Читать онлайн «Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну». Страница 5

Позднее, однако, англичане постарались не так афишировать свои недостатки, имевшие порой немаловажное значение. С 1856 приблизительно по 1885 год английская корабельная артиллерия заведомо уступала по мощности снарядов, скорострельности, точности и дальности стрельбы, а также по надежности новейшим тогдашним артиллерийским системам других стран, в частности – пушкам Круппа, принятым на вооружение в русском флоте с 1867 года и производимым как в Германии, так и в России[28]. Технические дефекты тогдашнего британского флота стали много позже предметом исследований историков военной техники, но в то время, когда эти дефекты имели место, о них мало кто знал и, главное, никто не попытался использовать их для противодействия английской политике.

Ахиллесовы пяты британского флота никогда не вылезали на всеобщее обозрение в реальных военных конфликтах того времени: сам ход политических событий второй половины XIX века, в которых главную роль с почти постоянной удачей играли англичане, позволил им успешно пережить эти периоды относительного технического отставания без серьезных морских сражений и риска тяжелых военных и моральных потерь.

Внутри Англии, в чрезвычайно узком кругу ведущих политиков и военных, собственные недостатки сделались, однако, традиционным объектом неусыпных забот. Знаменательно притом, что уже в те времена общепризнанное безоговорочное превосходство британского флота стало отчасти умело создаваемым мифом и блефом, но об этом лучше всех знали сами англичане и старались окружать эту ситуацию плотной стеной завесы. Это оказалось самой охраняемой тайной Британской империи, по существу не раскрытой до настоящего времени – обратим на это внимание и запомним этот главный стержень британской практической политики!

В целом же колоссальные финансовые возможности империи и техническое превосходство английской промышленности позволяли достаточно быстро изживать огрехи собственных военно-морских экспертов, и престиж британского флота оставался неколебим. Закон 1889 года и был призван гарантировать исключение риска возобновления чего-либо подобного: подавляющее исходное преимущество британского флота должно было застраховать англичан от любых дальнейших попыток посягательств на их превосходство и обеспечить их запасом времени на необходимое перевооружение и преодоление тем самым любого новейшего технического преимущества любых их возможных соперников. Но в этом-то, как оказалось позднее, таилась еще одна опасность для британского флота: ведь производить перевооружение тем легче (и в техническом, и в финансовом отношении, и с учетом времени), чем меньше старого оружия. В случае радикальных технических изменений огромный флот становился не преимуществом, а обременительной обузой! Вот именно это и должно было произойти во второе пятилетие ХХ века, но об этом еще никто не догадывался в тот момент, когда Вильгельм II бросил свой вызов!

Вызов 1898 года был замахом не только на создание новейших военных кораблей, что вполне могло обеспечиться финансовой мощью быстро развивавшейся Германии, качеством выросшей в предшествующие годы германской промышленности и одаренностью немецких инженеров и рабочих, но и на количественный баланс сил, на что никак не могли посягать французы или русские в истекшие десятилетия.

Поначалу это было воспринято и в Англии, и почти во всем остальном мире достаточно иронически: к 1897 году по численности всех видов современных боевых кораблей Германия находилась где-то на четвертом-пятом месте в мире, а Англия превосходила ее в 4-5 раз[29], и даже удвоение мощи Германского флота в результате выполнения программы 1898 года не должно было бы создавать англичанам особых трудностей, но все же заставляло задуматься.

Еще большую иронию и, одновременно, тайную тревожную задумчивость вызывала личность главного инициатора этой затеи – самого Вильгельма II.

Шло время, прошел еще десяток лет, германская программа неоднократно модернизировалась, наращивалась и, главное, безупречно выполнялась. Ирония испарялась, а тревожная задумчивость усиливалась. Да задумчивостью дело уже никак ограничиваться не могло: Англии пришлось самой пересматривать собственные судостроительные программы, чтобы реагировать на возрастающую мощь германского флота, хотя о том, чтобы поставить превосходство англичан под сомнение, речи, казалось бы, еще и не шло. Но продолжение этой упорной гонки заставляло уже совсем всерьез задуматься о замыслах ее инициатора, особенно с учетом не совсем обычных человеческих качеств германского кайзера, упорно продолжавшего идти по пути, провозглашенному им самим в 1898 году.

Оглянемся и мы на начало его жизненного пути, проследим за его идейным возмужанием, а заодно выясним, как формировались взгляды и намерения и его союзников, и его врагов, а главное – кто и почему становился ему врагом.

Начало ХХ века стало эпохой заката влияния монархов на европейскую и мировую политику. Англичанин Георг V, немец Вильгельм II и русский Николай II (чисто формально сохранявший ничтожные доли русской крови) оказались последним поколением европейских монархов, игравших важнейшую политическую роль. При этом все трое были ближайшими родственниками: Георг был двоюродным братом и Вильгельма (отец Георга был родным братом матери Вильгельма), и Николая (их матери были родными сестрами). Европой в течение предшествующего тысячелетия, по существу, правил единый клан монархов, только подразделявшийся на несколько главных ветвей.

Одной из веточек был и род великих герцогов Гессен-Дармштадтских, до объединения Германии также бывших суверенными монархами; и позже он продолжал поставлять благородных красавиц-невест в другие европейские дворы. Но не только красоту и юность дарили эти девушки своим избранникам: род Гессен-Дармшштадтских герцогов был носителем наследственной гемофилии – патологической несвертываемости крови, которой заболевали некоторые их потомки только мужского пола. Гессенские принцессы – дочери герцогов – сами гемофилией не страдают, но передают ее своим сыновьям с определенной вероятностью. Проследить, однако, как именно распространялась эта болезнь по родословному дереву Гессен-Дармштадтских герцогов, их предков и потомков, довольно затруднительно: фактическое отцовство у некоторых детей нередко является секретом их матерей, а в некоторых ситуациях и последние не могут достоверно знать, кто же является отцом их ребенка. Тем более, что и Гессен-Дармштадтские герцоги не являются монополистами на гемофилию в европейских королевских домах.

Cуществует гипотеза, что носителем данного гена была великая английская королева Виктория (1819-1901), мать девятерых детей, поскольку от гемофилии якобы умер один из ее сыновей, Леопольд (1853-1884), и гемофиликами были потомки двух ее дочерей, но как раз обе последние состояли в браках с потомками Гессен-Дармштадтских герцогов. С другой стороны, никто из официальных предков Виктории гемофилией, как будто бы, не страдал. С третьей стороны, гемофилия может возникать и при отсутствии больных предков – в результате мутации, происходящей, однако, чрезвычайно редко. Наконец, далеко не ясно, насколько точно ставили медицинские диагнозы до XIX века и насколько тщательно их скрывали позднее.

Так или иначе, здоровое потомство – забота в принципе каждого человека, но для коронованных особ оно имеет особое значение и нередко становится фактором, играющим немаловажную политическую роль.

Всем современным россиянам известно, насколько существенным оказалось нездоровье последнего русского цесаревича, как оно отравляло и бытовую, и политическую атмосферу на самых вершинах российской власти в критические годы, предшествовавшие революции. А ведь последняя русская царица была не первой гессен-дармштадтской принцессой, вошедшей в российское царское семейство! Что же уберегало от зловредной заразы в предшествующих случаях? Об этом стоит напомнить.

Первой гессен-дармштадтской принцессой, вышедшей замуж за наследника российского престола, была Наталия Алексеевна – первая жена будущего Павла I, но она умерла после первых родов; умер и родившийся ребенок – генетический эксперимент оборвался на первом же шаге. От своей второй жены, Марии Федоровны, принцессы уже не Дармштадтской, а Вюртембергской, Павел получил множество вполне здоровых потомков.

Следующей гессенской принцессой, обосновавшейся в России, была императрица Мария Александровна (в девичестве – Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария) – супруга Александра II, о которой ниже пойдет речь как о немаловажной политической фигуре своего времени. Мария Александровна стала матерью двух дочерей и шести сыновей – в том числе императора Александра III; никто из них и их сыновей гемофилией не страдал. В чем тут дело? Только ли счастливый случай, предусмотренный теорией?