Читать онлайн «Хрущевская «Оттепель» 1953-1964 гг». Страница 24

Остаточная возможность «дерзать» в очерченных «сверху» границах дозволенного закреплялась примитивизированными идеологическими сентенциями типа той, которую декларировал заведующий Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС Ф. В. Константинов: «Есть на свете лишь одна подлинно научная общественно-политическая теория — это марксистско-ленинское учение о классах и классовой борьбе, о государстве и революции, о диктатуре пролетариата, о законах строительства социализма и коммунизма».[210] Собственно, он повторял Л. М. Кагановича, который в речи, посвященной десятилетию Института красной профессуры, говорил: «История нашей партии есть история непримиримой борьбы с уклонами от последовательных, революционных, марксистско-ленинских позиций».[211]

Против такой конъюнктурно-чиновничьей регулировки со стороны идеологических ведомств принципиально выступил академик П. Л. Капица. Его особенно беспокоило отсутствие в советских исследовательских коллективах ключевого условия плодотворности научного процесса — свободного обсуждения, нелицеприятного диалога, борьбы идей и мнений. «Сейчас мы в значительной мере превратили полные жизни достижения классиков марксизма в ряд догм, и поэтому философия перестала у нас развиваться (говорил он Н. С. Хрущеву 15 декабря 1955 года. — А.П.). Сейчас заседания Академии наук мало чем отличаются от собрания колхозников в пьесе Корнейчука «Крылья». Академики Нудники читают оторванные от жизни доклады, обычно по вопросам исторического характера, славя память великих ученых или великие события… Сейчас собрание академиков — это не ведущее научное общество, занятое решением передовых вопросов науки, тесно связанное с запросами и ростом нашей культуры, оно скорее напоминает церковные богослужения, которые ведутся по заранее намеченному ритуалу. Это не только позорно для передового социалистического государства и для его науки, но это угрожающий симптом замирания здорового общественного мнения и, следовательно, здоровой передовой науки».[212]

Насколько нелегко давалось обществоведению восхождение по пути освобождения исторического сознания от груза вульгарно-социологических схем и догматов 30-х — начала 50-х годов свидетельствует трудная судьба журнала «Вопросы истории». Бескомпромиссно и точно поставив диагноз состоянию гуманитарной мысли в пагубных условиях сталинщины («атмосфера культа личности вела к консерватизму и застою в науке»), редакция четко обозначила собственное видение ближайших задач исторической науки: «…необходимо шире развернуть критику ошибочных, упрощенческих, антиисторических взглядов, преодолеть последствия культа личности при освещении тех или иных исторических событий».[213]

Суть этого преодоления — «не в исключении цитат и вычеркивании имен», а «в правдивом, марксистском освещении исторического процесса и роли отдельных лиц».[214]

Журнал старался во многом инициировать очистительный процесс. В эпицентре его целенаправленных усилий по десталинизации науки была редакционная статья «XX съезд КПСС и задачи исследования истории партии». В ней объективно прослежена эволюция нисхождения (по существу—падения) молодой отрасли обществоведения, заслуженный стартовый авторитет которой создавался в первой половине 20-х годов трудами А. С. Бубнова, В. Г. Кнорина, В. И. Невского, Н. Н. Попова, Е. М. Ярославского. Ускорителем падения стала брошюра Л. П. Берия «К истории закавказских коммунистических организаций», которая подменила действительную историю зарождения и становления большевизма в Грузии и Закавказье просталинистской фальсификацией. С тех пор в сознание масс все настойчивее внедрялись «порочные представления, будто двигать вперед теорию может только Сталин».[215] В партийные летописцы выдвигались по большей части равнодушные и безынициативные люди, не умеющие и не желающие самостоятельно мыслить, действующие лишь в пределах «установок» и стремящиеся прикрыть свое научное бесплодие научным авторитетом. Иначе говоря, наука отрицала самое себя: историки партии перестали заниматься накоплением и обобщением новых фактов, анализ явлений и событий был вытеснен начетничеством и апологетикой.

Осуждая и объясняя случившееся, журнал формировал собственную, независимую, поисковую позицию, стремился привлечь исследователей к спорным, недостаточно разработанным или фальсифицированным сюжетам. По-новому подошел он к теме первой русской революции, подчеркнув, что большевики были, хотя и внушительной, но не единственной силой революционно-демократического лагеря, что в интересах дела они использовали блоковую тактику, при необходимости идя на сближение и даже вступая во временный союз с мелкобуржуазными партиями.

Через устные и печатные диалоги, дискуссии, выездные конференции «Вопросы истории» утверждали свободный, раскованный стиль общения с читателем, активизировали прямую и обратную связи. В подборе авторов предпочтение отдавалось тем, кто не просто вводил в научный оборот неизвестные ранее факты, а поднимался до концептуального уровня осмысления проблем.

Благодаря не слишком привычной в ту пору линии на открытость и остроту выступлений с журнальной трибуны редакция быстро приобрела не только последователей, но и преследователей. Предметом нараставшего недовольства и даже возмущения оказались неординарные публикации Э. Н. Бурджалова, особенно статья «О тактике большевиков в марте — апреле 1917 года».[216] Серьезной попыткой правдиво разобраться с положением в партии после свержения царизма, нетривиальностью трактовок и смелостью выводов она расшатывала оплот «передовой научной мысли» в ипостасях «Краткого курса», книги «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография» и «творений» калибром помельче. С позиций объективности воссоздав действительный ход Апрельской конференции, публикация нетрадиционно высветила ее значение, а «вернув» на историческую арену, спустя долгие годы безмолвия, политические фигуры Г. Е. Зиновьева и Ф. Ф. Раскольникова, она раздвинула тесный круг деятелей революции, разрешенных к упоминанию.

На публикации журнала обрушились ретивые сторонники догматизированной науки. Первой с разносом трех статей и двух рецензий, увидевших свет в первых пяти номерах «Вопросов истории» за 1956 год, выступила «Партийная жизнь», предоставившая свои страницы историку Е. .И. Бугаеву. Он инкриминировал авторам упомянутых статей и коллективу редакции в целом утрату научного подхода, крайность и однобокость точек зрения, стремление в очернительском плане пересмотреть отечественную историю.[217]

Для того чтобы понять позиции противников журнала «Вопросы истории», критику его новаторского подхода в исследовании отечественной истории, обратимся к выступлению главного редактора журнала академика АН СССР, члена ЦК КПСС с 1952 года А. М. Панкратовой на XX съезде КПСС. Заметим, что она не была делегатом съезда; заметим также, что слово для выступления на съезде предоставлялось по согласованию с президиумом съезда, с руководителями ЦК КПСС. При поддержке делегатов съезда и руководства ЦК КПСС во главе с Н. С. Хрущевым съезд одобрительно воспринял слова Панкратовой о совершенствовании исторической науки, очищении ее от догм.

На съезде КПСС А. М. Панкратова говорила: «Некоторые историки приукрашивают исторические события, упрощают их, освещают однобоко, а следовательно, неверно. Они изображают путь, пройденный партией, как сплошное триумфальное шествие, в котором не было никаких трудностей… Партия решительно выступает против попытки приукрасить нынешнее положение дел, а некоторые наши историки не решаются отметить трудности и недостатки в прошлой деятельности партии… Мы не ведем последовательной и решительной борьбы с отступлением от ленинской оценки исторических событий, с элементами антиисторизма и упрощенчества, с субъективистским подходом к истории, с модернизацией истории и конъюнктурщиной… Отсутствие социальных основ тех или иных исторических явлений и субъективистское объяснение всех наших неудач только вредительскими действиями врагов или людей, объявленных врагами, а наших успехов — талантами отдельных руководителей, — в этом можно видеть довольно распространенный пережиток культа личности и с этим надо покончить… Необходимо… усиливать борьбу с элементами перестраховки и научной робости. Научные вопросы не могут решаться приказами или голосованием. Партия учит нас, что наука развивается путем свободного обмена мнениями, путем дискуссий…».[218]

Собственно эти идеи нес журнал «Вопросы истории», за что он и подвергся критике вначале другими партийными журналами, а затем и ЦК КПСС. Кампания критики велась под флагом защиты марксистско-ленинской методологии и неприятия «объективистского подхода». В отповеди журналу рельефно сквозило желание консервативных кругов все оставить по-старому. Именно так восприняли суть «критических замечаний» Е. И. Бугаева в редакции «Вопросов истории» и, не сочтя для себя возможным смолчать, «ввязались в драку». Полемика с явными и скрытыми оппонентами развернулась в седьмом номере журнала за 1956 год: «Е. Бугаев пишет только о том, что не надо делать… Но из его статьи не ясно, есть ли вообще вопросы, требующие пересмотра, должен ли журнал выдвигать какие-либо новые проблемы, что ему следует делать в свете решений XX съезда партии».[219] Подробный разбор работы журнала «Вопросы истории» состоялся в октябре 1956 года на заседании кафедры истории Академии общественных наук при ЦК КПСС. Здесь была дана негативная оценка руководству журнала, и прежде всего персонально Бурджалову. Его обвиняли в том, что он «своими статьями отвлекает историков партии от коренных вопросов изучения и разработки тактики партии большевиков в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции».[220] Полемизируя с этой позицией, А. М. Панкратова в своем письме на кафедру подчеркивала: «Спорные, нерешенные, недостаточно разработанные вопросы истории могут быть решены путем научных дискуссий. Партия призывает нас развивать научную полемику, борьбу мнений в науке. Поэтому непонятно, почему обрушились на наш журнал за его полемику со статьей Бугаева… даже заявили, что, поместив эту статью, мы подняли руку на центральные органы партии. Но разве статья Бугаева выражает мнение ЦК партии?».[221]