Читать онлайн «Незавершенная революция». Страница 25

В обществе же, подобном советскому, свобода слова и собраний не может носить столь формальный и иллюзорный характер; она или есть, или ее нет вообще. В отсутствие власти собственничества лишь государство, то есть бюрократия, господствует в обществе, а его господство основывается исключительно на подавлении права народа свободно критиковать и выражать свое мнение. Капитализм может себе позволить заигрывать с трудящимися классами, поскольку имеет в своих руках экономический механизм, с помощью которого держит их в повиновении; буржуазия остается главной общественной силой, даже когда не имеет политической власти. В обществе, пришедшем на смену капитализму, нет экономического механизма, с помощью которого можно было бы держать массы в повиновении, — есть лишь самая обычная политическая сила. Доминирующее положение бюрократии отчасти объясняется той бесконтрольной властью, которой она пользуется в экономике, но власть эта закрепляется политическими средствами. Без этой силы она не в состоянии сохранять свое главенство в обществе, а демократический контроль в любой форме этой силы ее лишает. Отсюда и новое значение, и новые функции свободы слова и собраний. Иными словами, капитализм вел бои против своих классовых врагов, имея крепкие оборонительные позиции в области и экономики, и политики, и культуры; у него были широкие возможности для отступления и маневра. Свобода маневра бюрократической диктатуры в послекапиталистическии период намного более ограничена: ее передовая, политическая линия обороны является и последней. Не удивительно, что она так яростно защищает ее.

Однако взаимоотношения между государством и обществом в послекапиталистическии период намного сложнее, чем представляют себе ультрарадикальные критики. С моей точки зрения, не может быть и речи о каком-либо упразднении бюрократии. Как и само государство, бюрократию нельзя просто уничтожить. Наличие экспортно-профессиональных групп служащих, администраторов и менеджеров является неотъемлемой частью необходимого общественного разделения труда, которое отражает большой разброс и различия в квалификации и образовании, противоречия и различия между трудом квалифицированным и неквалифицированным и, если подходить к вопросу более фундаментально, между трудом умственным и физическим. Подобные противоречия и различия уменьшаются, а это предвещает время, когда они станут с социальной точки зрения столь незначительными, что государство и бюрократия отомрут сами собой. Но перспективы эти представляются еще весьма отдаленными. В ближайшем будущем общество скорее всего вернет себе гражданские свободы и установит контроль над государством. При этом советские люди не просто ведут ту борьбу, которую в свое время вели буржуазные либералы против абсолютизма, — скорее они продолжают великую битву, в которую они вступили в 1917 году.

Результаты этой борьбы во многом зависят от событий, происходящих за пределами СССР. Огромные, хотя еще и не совсем понятные нам потрясения, происходящие в Китае, не могут не затронуть и Советский Союз. Поскольку они ослабляют или даже разрушают сложившуюся после революции монолитную бюрократическую систему и открывают дорогу поднимающимся из глубины общества народным силам и непосредственной политической деятельности, пример Китая может оказаться заразительным и для Советского Союза. Китай, без сомнения, в некоторых отношениях достиг большего, чем его сосед, хотя бы потому только, что учел опыт России и избежал ее беспорядочных исканий и ошибок; к тому же Китай в меньшей степени пострадал от засилья бюрократии. С другой стороны, социально-экономическая система Китая примитивна и отстала, а тяжкий груз этой отсталости проявляется в характерных для маоизма ритуалах и обрядах. Вследствие этого уроки, которые маоизм решил преподать миру, часто имеют мало отношения или вообще не имеют никакого отношения к проблемам, стоящим перед более развитыми обществами. Даже когда маоизм предлагает что-то действительно позитивное, делается это в настолько избитой и устарелой форме, что позитивное содержание предложения просто теряется. И когда маоисты пытаются возродить культ Сталина, это вызывает чувство неприятия и антагонизма со стороны всех прогрессивных людей в СССР. Однако один важный урок из русско-китайского конфликта извлечь уже можно, и состоит он в том, что заносчивые бюрократические олигархии, скованные узостью национальных интересов и национальным эгоизмом, не в состоянии найти сколько-нибудь разумное решение того или иного конфликта; тем более не способны они заложить прочные основы социалистического содружества народов.

Хорошо это или плохо, но события на Западе будут еще решительнее способствовать внутренней эволюции Советского Союза. Оставим в стороне часто обсуждаемые и более ярко выраженные дипломатические и военные аспекты проблемы: достаточно очевидно, сколь серьезно «холодная война» и международная гонка вооружений сдерживали рост благосостояния и расширение свобод в СССР. Важнее и сложнее вопрос о тупиковом состоянии в классовой борьбе, который мы изучили ранее. Продлится ли это новое состояние? Или же это лишь краткий момент равновесия? В последнее время политики и историки Запада все более склонны считать, что тупиковое состояние продлится и дальше, многие даже видят в этом конечный результат соперничества между капитализмом и социализмом. (Без сомнения, эта точка зрения имеет сторонников и в Советском Союзе, и в Восточной Европе.) Споры же на эту тему идут на различных социально-экономических и исторических уровнях.

Кое-кто из ученых подчеркивает, что общественные системы СССР и США возникли в совершенно разное время и в совершенно различных условиях, но с тех пор столь тесно сблизились, что их различия все больше сводятся на нет, а общие черты приобретают решающую роль. Один из этих ученых, профессор Джон Кеннет Гэлбрейт, излагает эту идею в одной из своих лекций. Он особо указывает на

«конвергенцию системы в странах, имеющих передовую промышленную организацию»,

рассматривает основные моменты конвергенции в американском обществе. В этом обществе налицо главенствующая роль менеджеров, отчуждение системы управления от собственности, беспрерывная концентрация промышленного капитала, рост его власти и расширение сферы его действия, отмирание принципа свободы действий и роли рынка, возрастание роли государства в экономике и, следовательно, неизбежная необходимость планирования, которое призвано не только предотвратить кризисы и депрессии, но и поддержать нормальную общественную эффективную деятельность.

«Мы видим, — говорит профессор Гэлбрейт, — что промышленная технология ставит настоятельные задачи, которые превыше идеологии».

Говоря о нынешних ошибочных западных концепциях

«возрождения рыночной экономики в СССР»,

профессор Гэлбрейт едко замечает:

«Не существует никакой тенденции к конвергенции советской и западной систем через возвращение советской системы к рыночной экономике. И та, и другая уже переросли этот процесс. Существует лишь ощутимая и очень важная конвергенция к одной и той же форме планирования при все возрастающей роли бизнеса».

В данном случае «конвергенция» не будет плодом равных усилий со стороны обеих систем — она произойдет в рамках социалистической системы, общая картина рисуется не в виде шахматной патовой ситуации, а в геометрической форме диагонали, проведенной в параллелограмме, образованном силами социализма и капитализма [1. Цитаты даны по лекциям профессора Гэлбрейта, опубликованным в "Листенер" 15 декабря 1966 г. (The Listener. - 1966. - Dec. 15).].

Историки считают, что похожая ситуация сложилась в свое время в ходе борьбы между Реформацией и контрреформацией. Профессор Баттерфилд, один из первых указавший на эту аналогию, подчеркивает, что с самого начала конфликта

«протестанты и католики стремились к полной победе; однако, когда их борьба зашла в тупик, обе стороны были вынуждены идти на взаимные уступки, «мирно сосуществовать» и довольствоваться разделением западнохристианского мира на „соответствующие зоны"»

[2. Моя критика проводимых профессором Баттерфилдом аналогий ни в коей мере не распространяется на его смелые призывы к разрядке международной напряженности, с которыми он обратился к американской аудитории в 50-х годах.].

Со временем первоначальный антагонизм в области идеологии смягчился в процессе взаимной ассимиляции: римская церковь набирала силу, впитывая в себя элементы протестантизма, а протестантизм, погрязший в догмах и сектантстве, в значительной мере потерял свою привлекательность и стал весьма похож на своего противника. Таким образом, создалась неустранимая и окончательно тупиковая ситуация; то же произошло и в наши дни — в этом сходятся и наши историки, и специалисты в области политики и экономики.