Читать онлайн «Преступления США. Americrimes. Геноцид, экоцид, психоцид, как принципы доминирования». Страница 29

Теория «границы» получила широкое отражение в литературе, обошла университеты, была подхвачена политическими деятелями различных направлений. Гипертрофировав отдельные стороны американского общественного развития, Тернер дал историческое обоснование агрессивной внешней политики США на рубеже XX века. Солдаты империалистической эпохи выступали как наследники пионеров освоения американского Запада [50].

В трактовке Тернера империалистическая экспансия изображалась «экспансией свободы», необходимой для поддержания демократии и распространения ее за пределы страны. В экономическом плане концепция была обращена не только к представителям бизнеса, объяснявшим кризисы сокращением площади «свободных» земель и необходимостью новых рынков сбыта. Тернер апеллировал также к демократическим элементам, которые выступали с позиций laissez faire против всесильных трестов. Если основой свободной конкуренции является, по Тернеру, наличие неосвоенных земель, а их исчезновение порождает упадок свободного предпринимательства и рост трестов, то вывод напрашивался один: необходимо дальнейшее территориальное расширение. И эта теория нашла известное число сторонников среди фермеров [51]. Сам Тернер в середине 90-х годов выступил с требованием энергичной заморской экспансии [52]. Создателем концепции маринизма, автором многочисленных статей на «злободневные» политические темы был А. Мэхэн — несомненно, влиятельный идеолог экспансии на рубеже XX века, соединивший ее теорию и практику. Центральная идея всех сочинений Мэхэна, и прежде всего книги «Влияние морской силы на историю, 1660–1783» (1890), — решающая роль морской мощи в истории. Эту мысль он старался обосновать на опыте морских войн XVII–XVIII веков и создания британской колониальной империи. При этом попытки установить непосредственную связь между географическим положением государства, «характером народа» и морским могуществом в отрыве от экономической и социальной организации общества роднят идеи Мэхэна с позднейшей геополитикой [53].

Мэхэн не скрывал прагматического характера обращения к английской истории и прилагал ее уроки к решению внешнеполитических задач США. Он ставил целью доказать, что Соединенным Штатам необходим большой флот. Все виднейшие теоретики экспансии исходили из необходимости решить социальные и экономические проблемы, стоящие перед США, но ни у кого мотивы «экономической целесообразности» империалистических захватов не выступали столь откровенно и грубо, как y Мэхэна. Он откровенно заявлял, что выполнению этих задач в первую очередь подчинена его морская философия [54].

Мэхэн был не только теоретиком империалистической экспансии, но и империалистом-практиком. В многочисленных статьях, публиковавшихся с начала 90-х годов, им была набросана конкретная политико-стратегическая программа экспансии. К ее основным моментам, помимо строительства большого флота, относился захват колоний в различных частях земного шара, создание морских баз, отмена законов, ограничивающих финансирование программы вооружений, и, наконец, воспитание всей нации в экспансионистском духе. Мэхэн особо подчеркивал необходимость захвата Гавайских и Филиппинских островов на пути США к Восточной Азии и установления господства в странах Карибского бассейна для подчинения Латинской Америки. В ряду концепций, оправдывавших экспансию США, большое внимание Мэхэн уделял «Доктрине Монро». Вместе с Т. Рузвельтом (а иногда и предваряя его) Мэхэн дал новое толкование доктрине, превращая ее в средство оправдания интервенции США не только в Латинской Америке, но даже за пределами Американского континента.

Влияние Мэхэна трудно переоценить. Американский историк Ч. Бирд назвал его «наиболее успешным пропагандистом в истории США» [55]. Его аргументы цитировались конгрессменами, их использовали публицисты. Особенно сильно было влияние Мэхэна на видных политических деятелей из кружка Т. Рузвельта, Г. Лоджа, Дж. Хэя, Б. Адамса, а через них — на осуществление внешней политики США. Как остроумно заметил американский историк У. Лафебер, «в отличие от Тернера, Стронга и Адамса, его (Мэхэна) влияние на американскую внешнюю политику может быть измерено в таких зримых величинах, как 15-тысячетонные морские суда» [56].

Все эти экспансионистские концепции оказали свое влияние на американскую общественную мысль, причем каждая имела специфическую направленность. Доктрина «превосходства» англосаксов обращалась к живучим иллюзиям о США как стране передовой демократии и расистским предрассудкам; теологическая апология экспансии поддерживалась верой многих американских протестантов в религиозное «предопределение» США; теория «границы», переосмысливая демократическую мифологию, возникшую в вековой борьбе за «свободную» землю, создавала широкую идейную базу для экспансионизма; доктрина «морской мощи» оказала воздействие на военно-политические круги [57].

И каждая «концепция», каждый опыт теоретизирования на самом деле обосновывал устаревшую, казалось бы, в обществах Нового времени идею примитивного доминирования. Англоамериканцы лишь пошили ей новый кафтан, нацепив на него жупелы под названием «свобода», «построение демократии», но сущность-то, то есть сама природа «нового царства» являлась все той же, которая была характерна для любой средневековой орды.

Абрис американской «нации», ее характерная схема ничем не отличалась от тех же золотоордынцев, ведь и монголы прибыли на земли нижневолжского региона точно с той же убежденностью в своей избранности и уникальности, и они считали, что для построения своего государства им необходимы «свободные земли», а тот факт, что на землях кто-то уже обитал, воспринимался лишь как недоразумение, которое можно «исправить». Так ощущали свою реальность и англоамериканцы, они считали недоразумением наличие коренного населения, но они пошли дальше монголов, они завезли в страну дополнительную, резко отличающуюся от прочих группу людей, которая заведомо не вписывалась и не могла вписаться в контуры нации, и никто и допустить не мог, что когда-нибудь возникнет разговор о включении чернокожих в состав этой немыслимо избранной нации.

Англо-американцы были далеко не первыми, кто, прибыв на чужие земли, стремился истребить коренное население и заявить: «Это наша земля, которая теперь станет исконной для нашей древней нации, здесь мы построим царство наилучших истин и будем управлять отсюда всем миром», нет, конечно, не первые они, и монголы тоже не являлись пионерами этой замечательной затеи, но англо-американцы отличились тем, что сумели создать «доктрину развития нации», в которой бурлила гремучую смесь средневековой, примитивнейшей расистской дикости, налитая в сосуд мечтаний о некоей свободе (в действительности являющейся абсурдным эгоизмом), и упакованная в обертку идей Нового Времени, которые и могли показаться кому-то манкими, обмануть кого-то, выглядеть витриной американизма, но не являлись его истинной сущностью и нисколько не определяли настоящий характер становления его «нации».

История становления «американской нации» имела не только теоретико-политический разрез, но и практически-гражданственный, в котором немалую роль играли «ячейки самоорганизации сознательных граждан». Люди, группировавшиеся в эти кружки и организации, впитав россказни «белых интеллектуалов» о немыслимом превосходстве их удивительной расы, воплощали в жизнь эти «идеи». Разумеется, одной из таких «сознательных» ячеек стал Ку-Клукс-Клан — любопытнейшая, надо сказать, организация, которая, пожалуй, воплотила в некоторой степени мечту Фримена о том, чтоб каждый ирландец убил по одному негру и был за это повешен, ведь клановость ККК — отголосок старинных племенных отношений шотландцев и ирландцев, которые растворились-таки в среде «белых американцев», хотя англосаксы весьма брезгливо относились к их «неполноценной крови», но именно шотландец предложил назвать организацию, которая проистекала из общества «Рыцарей золотого круга», «Кланом Круга» (куклос — круг по-гречески, а поскольку в англоязычной транскрипции принято все коверкать и искажать, то это слово оказалось разделено черточкой-дефисом).

Появление Ку-Клукс-Клана (который трижды потом возрождался) на самом-то деле очень закономерно и очень объяснимо, ведь эта «организация», замешанная на ненависти и иррациональной злобе, была настоящим слепком с извращений психики испорченного подростка. Сама иерархия ККК напоминала подростковую игру, участники которой называли себя бойцами «невидимой империи юга», во главе ее стоял «великий маг», при котором был совет из десяти «гениев», каждый штат Америки был назван ими «королевством», в каждом королевстве были «домены», которыми заведовали «тираны» и их помощники «фурии», а также были отдельные «пещеры». Было много разных должностей калибром помельче, несмотря на приставку «великий» у каждого из них: «великие казначеи», «великие стражи», «великие турки», «циклопы» и прочие.