Читать онлайн «Сумерки невежества. Технология лжи, или 75 очерков о современной фальсификации истории Украины». Страница 60

Возвращаясь же к «великому Кобзарю», следует отметить, что до Октябрьской революции не только в мире, но и на Украине он был мало известен (несмотря на все старания украинофилов). «На вопрос: «Чья это могила?» — всякий ответит вам: Тарасова! «Хто ж такий був той Тарас?» — «А хто його знає!.. Мабуть, який чиновник важний»[51], — вспоминал смотритель могилы поэта Василий Гнилосыров. Когда, незадолго до сотой годовщины со дня рождения Шевченко, украинофилы пошли по крестьянским хатам с целью собрать средства на памятник юбиляру, их встретили с недоумением. «В каждой хате приходилось рассказывать про Шевченко и читать его биографию, потому что к кому ни зайдут — каждый спрашивает: «Кто ж он такой был, этот Шевченко?» — писала украинофильская газета «Дніпрові хвилі». Миф о всенародном поклонении «батьке Тарасу», начавшемся будто бы сразу после его смерти, получил распространение позднее.

Не пользовался Тарас Григорьевич популярностью и среди интеллигенции. На организованных в Киеве после Февральской революции курсах украиноведения для учителей начальных школ выяснилось, что многие педагоги никогда не читали произведений поэта. Признание пришло к Шевченко только после установления советской власти. Возвеличивание пострадавшего при царском режиме выходца из народных низов вполне укладывалось в рамки большевистской идеологии. Культ Тараса вышел за пределы украинофильских кружков и расцвел пышным цветом. Уже в 1920 году, при праздновании очередной шевченковской годовщины, поэта именовали «красным пророком», а его «Кобзарь» — «красным евангелием». В дальнейшем подобные эпитеты вышли из моды, но сам культ продолжали усиленно насаждать. Именем Шевченко называли населенные пункты, улицы, научные и культурно-просветительные учреждения. Ему возводили памятники, открывали музеи. Его произведения ввели в школьные программы.

В то же время на Западной Украине, где советской власти не было, Тарас Григорьевич оставался малоизвестным. В издаваемом Иваном Огиенко журнале «Рідна мова» еще в 1939 году с сожалением констатировалось, что «великого поэта» в Галичине не знают и знать не хотят. «У нас мало читают Шевченко или вообще не читают его. Пройдите все села и города. Едва ли есть один «Кобзарь» в библиотеке. А стоит он обычно присыпанный пылью, заплесневелый». С приходом большевиков положение выправилось и там.

Результат советского кумиротворчества хорошо виден сегодня. Любое высказывание о Шевченко, не приправленное бурным восторгом, воспринимается многими как оскорбление украинского народа. Между тем следует помнить, откуда берет начало культ «великого Кобзаря». Даже терминология, употребляемая сегодняшними тарасопоклонниками, заимствована из эпохи пролетарской революции и лишь слегка модернизирована в духе времени. Вместо красного пророка поэта именуют пророком национальным. Постулат «“Кобзарь” — красное евангелие» заменили на «“Кобзарь” — евангелие украинцев». В остальном — то же безудержное возвеличивание и революционная нетерпимость к тем, кто имеет о Тарасе Григорьевиче собственное мнение.

Хотелось бы быть понятым правильно. Желание отыскать в своем прошлом выдающихся людей, которыми можно было бы гордиться перед всем миром, присуще каждой стране. Это совершенно нормальное желание. Нет никаких оснований отказываться от его реализации и нам. Но те ли возводятся у нас в ранг великих? Не так давно в России был издан биографический словарь русских писателей ХІХ — начала ХХ века. Из около трехсот упомянутых там литераторов более сорока — украинцы. Но на Украине признают своими только двоих — Евгения Гребенку и Григория Квитку-Основьяненко. Да еще великороссиянку Марию Вилинскую (Марко Вовчок). Остальные — как бы и не наши. А среди отвергнутых — писатели с мировым именем: Николай Гоголь, Анна Ахматова (Горенко) и другие. Вместо них нам навязывают примитивный культ «батька Тараса». Правильно ли это? Стоит задуматься.

Признаюсь сразу: увидев в магазине книгу Богдана Сушинского «Тарас Шевченко: гений в одиночестве» (Одесса: ЯВФ, 2006), я не рассчитывал найти в ней что-либо интересное. Был уверен — это очередной бездарный опус, еще один в огромном ворохе макулатуры, производимой присяжными шевченковедами. Привычное, разбавленное дежурными цитатами из произведений поэта словоизвержение на тему: «Тарас Шевченко — наша самая дорогая святыня, национальный пророк, апостол Правды, духовный отец украинской нации и т. п.». Ну, возможно, еще о том, как Тарас Григорьевич (который конечно же всегда был прав, лучше всех все знал, все понимал и во всем разбирался) оценивал то или иное явление, того или другого человека. Что он думал и говорил о том-то или по такому-то поводу. Каким был великим, гениальным, мудрым, справедливым, высокоморальным и т. д.

Книгу с магазинной полки я взял только для того, чтобы, убедившись в правильности своего предположения, через минуту поставить ее на место. Но, бегло просмотрев несколько страниц, был удивлен. Эта книга стоила того, чтобы ее прочитать.

Нет, соответствующий набор хвалебных эпитетов («великий поэт», «всечеловеческий гений», «творец национального Духа», «национальный мессия» и др.) имелся в наличии и здесь. Однако было в книге и другое. То, о чем шевченковеды, как правило, молчат. Довольно интересным представляется, например, такое наблюдение автора: «Нельзя, читая письма Шевченко, не заметить, что он уж слишком часто и в письмах к женщинам, и в письмах чуть ли не ко всем знакомым своим мужчинам рассказывал о своем горе и своих страданиях — неизвестно каких и по поводу чего, — что никогда не было ни правилом хорошего тона, ни проявлением элементарного мужества, без которого мужчина — не мужчина. Он слишком любил жаловаться, плакаться, стремился, чтобы все вокруг его жалели, и ощущал очевидное удовлетворение уже от самого осознания того, какой он, студент элитарной Императорской Академии художеств, — обиженный жизнью, нуждающийся, истерзанный муками; как и от того, что все вокруг знают об этом и сочувствуют ему… Вообще, способность Шевченко к рыданиям — где угодно, в присутствии кого угодно и по любому поводу — была замечена многими его современниками. Большинство людей она неприятно поражала, рождая чувство неловкости, а то и откровенного стыда».

И далее: «Шевченко очень болезненно — со словесными взрывами и рыданиями в жилетку — реагировал на любую, даже ничтожную, воображаемую и призрачную обиду своей личности. Но при этом позволял себе (или во время личных встреч, или в дневниковых записях и письмах) кричащую нетактичность по отношению ко многим людям».

Согласитесь, в украинской шевченковедческой литературе такое прочтешь нечасто. А вот еще замечание автора по поводу поведения Тараса Григорьевича на следствии в 1850 году: «Читая признания Шевченко, прослеживая, как одного за другим он, что называется, “закладывает” жандармам своих друзей и знакомых, так и хочется даже через столетия спросить: “Слушай, мужик, ты хоть понимаешь, скольким людям ты портишь судьбу? И это людям, которые, рискуя своим положением, своим именем, помогали тебе?!”… Читая эти признания пламенного революционера-демократа, начинаешь удивляться: неужели не существовало никакого предела, переступить через который он не мог?!»

Упоминается в книге и о склонности Шевченко к злоупотреблению алкоголем. И о том, что «жить он хотел в столице империи», а вовсе не на Украине. И о развлечениях Тараса Григорьевича в компании нижегородских проституток, что, впрочем, не мешало ему в своем «Дневнике» громыхать «далеко не святым и далеко не праведным гневом» по адресу развратных женщин. И о пресмыкательстве поэта перед власть имущими. И о разговорах про преследование его царским режимом, которые на деле оказались сильно преувеличенными. О том, что вел он себя иногда «подобно презренному лакею», а иногда — «как экзальтированная гимназисточка». О присущих Шевченко «вспышках хамства». О злобствовании против отвергнувшей его ухаживания Екатерины Пиуновой. О закомплексованности Кобзаря, его истеричности и о многом-многом другом.

Не обойден вниманием в книге и стыдливо замалчиваемый большинством шевченковедов случай совращения Тарасом невесты своего друга Ивана Сошенко. «Рифмованно оплакивая тяжкое горе соблазненных и покинутых покрыток, — отмечает Сушинский, — Шевченко почему-то не желал открыть себе глаза на то, что одну из таких покрыток он как раз и создает в этой петербургской квартире, да еще отбив ее у друга, у него за спиной».

Одним словом, со страниц книги перед читателями предстает не хорошо нам знакомый иконописный «батько Тарас», а Тарас другой, подлинный. Вывод автора однозначен: этот, реальный Шевченко «не в состоянии соответствовать тому образу национального вождя, которого все мы, из поколения в поколение, создавали из него в нашем воображении, в сотнях томов писаний толмачей-шевченковедов всех мастей и политических ориентаций».