Читать онлайн «Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и ее использование». Страница 27

3. Верификация «фундаментальной аксиомы» интегрального национализма на конкретном примере контрафакции «демократия/республика»: правление может быть только наследственным[260]. Именно это на свой лад показывает само существование «республиканской олигархии»[261].

Рассмотрим теперь каждый из этих моментов националистического дискурса.

На страницах L’Action française от 1 октября 1906 г. мы находим следующее определение, предназначенное для активистов движения:

Четыре государства конфедерации – это четыре мощных антифранцузских сообщества, образующие иностранное правительство внутри Франции: евреи, протестанты, масоны, метеки […] любой расы[262].

В 1905 г. Моррас следующим образом определял каждый из четырех субъектов конфедерации:

Метеки – это экзотические гости, обосновавшиеся у нас, они или их дети получили недавно наше гражданство. Евреи – это иностранцы, поселившиеся у нас в более или менее давние времена. Протестанты – это французы, которые вот уже три века держатся за дело, скорее политическое, чем религиозное, имеют склонность к «дефранцизации», чтобы заимствовать идеи из Швейцарии, Германии или Англии. Масоны являются слугами тех и других, их набирают среди людей неимущих или амбициозных любого состояния и любой расы[263].

Четыре государства конфедерации представляют собой одновременно «ось» «республиканской партии», душу или голову республиканского режима и его персонал, его «тело»:

Уберите этих евреев и этих протестантов, этих метеков и этих масонов, уберите их клиентуру, уберите иностранную или полуиностранную олигархию, управляющую сегодня всем, и нынешняя Республика лишится голов всех ее великих и малых вождей; персонал Республики исчезнет![264]

Наконец, Моррас стремится показать, что эти четыре силы связаны между собой одновременно общими интересами и общими чертами природы:

[Роялисты и республиканцы-патриоты] увидели в действии еврейскую группу, по определению чужую для французских рас, и протестантскую группу: эта последняя является французской по своему происхождению, но из века в век она отделяется от национальной цивилизации, чтобы пропитаться англо-германскими влияниями; это закрытый и окопавшийся мир, сильный благодаря общности интересов и обид, если не веры, особенно благодаря гармонии своих религиозных и моральных принципов с политическими принципами установившегося режима [прежде всего с принципом свободы суждения][265]. Между евреем и протестантом, их служащим в синдикате или в конторе, располагается масонская группа со своей челядью и со своими притязаниями. Наконец, за ними следует группа «метеков», часто это евреи, часто – протестанты, часто – масоны, часто также это люди, не имеющие никаких личных отношений с упомянутыми выше сообществами, но связанные между собой тем, что они все вместе не признают, презирают или ненавидят чувства и интересы нашей страны[266].

Сплоченность внутри антифранцузской конфедерации, предполагая определенное разделение труда, является условием ее эффективности:

Глубокие культурные симпатии, бесспорная умственная и моральная близость (Библия и Талмуд, английская культура, немецкая культура, масонские ритуалы), общность позиции, естественной для завоевателей по отношению к завоеванному народу, – все связывало федеративными и конфедеративными отношениями эти соседствующие группы.

Конфедерация четырех государств (еврейского, протестантского, масонского, метекского) увеличивала их совокупную мощь, при этом еврейское золото укрепляло спонтанную дисциплину, протестантская мысль вела к господству определенного типа понимания, масонская сервильность обеспечивала выполнение деталей, с помощью летучего роя метеков устанавливались необходимые отношения с заграницей, замышлялись сговоры с нею…[267]

Таким образом, завоевание Франции – факт, его можно констатировать, описывать, наблюдать. Но возникает новый вопрос: как объяснить то, что иностранные покорители, не имея над подлинными французами никакого превосходства ни в количестве, ни в способностях, смогли завоевать Францию? Как меньшинство, не имеющее особенных реальных преимуществ над коренным большинством, смогло это большинство покорить?

В статье, опубликованной 10 мая 1908 г. и перепечатанной в «Религиозной политике»[268], Моррас следующим образом ставит проблему, чтобы предложить затем ее решение:

Эти иностранцы немногочисленны (самое большее – девятьсот тысяч человек). Они считают, что совершенно превосходят французские массы, взятые в целом, по уму, активности и моральным качествам, но никогда не пытались начать доказывать наличие у них этих претензий. Неверно, что еврей выше французов по живости ума и его последовательности. Ни нрав, ни критический дух протестанта тем более не свидетельствуют о каком-либо его серьезном преимуществе. Франкмасонство еще в меньшей мере представляет собой элиту, и отнюдь не самых лучших из своих обитателей посылают нам Англия и Швейцария, Германия и Малая Азия, Бельгия и Португалия. […] Они господствуют над нами, это определенно. Достойны ли они господствовать над нами? Или же это завоевание можно объяснить по-другому?[269]

Выдвинув, таким образом, принцип решения проблемы, Моррас находит его в определении внутренних проблем, связанных с современной историей Франции: поскольку французская нация была из-за революции и ее следствий дезорганизована, «раздроблена и лишена разума», по выражению Барреса, «антифранцузские сообщества» смогли завоевать Францию. Подчинение Франции внутреннему врагу, полиморфному и организованному в конфедерацию, будет не чем иным, как результатом «элементарного разложения», которому подверглась нация, непосредственным следствием индивидуалистического/революционного разрушения социальных связей. Итак, Моррас дает следующее объяснение:

В силу своего индивидуалистического принципа революция ослабила или развязала социальные связи французов; она привела наш народ в состояние атомистического распада, когда всякий индивид живет изолированно от индивидов-конкурентов. Новый режим ударил по всем вторичным обществам, из которых состоит это генеральное общество, нация. […] Как у французской семьи родилась бы мысль бороться против уклончивых положений Гражданского кодекса, или у французской провинции – бороться против разделения на департаменты, или у французских профессиональных цехов – бороться против «свободы труда»? Ни один живой орган не представлял эти коллективы. Рабочие страдали и роптали, патриоты возмущались, главы семей кряхтели, хитрили, плутовали. Но эти частные и иногда противоречивые попытки противиться всеобщему злу иногда порождали такие же или еще большие беды; невозможно было сопротивляться прямому следствию этого элементарного разложения; внутреннему врагу, который, двигаясь неслышными и уверенными шагами, овладевал ключами от страны[270].

С той поры следует предполагать наличие естественной связи демократии, республики и либерализма:

Демократия во Франции может жить, только если она опирается на республиканские нравы, которые следует искать прежде всего в протестантском и еврейском меньшинстве. И уже двенадцать лет [то есть с 1900 г.] мы повторяем полную формулу: евреи, протестанты, масоны, метеки[271].

Вот почему свое реальное существование и свою прочную материю Республика обеспечила себе благодаря протестантской, масонской и еврейской зоне, которая, естественно, находится в исторической, моральной и социальной оппозиции к католицизму»[272]. Главное противоречие – это противоречие между защитниками Церкви, отечества и армии и между сторонниками «индивидуалистического и либерального принципа»[273], то есть между представителями «националистского и традиционалистского духа»[274] и между приверженцами либеральных идей. Однако наличие «иудео-протестантского основания [либерализма] сегодня уже не подвергается сомнению»[275]; его можно кратко определить как «первенство индивида»[276]. Именно на этом пьедестале высится республика; здесь, как уточняет Моррас, «отсутствует вождь», отечество «фатально разделено»[277]; а за республиканской кулисой «действуют четыре нации, стоящие лагерем во Франции, но враждебные Франции»[278].

Морраспроанализировал дело Дрейфуса, иллюстрируя подобную перспективу, в соответствии с оппозицией: «инстинкт национального сохранения» – «индивидуалистский и либеральный принцип»[279]; их носителями являются, с одной стороны, «инстинктивный национализм движения «Аксьон франсэз»[280], с другой – индивидуализм «партии Дрейфуса»[281]. Возвращаясь к этому делу в рамках альтернативы «индивид или родина», Моррас в своем объяснении «еврейского мятежа»[282] обвиняет индивидуалистское воздействие республиканских умов в той же мере, что и манипулирование «государств конфедерации» «принципами индивидуализма»