Читать онлайн «Трансформация войны». Страница 21

Поскольку война не имела отношения к простым людям, ныне нам неизвестно, что они о ней думали, тем более что высшие слои общества — аристократия и духовенство — считали их мнение недостойным даже упоминания. В великом крестьянском восстании, произошедшем во Франции в XIV в., погибло больше людей, чем во многих войнах того времени, тем не менее его даже не удостоили названия «война», назвав вместо этого жакерией[23]. Bonhommes едва ли даже считали людьми, соответственно при их подавлении рыцарский обычай не соблюдался. Судя по литературным источникам, таким как аллегорическая поэма XIV в. «Видение о Петре Пахаре», можно сделать вывод, что низшие слои общества рассматривали войну как порождение пороков и жадности баронов. Война считалась отнюдь не инструментом в руках короля, а бедствием, подобным чуме, навлекаемым на народ распущенной знатью. Всегда в теории и зачастую на практике высшие слои делали это без ведома короля или против его воли.

По мере того как мы приближаемся к эпохе античности, «картина мира по Клаузевицу» начинает представляться более соответствующей действительности, чем в случае со Средневековьем. Однако это впечатление ошибочно. Даже термин «Римская империя» вводит в заблуждение, так как правильный перевод слова Imperium — «власть», или «господство». Уже в I в. н. э. предпринимались попытки превратить сам Рим в божество. Однако не существовало идеи государства как абстрактного юридического лица, отдаленного от правителя, тем более современники не могли помыслить себе, что их интересы могут расходиться. Августу, пытавшемуся скрыть свое истинное положение под республиканскими титулами, такими, как консул, не удалось никого обмануть. Прежде всего он был Imperator, т. е. победоносный полководец. После него правители даже и не пытались притворяться, а позже титул princeps был сначала неофициально, а потом и официально заменен на dominus («господин»). Все это отразилось в тогдашней «политической» теории, которая не имела к политике никакого отношения. Предметом таких учений, как эпикурейство, кинизм и стоицизм, было примирение человека с его судьбой в мире, обреченном на деспотическое правление; то же самое, но чуть позже, относится и к раннему христианству.

Деспотизм был типичной формой правления и во времена эллинизма. Личность царя-божества и его царство настолько отождествлялись, что самые важные должностные лица считались просто «друзьями» или «товарищами» правителя. Первоначально они действительно были таковыми, живя вместе с ним в одном шатре или рядом с ним и разделяя с ним опасности битв. Никто не выразил эту идею лучше Селевка I, преемника Александра Македонского, который после его смерти установил свою власть на территории Малой Азии, Сирии и части Месопотамии, причем не имея за собой никакого права, кроме силы оружия. Перед всей своей выстроившейся армией он отдал свою жену Стратонику своему сыну от первого брака — Антиоху, добавив, что, поскольку они оба молоды, у них наверняка будут дети. Этот акт кровосмешения оправдан «не потому, что таков закон богов или людей, а потому, что таково мое желание». Он еще раз подтвердил очевидное: царство Селевка представляло собой военную диктатуру, хаотическое собрание различных народов и территорий, подчинявшихся одному человеку, которого поддерживали его воины.

Несмотря на то что античность не знала института государства, тем не менее она признавала разделение на «правительство», армию и народ. В культурно однородном эллинистическом мире война считалась делом первых двух, а не народа, и были установлены некоторые правила по поводу того, кто, что и с кем мог делать, при каких обстоятельствах и с какими целями. Однако разделение подобного типа неприменимо ни для республиканского Рима, ни для классического греческого полиса. В этом отношении перевод слова polis как «город-государство» может ввести в заблуждение. Известно, что polis был суверенным в том смысле, что не признавал власти над собой, при этом обладая и пользуясь правом войны. Тем не менее он не был государством, а такие слова, как arche[24] или koinon[25], не соответствуют современной идее «правительства» как института. Те, кто занимались повседневным управлением в республиканском Риме и греческом полисе, были не правителями, а чиновниками, избиравшимися ежегодно. Они руководили не государством, а, если прибегнуть к латинскому выражению, res publica — «союзом людей», «сферой публичного».

Помимо политических res publica включала в себя еще и религиозные, культурные и общественные дела. Боги, которым поклонялся гражданин, были богами города. То же относится к праздникам, отмечаемым им, и к календарю, по которому жил. Поэтому роль, которую играли такие политические образования в жизни индивида, во многих аспектах превосходила роль, играемую современным либеральным государством, и в этом отношении они приближались к современному тоталитарному государству. Тем не менее ни греческий полис, ни Римская республика не были юридически независимы; эта идея появилась впервые лишь в XVII в. В то время как в основе современного государства лежит территориальность, его греческий и римский аналог мог существовать даже без территориальной основы. И действительно, история многих греческих колоний начинается с того момента, как люди ступили на борт корабля. Важнейшие решения, касающиеся войны и мира, принимали не правители, а народ Рима, Афин или Спарты на различных собраниях, подчеркивая тем самым характер «политической» организации, представляющей собой объединение граждан. Данная система отражала более ранние, примитивные формы организации.

Проголосовав за войну, граждане собирались там, где проходил сбор ополчения. Магистрат, исполнявший в тот момент соответствующие обязанности, набирал себе войско из добровольцев или из тех, кто еще не прошел через полагающееся ему количество кампаний. Армии, как постоянной специализированной организации, отдельной от народа, не существовало; изначально слово populus могло означать и то и другое. Соответственно латинское слово exercitus и греческое stratos лучше всего могут быть переведены не как «армия», а как «скопление» или «воинство», равно как и библейское слово tsava означает «масса» или «скопление людей». Понятия «воинство» и «народ» были настолько тесно слиты друг с другом, что афиняне, оказавшись отрезанными на вражеской территории во время сицилийской экспедиции, могли подумывать об объявлении себя независимым полисом. А гражданам города-государства и в голову не могло прийти, что они сражаются за кого-то еще, кроме как за себя. Отсутствие представлений об абстрактных образованиях отражено и в языке, который использован в дошедших до нас источниках. В сочинениях античных авторов, от Геродота и Ксенофонта до Полибия, всегда именно «афиняне», или «лакедемоняне», а не «Афины» и «Спарта», как таковые объявляют войну, сражаются и заключают мир.

В заключение экскурса в историю необходимо упомянуть о многочисленных племенных обществах, распространенных до недавних пор по всему миру и даже в Европе игравших важную роль еще в Средневековье. Многие из них, от североамериканских сиу до амазонских джибаро, от восточноафриканских масаи до фиджи с острова Фиджи, были чрезвычайно воинственны. У некоторых, подобно диким охотникам за головами в Новой Гвинее, вся жизнь вращалась вокруг воинских деяний, поэтому, когда колонизаторы сделали невозможным продолжение этих подвигов, их культура приходила в упадок и, в конце концов, исчезла. Из того, что эти люди были воинственными, вовсе не следует, что они знали, что такое государство, и воевали от его имени. Напротив, племенные воины часто затруднялись понять, зачем человеку воевать ради кого-то, кроме себя, своей семьи, друзей или союзников. И эти различия не носили чисто академический характер. Когда племена воевали с людьми белой расы, обычно это происходило в результате взаимного непонимания, причем каждая сторона обвиняла другую в предательстве. Так, вождь какого-нибудь североамериканского индейского племени обещал властям американского штата не начинать войну и выкурить с ними трубку мира. Однако он считал, что члены его народа необязательно связаны этим договором. Но даже если бы он и хотел, чтобы они его выполняли, то вряд ли имел власть заставить их это делать.

Племенные сообщества, не имеющие государства, не признают и различий между армией и народом. У таких сообществ нет армии, а точнее, они сами и есть армия. В этом отношении они не отличаются ни от греческих городов-государств, ни, если брать пример из современной жизни, от различных террористических организаций, которые сегодня сражаются друг с другом в Ливане, Шри-Ланке или Абиджане. В этом случае правильнее говорить не о солдатах, а о воинах. Поэтому во многих языках — например, в языке племени масаи или наречиях североамериканских индейцев — слово «воин» означает просто «молодой человек». Как видно из приведенного сравнения с террористическими организациями, примитивная природа племенных сообществ вовсе не означает, что они не имеют отношения к настоящему. Скорее уж они имеют отношение к будущему, возможно, даже в большей степени, чем мир государств, к которому мы привыкли.