Читать онлайн «Новый мировой порядок». Страница 124

Стоит американцам удвоить долю военных расходов в своем бюджете, и Россия окажется в весьма сложном положении. В прогнозе о будущем России указывается на опасность усугубления демографического спада, распространения СПИДа, губительности нестабильности на южных границах государства, опасности терроризма. Что же делает государство, когда находится в такой опасности? Оно, во-перых, мобилизует свои силы и, во-вторых, уходит в свой собственный ментальный код, прячется в коконе привычных его населению человеческих ощущений, учреждений, установлений, канонов, веры.

Московское царство. По мнению американских аналитиков, в посткоммунистический период Россия проделала большой путь — от плановой экономики до смешанной системы авторитарно-рыночного типа. Последняя вовсе не напоминает Вебера, Адама Смита, Джона Мейнарда Кейнса. Нет, русский рынок весьма далек от фондовых бирж англо-саксонского мира, от меняльных контор средневековых итальянцев, от швейцарской строгости и корректности.

Современный русский рынок более всего напоминает об обрыве органичности в лихое петровское время; он, как это ни странно, невольно сближается «со своим» — с боярско-купеческими тулупами тишайшего Алексея Михайловича, говорившего самые страшные приказы спокойно, а громадной своей царской властью пользовавшийся как бы нехотя. Боярская дума преет в тулупах, государственную линию ведет только одна партия — царская. И воспоминания, как и ныне, страшные — о поляках в Кремле, о суровой гражданской неурядице.

И сегодняшнюю Россию влечет берег ее истории. А каким иным может быть ее путь, если Европа и помыслить не может о принятии православной Московии в свою католическо-протестантскую семью, если с юга одни набеги, если с Китаем только устанавливается граница. На этом фоне путинская Россия явственно несет в себе черты далеких веков, признаки послемон-гольской Московии: автократию, суверенную власть над частной собственностью, даваемые за служение поместья, кормление как право на получение ренты, взаимную повязанность (или круговую поруку) «верхов», протекционизм и жесткое «держание за свое» — за свой православный мир.

Психология и культура, как считают американцы, предопределяют развитие России в собственном традиционном направлении. Какие бы стяги ни реяли над стенами Кремля, «русские полны рациональных ожиданий. Они знают, что многие другие народы отвергают Запад, и в то же время они уверены, что конструктивный диалог с ним, совместное ведение дел может возвратить их на утраченные земли»[908]. Россия представляется американским специалистам страной, пока еще ориентированной на Запад, использующей Запад и одновременно желающей быть независимой от него. Термин «Московия» становится в США привычным для обозначения проявившихся в России на рубеже XX–XXI веков сходств с допетровской эпохой — с характерным отсутствием «царства закона» и жестоким общественным неравенством[909]. И с тульскими пушечными мануфактурами. И самой большой в Европе армией.

Администрация Путина стремится, как теоретизируют в Вашингтоне, представить себя сторонницей laissez-faire, прозрачности, как и пятьсот лет назад стремится очаровать прибывших в Архангельск англо-саксов, приехавших в Москву немцев и итальянцев. Она всячески демонстрирует свою приверженность частной собственности на средства производства, номинальному главенству закона, думая при этом о переводе «Шемякина суда» в северную столицу. Царство закона пока лишь царство, а не «потемкинская деревня» не в меру жалостливых «судов присяжных» — соединительное звено с западным законопочитанием, западным правосудием.

В США все активнее начинают отвергать wishful thinking в отношении послеельцинской России, рисуя абсолютно иную картину сегодняшней Московии: «В реальности это система «правителя-суверена», гарантирующего окружению ренту, в которой отчуждаемые привилегии на собственность маскируются под гражданские права, где производственные возможности верховного правителя прикрываются государственной бюрократией и рядом влиятельных местных правителей. Бюрократия включает в себя органы гражданского управления, но наиболее влиятельными являются органы государственной безопасности и круги военных… Влиятельные силы, типизируемые как путинские «олигархи», надзирают над производственной деятельностью, собирают и распределяют налоги»[910].

Новый военный приказ. Американские аналитики замечают, что ельцинская эрозия министерского управления в военнопромышленном комплексе России (включая Минатом) шла медленнее, чем в остальной российской экономике. Контроль над ценами сохранялся довольно долго[911], хотя Ельцин уже в 1992 году в одностороннем порядке прервал основные государственные контракты. Весьма странным образом часть предприятий ВПК была приватизирована (где частично, а где полностью). Но древняя московская система подчинения верховной власти сохранилась здесь более, чем где-либо.

И стоило Путину указать рукой в эту сторону, как «новые бояре» заломили шапки. Они стали отчетливо понимать, что в их же собственных интересах не перечить Кремлю. Рынок есть рынок, а царь есть царь — и русские люди достаточно тонко чувствуют реальное соотношение сил[912].

Нельзя отказать приведенному толкованию в некотором резоне. Главное, что случилось после падения стяга с серпом и молотом, заключалось в том, что на всем пространстве огромной страны стремительно утвердился старый московский порядок. Да, было трудно устанавливать более совершенные сборочные линии, обеспечивать взаимосвязь и кооперацию военных заводов, давать людям работу, гарантировать законный порядок, преодолевать криминал и обеспечивать развитие, качественно и количественно превосходящее уровень СССР. Но исторический инстинкт сработал безупречно: страна приобщилась к своему победному (а не пораженческому) прошлому, она не пошла по чужой указке. И в том же направлении осуществлялось развитие транспорта, сельского хозяйства, системы коммуникаций, образования.

Сработал инстинкт самосохранения. Революционеры от управления после нескольких фантастических авантюр получили отпор. Был введен бартер, а экономические рычаги стали восприниматься как минное поле вражеского засева. Менталитет великой обиженной державы изменить Гайдарам и Чубайсам с налету не удалось. Адам Смит с его специализацией и «невидимой рукой» в Россию не проскользнул. Не проскользнул он и при более вдумчивом прочтении, объясняющем не только истоки и условия богатства народов, но и основания их нравственных чувств. "It's Russian economy, stupid". He рынок, а Владимир Путин гарантирует здесь ренту, положение и возможности.

Не выдающиеся западные идеи социального и политического устройства, а неискоренимое наследие уникальной, сложившейся многие столетия назад Московской цивилизации явилось в этот критический час основой стабильности России.

И в идейной сфере на поверхность вышло нечто, сходное с либеральным автократизмом императора Николая II. Прерванный полет продолжился. Увы, не рынок, а вторжение авторитарной командной системы в национальную экономику, вторжение «людей сбоку» — олигархов, авантюристов, честных заблуждающихся, талантливых и бесталанных временщиков, людей, придерживающихся особого взгляда, часто весьма отличного от того, который прививают в западных университетах.

Особенно в этом смысле выделяются сотрудники секретных служб, военные интеллектуалы и многочисленные представители военно-промышленного комплекса. Во многом по инерции, по многократно отработанным схемам тысячелетней истории в новой России возникла весьма закрытая корпоративная субкультура, способная так или иначе наращивать мощь страны, укреплять ее безопасность и не опускать руки в случае критических ситуаций во внутри- и внешнеполитической сферах.

Святость государства. Эволюция российского политикоэкономического механизма в направлении усиления позиций государственной бюрократии, неприкосновенности президентского поста, «святости» военной модернизации страны, указывает на то, что упования российских реформаторов на легкий и органический переход от коммунизма к представительной демократии были изначально легкомысленными, более того, практически совершенно необоснованными. И напротив, «нетронутый военно-промышленный комплекс России, стратегически мыслящий генштаб, одобренный руководством проект военной модернизации и выделенные материальные ресурсы (как основа реактивации структурно милитаризованного потенциала) оказали свое действие»[913].

Таким образом, американским аналитикам пришлось признать, что ничто не препятствует возвращению России статуса сверхдержавы. А русские достаточно быстро поняли, «что нужно делать»[914]. И лидеры России воспользовались этими культурными особенностями своего народа. В этом они не были невероятно оригинальны, они действовали подобно китайским, индийским, японским, южно-корейским и прочим незападным лидерам. В свое время великий Джон Дьюи сказал, что «любая страна встанет на путь автократии при двух условиях: национальное унижение и экономическая катастрофа».