даже не была упомянута в мирном договоре. А сам договор русский царь аннулировал через четырнадцать лет»[74],— вот так охарактеризовал итоги Парижского конгресса Кристофер Хибберт. Это британский историк.

Да что и говорить. Когда в Лондоне узнали, сколь ничтожны уступки, сделанные Россией, разразился грандиозный скандал. В палате лордов негодовали и беспощадно критиковали не только своих дипломатов, но и премьера — Генри Пальмерстона. Степень возмущения почтенных джентльменов хорошо видна по гневной речи лорда Маннерса:

«Говорят, что имеется карта, на которой благородным лордом многие из этих мест обозначены как независимые… имели ли мы шансы в данный момент сделать их независимыми? Если мы должны сделать их независимыми, то я не могу найти слов, чтобы охарактеризовать низость политики Англии в этом случае. Вы снабжаете черкесов оружием, вы ведёте кампанию в союзе с ними, вы не жалеете ни оружия, ни боеприпасов, чтобы они могли энергично сражаться против общего врага, — и после того, как они спасли для вас крепость Карс, которую бы вам не спасти своими силами, вы отказываетесь от них и позволяете России осуществить её планы завоевания в Азии»[75].

Ратификация Парижского договора оказалась под вопросом, и все же правящие круги Англии смирились с неизбежным. Соглашение с Россией вступило в силу.

Император велел срочно проложить телеграфную линию в Крым до севастопольской крепости. Мои доводы относительно сложности поиска и доставки необходимых материалов из Берлина были прерваны единственной, преодолевающей все в России фразой: «Этого желает государь!» Линия была построена.

Возникает вопрос: как же экономика России справилась с колоссальным военным напряжением? Противнику было легче, ведь расходы несло сразу несколько государств, а мы вытянули войну в одиночку.

Выражаясь современным языком, нашу страну спасли импортозамещение и протекционизм. Поразительно, до чего же история имеет свойство повторяться. Сейчас наша страна живет в условиях санкций, введенных за так называемую «аннексию Крыма», то есть Запад отказывает русскому народу в праве на воссоединение. Россия ввела ответные торговые ограничения, игнорируя запреты Всемирной торговой организации, так же как и Запад наплевал на правила ВТО, вводя антироссийские санкции.

Интересно, что накануне Крымской войны в Европе действовали договоры, аналогичные современным требованиям ВТО, а Россия их не подписала. Зато участники антироссийской коалиции, включая Турцию, жили в условиях своего рода ВТО XIX века.

Сейчас перед нами остро стоит вопрос импортозамещения, но Николай I столкнулся с той же самой проблемой. Он считал, что нашей стране необходима индустриализация, и сделал ставку на протекционистские методы поощрения производства. Царь поручил реализацию своей стратегической цели министру финансов Егору Францевичу Канкрину. Уже во время войны 1812–1815 годов Канкрин зарекомендовал себя отличным управленцем. Именно он отвечал за снабжение русской армии продовольствием и фуражом. Мало того, Кутузов оценил и военный талант Канкрина, привлекая его к разработке планов движения войск. Когда боевые действия перенеслись за пределы России, Канкрину пришлось улаживать многие спорные финансовые вопросы.

Правительства союзных с нами государств выставляли значительный счет за содержание русских армий, а Канкрину удалось показать несостоятельность большинства претензий[76]. После войны Егор Францевич занимал целый ряд важных административных постов, где проявил себя борцом за интересы казны. Помимо навыков практического управления, Канкрин внес вклад и в экономическую науку. Он не считал Адама Смита непререкаемым гуру и прямо говорил, что хотя покровительственную систему и есть за что критиковать, но многим государствам нельзя от нее отказываться.

Сторонники идей свободной торговли твердили тогда о том, что дешевле импортировать готовую продукцию из-за рубежа, а раз дешевле, то и выгоднее. Канкрин на это возражал, что отсутствие промышленности означает утрату независимости. Даже если себестоимость отечественных товаров окажется выше иностранных, нельзя России оставаться земледельческой и торговать лишь сырьем и необработанными продуктами с полей. С тех пор прошло много лет, но аргументы противников протекционизма остались неизменными, хотя они многократно опровергались еще во времена Канкрина.

Предостерегал он и от другой крайности. Пренебрежение сельским хозяйством, чрезмерный индустриальный крен приведет к потере продовольственной безопасности. Государство, считал Канкрин, должно вмешиваться в управление экономикой, дабы не допустить несбалансированного развития. Очевидно, что этот подход не потерял своей актуальности до сих пор.

Многие годы министр финансов отбивался от критиков, и, возможно, тогдашние «свободные рыночники» быстро бы его свалили, но сам Николай I поддерживал точку зрения Канкрина. Как-то посещая московскую выставку, царь обратился к отечественным бизнесменам со словами: «заводите и размножайте ваши заведения, на все иностранное возвышу пошлины, если станете достигать усовершенствований»[77].

В чем же заключался протекционизм по Канкрину? В тарифах прошлых лет регулярно присутствовал запрет на импорт довольно широкого круга товаров. Канкрин считал, что лучше закупки разрешать, но облагать их очень высокой пошлиной. Тем самым государство повысит таможенный доход, а отечественный предприниматель все равно получит привилегию. Руководство нашей страны резонно полагало, что Россия не должна превращаться в заповедник для архаичной промышленности, полностью огражденной от иностранных конкурентов.

Соперничество с передовыми странами может оказать благотворное воздействие на экономику, если тарифная система будет хорошо продуманной. Свободная торговля убивает наше производство, но опасна и другая крайность. Если долго поддерживать слишком высокие протекционистские барьеры, то промышленник, избалованный гарантированным сбытом, потеряет стимулы для внедрения новых технологий, повышения качества и снижения цены своей продукции.

В целом же меры Канкрина находились в русле хорошо отработанной протекционистской модели. Он с успехом повторил то, что уже многократно доказало свою эффективность в европейских странах. Импорт сырья облагался сравнительно небольшой пошлиной, по сравнению с привозом индустриальной продукции. Конечно, российский экспорт продолжал оставаться сырьевым, в основном сельскохозяйственным. Европа, уже давно создавшая мощную промышленность, не нуждалась в российских фабрикатах. Однако Россия, развивая свое производство, быстро двигалась по пути импортозамещения и все больше обеспечивала потребности своего внушительного внутреннего рынка.

Динамика «объявленных» русским купечеством своих капиталов выросла на 58 % с 1838 года по 1858 год[78]; внешнеторговый оборот в 1829 году составлял 123 млн рублей, а в 1849 году достиг 192 млн рублей. Число рабочих в обрабатывающей промышленности тоже увеличивалось. В 1825 году их было 210 568 человек, а в 1845-м — уже 507 577, и это без учета Польши и Финляндии[79]. Общий же объем промышленного производства с 1825 по 1845 год удвоился[80].