Читать онлайн «Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР». Страница 28

Идеология стала инструментом формирования общества, и созданное ею знание, которое внедряется с помощью множества знаковых систем через повседневный быт, системы образования и средства массовой информации, лепят человека по образу заданной формулы. Формулы идеологии, как и ее язык, создаются по образцу научных формул и научного языка. Чем больше идеолог похож на ученого, тем он убедительнее. Как сказал физик Джеймс Клерк Максвелл, «так велико уважение, которое внушает наука, что самое абсурдное мнение может быть принято, если оно изложено языком, который напоминает нам какую-нибудь известную научную фразу».

Историки учрежденной в 1831 г. Британской Ассоциации развития науки («джентльменов науки») Дж. Моррел и А. Тэкри писали в 1891 г.: «Джентльмены науки были одной из фракционных групп, формирующих конкретную идеологию науки. Этой идеологии предстояло оказать значительное определяющее влияние на современный мир и способствовать признанию роли науки как доминирующего способа самосознания индустриального общества. Преднамеренное создание границ между естественным, религиозным и политическим знанием, концептуализация науки как строго ограниченного и нейтрального по отношению к ценностям царства знания, подчинение биологических и социальных наук физическим наукам, навязывание лозунга „наука, технология и прогресс“ — таковы были некоторые из путей выстраивания идеологии науки» (цит. в [148]).

Сами ученые не только были согласны поставить знание на службу господству, но и стремились стать частью господствующей элиты[41]. Вспомним слова философа Научной революции Бэкона: «Знание — сила» (или, точнее, «знание — власть»). Их иногда трактуют как признание ограниченности сферы знания (знание — сила, и не более того). Но в этой автономии знания от этики легко обнаружить и волю к власти. Сам Бэкон писал, что «два человеческих стремления — к знанию и могуществу — поистине совпадают в одном и том же». А Ницше так видит роль ученых: «Они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их „познавание“ есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти» [190, с. 336].

Один из лидеров научного сообщества Англии Френсис Гальтон указывал, что, вытеснив церковников с высших статусов социальной иерархии, можно будет создать «во всем королевстве разновидность научного священничества, чьими главными функциями будет охрана здоровья и благосостояния нации в самом широком смысле слова и жалованье которого будет соответствовать важности и разнообразию этих функций» [4, с. 82].

Наука, продолжая оставаться источником идей и методов для легитимации политического порядка, превратилась одновременно в исключительно влиятельный социальный институт. Научное сообщество стало крупной социальной группой со специфическими интересами и ценностями и специфическими характеристиками внутренней организации и способов политического действия. Ученые стали не только выполнять социальный заказ, но и проводить в жизнь свои социальные интересы (в частности, как говорил Гальтон, «добиваться достойного жалования»)[42].

Какие же главные средства господства предоставила (и продолжает предоставлять) наука западному индустриальному обществу[43]? Эти средства заключаются и в самом корпусе научного знания, и в методе мышления (научный рационализм), и в созданных наукой знаковых системах, и в непосредственных действиях и жестах ученых как авторитетной социальной группы. Поскольку речь идет о системе средств, очередность рассмотрения не означает иерархии их важности.

Прежде всего, скажем об инструментах мышления и коммуникации. Наука создала новый язык (и непрерывно его обновляет). В том искусственном мире культуры, который окружает человека, выделяется мир слов — логосфера. Она включает в себя язык как средство общения и всех форм «вербального мышления», в котором мысли облекаются в слова.

Язык как система понятий, слов (имен), в которых человек воспринимает мир и общество, есть самое главное средство подчинения.

«Мы — рабы слов», — сказал Маркс, а потом это буквально повторил Ницше. Одним из следствий Научной революции было совершенно новое явление в культуре — сознательное создание новых языков, с их морфологией, грамматикой и синтаксисом. Первопроходцем здесь был Лавуазье, который создал язык химии, но философское значение этого далеко выходило за рамки науки. Предлагая новый, искусственно созданный язык химии, Лавуазье сказал: «Аналитический метод — это язык; язык — это аналитический метод; аналитический метод и язык — синонимы».

Язык стал аналитическим, в то время как раньше он соединял — слова имели многослойный, множественный смысл. Они действовали во многом через коннотацию — порождение словом образов и чувств посредством ассоциации. В Новое время, в новом обществе Запада естественный язык стал заменяться специально создаваемым. Теперь слова стали рациональными, они были очищены от множества уходящих в глубь веков смыслов. Они потеряли святость и ценность (приобретя взамен цену).

«Освобождение» слова (так же, как и «освобождение» знания) означало прежде всего десакрализацию и отделение слова от мира (от вещи). Слово, имя переставало тайно выражать заключенную в вещи первопричину. Отрыв слова от скрытого в вещи смысла был важным шагом в разрушении всего упорядоченного Космоса, в котором жил человек Средневековья и древности. Начав говорить «словами без корня», человек стал жить в разделенном мире, и в мире слов ему стало не на что опереться.

С книгопечатанием устный язык личных отношений был потеснен получением информации через книгу. В Средние века книг было очень мало (в церкви обычно имелся один экземпляр Библии). В университетах за чтение книги бралась плата. Всего за 50 лет книгопечатания, к началу XVI века, в Европе было издано 25–30 тыс. названий книг тиражом около 15 млн экземпляров. Это был переломный момент. На массовой книге стала строиться и новая школа. Индустриальное «общество знания» было цивилизацией книги. В постиндустриальном обществе книга теснится экраном монитора.

При создании нового языка из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык перешли в огромном количестве слова-«амебы», прозрачные, не связанные с тканью реальной жизни. Они могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (примером служит слово прогресс). Это слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами (миром). Они делятся и размножаются — и пожирают старые слова. Важный признак этих слов-амеб — их кажущаяся «научность». Скажешь коммуникация вместо старого слова общение — и твои банальные мысли подкрепляются авторитетом науки. Начинаешь даже думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия. Слова-амебы — как маленькие ступеньки для восхождения по общественной лестнице, и их применение дает человеку социальные выгоды. Это и объясняет их «пожирающую» способность. В «приличном обществе» человек обязан их использовать.

Характеристики слов-амеб, которые заполнили язык, сегодня хорошо изучены. Предложено около 20 критериев для их различения. Они приобретают «размытую универсальность», обладая в то же время очень малым, а то и нулевым содержанием. Объект, который выражается этим словом, очень трудно определить другими словами — взять снова слово «прогресс», одно из важнейших в современном языке. Отмечено, что эти слова-амебы не имеют исторического измерения, и быстро приобретают интернациональный характер. Именно этот, созданный в науке, язык и стал языком средств массовой информации. Он и воспроизводит человека массы.

Наравне с логосферой в культуре можно выделить особый мир графических и живописных форм, воспринимаемых с помощью зрения — эйдосферу (от греческого слова эйдос — вид, образ). Как правило, они употребляются в совокупности с текстом и числами, что дает многократный кооперативный эффект. Он связан с тем, что соединяются два разных типа восприятия, которые входят в резонанс и взаимно «раскачивают» друг друга. Издавна известно, что добавление к тексту хотя бы небольшой порции зрительных знаков резко снижает порог усилий, необходимых для восприятия сообщения. Например, графики и диаграммы делают гораздо более понятной научную статью, иллюстрация — детскую книгу, картинка — комикс как идеологический продукт для «неграмотного человека массы».