Читать онлайн «Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия». Страница 32

Чем доказано миролюбие славян, и точно ли данное качество будет востребовано при захвате ими внешнего мира — это неизвестно. Данная истина из разряда тех, что постигаются через веру. Почему миролюбие и восприимчивость к чужому должны явиться основанием для вразумления чужих — это не прописано в сочинениях; впрочем, «восприимчивость к чужому» можно рассматривать с точки зрения восприимчивости к чужой территории. Точно ли Европа суть погубленная пороками земля, точно ли российская государственность нравственнее римской государственности — ничем не доказано. Во всяком случае, Хомякову было ясно, что Россия должна сыграть всемирно-историческую роль в деле обновления человечества. Благое пророчество было тем упоительные слушать, что в тот момент, когда оно произносилось, Россия роли освободителя не играла, а напротив — являла собой общество с неизжитым рабством (в отличие от всей Европы, которую Россия собиралась учить благу, крепостное право на тот момент в России еще существовало) и именовалась «мировым жандармом». Однако сознание того, что в будущем держава непременно облагодетельствует целый мир ободряло патриотов. Спасти мир путем его покорения и внедрить миролюбие путем завоеваний — здесь содержится противоречие; но противоречия не замечали. Вы не смотрите, что у нас деревни с голоду дохнут; завтра мы всех вокруг научим всемирной любви: «так любить, как любит наша кровь, никто из вас давно не любит»! Это великое: «завтра мы вас освободим от вас самих» легло в основу великого мистического учения.

так пишет о грядущей России славянофил Алексей Хомяков о России. Произойдут ли внутренние перемены в России, об этом Хомяков не пишет. Не вполне понятно, состоится исцеление европейских пороков до того, как будут изжиты пороки российские, или же собственное здоровье врача не есть обязательное условие лечения. Вразумление греховного мира к покаянию — обычный мотив патриотической лирики:

Так писал последователь Хомякова, советский поэт, описывая вторжение советских войск в Финляндию. «Исцелить болезнь порока» соседних цивилизаций, помочь сопредельным народам раскаяться в своем позорном бытии — вот историческая миссия России. Евразийство стало политическим продолжением славянофильства, евразийство стало новой российской идеологией — другой идеологии у России сегодня нет.

Оруэлл предсказывал бесконечную борьбу Евразии, Атлантиды и Истазии, заменившую всякую идеологию вообще: упрощенную картину мира рисуют, не утруждая себя деталями. Газеты «Известия», «Завтра» и «Лимонка», телевидение — сегодня эти средства информации убеждают, что мир находится в состоянии глобальной борьбы континентов.

Гражданам всегда предлагают абстрактную борьбу — чем лагеря условнее, тем легче манипулировать сознанием гражданина. Противные лагеря обозначают обобщенно: белые — красные; католики — протестанты; социалисты — капиталисты. Сегодня даже дремучему человеку понятно, что борьба с мятежной Украиной есть фрагмент великой битвы цивилизаций! Сегодня человек в первую очередь евразиеец, а потом уже — муж, отец, служащий, пенсионер, вкладчик банка и т. п. Обывателю может быть любопытно, за что именно ему предлагают умереть.

Пушечное мясо уверено, что мясорубка нужна в борьбе за идеалы.

«Фашизм» меньшей страны, проявленный по отношению к стране, вооруженной ядерным оружием, нелеп — но дают понять, что речь идет о борьбе с фашизмом нового типа. Идет битва с американской мировой гегемонией, которую сегодня именуют разновидностью фашизма. Сегодня «фашизм», «русофобия» — есть идеология большого атлантического образования, к которому Украина якобы примкнула. Тем самым, борьба идет с Украиной, но символизирует схватку России с миром Атлантизма. Поговорка «бей своих, чтобы чужие боялись» стала политической программой.

Ситуация интересна симбиозом прологов Первой и Второй мировых войн: речь идет о защите капиталистических расчетов — но империалистическая война выдается за борьбу мировоззрений. В реальности, идеалы владельцев концернов (американских, украинских и российских) — не различаются. Но Первая мировая война желает, чтобы в ее жадных причинах видели идейные причины Второй мировой. Говорится так, что Россию могут захватить — однако не поясняют, что сделают со страной, если страну захватят. Вероятно, порушат святыни и уничтожат язык — впрочем, культура уже разрушена собственными усилиями. Поскольку никаких планов по изведению русского населения не существует, то возможно, речь идет об экономическом рабстве, которое невозможно допустить. Однако основная масса населения России и без глобальной войны находится в экономическом рабстве — вероятно, речь должна идти о каком-то сверхрабстве, о такой диктатуре, которую рабочие Череповца еще не видали от своих нынешних хозяев. Это довольно невнятная угроза. Но в нее верят, евразийская идеология угрозу толкует подробно.

«Евразийство» стало рабочей идеологией будущей войны — и нарисовало дислокацию. Новый евразиец А. Дугин обозначил географические цели, он говорит о «цикле расширения границ, превышающих прежние максимальные пределы» Эти ритмы расширения границ «напоминают сердцебиение» «Каждое следующее расширение увеличивало общие размеры России. Дугин написал учебник «Обществоведения»: «Идея «большой России» это проекция в будущее объективного анализа прошлого русского народа и логики его истории».

Масштаб влияния новой России «должен превосходить границы влияния Советского Союза». Это «не ностальгия по прошлому, но взгляд в будущее». Когда укрепится вертикаль власти, расширятся границы, вот тогда русское «традиционное общество» в полной мере победит атлантическое «общество модерна». Это звучит несколько обобщенно — но прилагаются карты.

У обывателя существует уверенность в том, что ему предъявлен утилитарный аспект «евразийства» (расширение территорий, выход к теплым морям, и т. п.), а помимо практического, есть еще и теоретическое, философское евразийство, которое гражданину знать не обязательно, которое он не поймет по причине сложности идей, но которое все объясняет. Там, в этом сложном философском евразийстве разверзаются бездны скрытых истин и дух совершает восхождение в горные выси. Там рассказано про Логос и Эйдос, про традицию и теодицею, про феномены и ноумены; а гражданину в доступной форме излагают практическую суть вопроса — мол, укров надо мочить. И гражданин верит, что жрецы и политики сами оперируют высоким умственным евразийством, а до воинов доносят практические следствия. Есть, думает гражданин, великая философия евразийства, вот к ней-то, к истокам, мы сейчас и приникли. И, надо сказать, современные «евразийцы» это соображение в гражданах поддерживают, говоря о «посвященных», «жрецах и кшатриях» эзотерическом знании, примордиальных откровениях — произносится много загадочных слов, за которыми не стоит ровно ничего. И прежде всего — за этим нет никакого знания и философии.

Важно понять следующее: философия в принципе отрицает тайны. Когда вам говорят о каком-то тайном мистическом знании для посвященных, то будьте уверены — к философии это не имеет, и не может иметь ни малейшего отношения. Философия, по определению своих занятий, стремится мир понять, всякое явление стремится истолковать и объяснить, не стесняясь простых слов. Пафос философии — в понимании и в объяснении. Все, чем занимался Сократ — это устранение мистификаций и стереотипов суждений, требование понять, сравнить, найти точные определения сути вещей. Все, чем занимался Кант — это разумные доказательства моральных императивов; все, чем занимался Гегель — это разумное объяснение действительности. Область философии — все, что находится в пределах разума, и, хотя слово Эйдос и звучит загадочно, в этом понятии нет загадки: Эйдос — это всего лишь концентрация многих смыслов, это атом, который философия постоянно расщепляет, обсуждая и доказывая разумность или кажимость. Тайн философия не признает. Более того, тайн и мистики не признает и христианская религия.

Таинство — не есть тайна. Пафос Фомы Аквинского в том, чтобы утвердить знанием и пониманием душевную веру — вне осознания и понимания веры нет.

В силу сказанного никакой «философии евразийства» не существует. В основе евразийства лежит мистическое понимание действительности, данное пастве избранными, вмененное жрецами представление, у которого нет ни единой опоры — ни географической, ни социальной, ни исторической. И уж, разумеется, нет никакого категориального рассуждения.