Читать онлайн «Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля». Страница 14

Кровавый след тянулся за Голощекиным после расправы над царской семьей везде, куда бы не назначал его Орграспред, появившийся в ЦК после смерти Свердлова. В 1925 году Голощекина прислали в Казахстан. Вскоре все видные казахские коммунисты попали в «национал-уклонисты». В степи, через восемь лет после революции, он провозгласил свой «малый Октябрь». Если потребуется, пояснил он, надо идти на жертвы, не боясь крови. И она полилась. Даже великого просветителя Абая, умершего до революции, объявили врагом Советской власти. Был уничтожен духовный цвет нации. Над верующими надругались, закрыв все мечети. Повсеместно искусственно разжигалась классовая борьба.

В 1929 году три четверти коренного населения Казахстана вело кочевой или полукочевой образ жизни. И вот им-то, прирожденным кочевникам, Голощекин повелел в кратчайший срок «осуществить оседание». Оно проводилось варварскими методами. У людей отбирали скот, домашний скарб и под присмотром милиции сгоняли в «точки оседания», где не было ни жилья, ни кормов, ни воды. Всех сопротивляющихся арестовывали и объявляли врагами социализма. Обобществляли арбузные и огуречные семена, одежду и домашнюю посуду, собак и кошек, даже пирамидальные тополя. Множество истинных скотоводов и хлебопашцев было расстреляно, разорено и выслано на погибель. «Отнятие самого необходимого из одежды и домашней утвари и полное лишение продовольствия, — говорил он, — порождает сочувственное отношение к кулацким семьям и их детям со стороны середняков и даже бедняков, берущих их на прокормление». Это, видимо, по-настоящему раздражало: еще бы, тут жалели не абстрактных людей, как он, а — живых.

Коренное население, подавляемое чекистами, милицией и регулярными войсками, уходило в соседние Киргизию и Узбекистан, в Поволжье и на Урал, в Сибирь. С боями пробивались в Китай. По официальным данным, от произвола бежали более миллиона казахов — треть населения. Многие бросали детей, не надеясь их уберечь. Сироты умирали десятками тысяч. Актюбинский отряд Красного Креста сообщал, что все детское население Тургая в возрасте до четырех лет вымерло. Отчаявшиеся матери оставляли детей перед учреждениями и домами. На станции Аягуз одна казашка бросила двоих детей под поезд, другая в Семипалатинске утопила двоих малолеток в проруби. Казахи, лучшие в стране скотоводы, бежали с родной земли, а в Казахстан под дулами чекистских винтовок гнали спецпереселенцев — цвет русского и украинского крестьянства. Выбрасывали из скотских вагонов на мерзлую голую землю, оставляя на погибель.

«В три года коллективизации, — пишет В. Михайлов, — Голощекин сделал с Казахстаном примерно то же, что Пол Пот с Кампучией. К 1933 году от 40 миллионов голов скота осталась едва ли десятая часть; причем в главных животноводческих районах, где прежде находилось почти все стадо, осталось всего 300–400 тысяч. Из крупнейшего в стране поставщика мяса, шерсти, кожи Казахстан превратился в голодную пустыню. Казахи, которые даже приветствуют друг друга при встрече словами: «Здоров ли скот?», лишились своей жизненной основы.

Никто в точности не знает, сколько людей погибло от голода и болезней в 1931–1933 годах, да и невозможно это установить. По различным подсчетам, число жертв колеблется от полутора до двух миллионов человек. Большинство из них — казахи, тысяч 200–250 — люди других национальностей. Вымерла треть, если не половина нации. Материалы переписей свидетельствуют: лишь к 1970 году коренное население республики восстановило свою численность 1926 года».

В 1941 году арестованного перед войной Голощекина по указанию Берии расстреляли. Во времена Хрущева реабилитировали. В Кустанайской области есть железнодорожная станция, сохранившая с 1932 года имя верного сподвижника Свердлова. Имеется также и станция, названная именем бывшего председателя ВЦИК. До сегодняшнего дня стучат поезда от станции Голощекино до станции Свердловск по усыпанной костями земле.

На такой далеко не оптимистичной ноте заканчивается публикация в «Литературной России». Мысль автора предельно ясна: ученики достойны своего учителя, перед ними всегда стоит его пример. Ничего нового Голощекин не придумал. Стирая с лица земли казахский народ, он пользовался теми же методами, что и Свердлов по отношению к донскому казачеству. Правда, с поправкой на мирное время.

Сегодня Свердлову предъявляют прямые обвинения в преступлениях против народа, в организации расказачивания и геноцида на Дону. Долгое время правда о страшных событиях, приведших к трагедии и казачества, и народа в целом, тщательно скрывалась. Наружу она начала выходить еще в начале шестидесятых годов, но оттепели перекрывали кислород, что создало питательную почву для слухов, которые множились до самого последнего времени.

Истина томилась в архивах, к которым только сейчас открыт доступ. Вот что докладывал о тех кровавых днях в казачий отдел ВЦИК московский коммунист К. К. Краснушкин, командированный в Хоперский район и работавший в 1919 году в ревтрибунале, а затем председателем Урюпинского комитета партии. «Был целый ряд случаев, — сообщал он, — когда назначенные на ответственные посты комиссары станиц и хуторов грабили население, пьянствовали, злоупотребляли своей властью, чинили всякие насилия над населением, отбирая скот, молоко, хлеб, яйца и другие продукты и вещи в свою пользу, когда они из личных счетов доносили в ревтрибунал на граждан и те из-за этого страдали… Отдел розысков и обысков при ревтрибунале, а также комиссары при производстве обысков отбирали вещи, продукты совершенно безнаказанно на основании личных соображений и произвола, причем, как видно из переписок по дознаниям, отобранные предметы исчезали неизвестно куда. Эти отобрания и реквизиции производились сплошь и рядом… с совершением физических насилий. Эти действия… настолько возбуждали население района, что был признан необходимым возможно скорейший разгон этого отдела…

…Трибунал разбирал в день по 50 дел… Смертные приговоры сыпались пачками, причем часто расстреливались люди совершенно невинные, старики, старухи и дети. Известны случаи расстрела старухи 60 лет неизвестно по какой причине, девушки 17 лет по доносу из ревности одной из жен, причем определенно известно, что эта девушка не принимала никогда никакого участия в политике. Расстреливались по подозрению в спекуляции, шпионстве. Достаточно было ненормальному в психическом отношении члену трибунала Демкину заявить, что подсудимый ему известен как контрреволюционер, чтобы трибунал, не имея никаких других данных, приговаривал человека к расстрелу… Расстрелы производились часто днем, на глазах у всей станицы, по 30–40 человек сразу, причем их с издевательствами, с гиканьем, криками вели к месту расстрела. На месте расстрела людей раздевали догола, и все это на глазах у жителей. Над женщинами, прикрывавшими руками свою наготу, издевались и запрещали это делать…»

Кровь стынет в жилах от описания диких сцен бессудных расправ над казаками и их семьями. Богуславский, председатель ревкома в станице Морозовской, напившись, отправился в тюрьму, потребовал список арестованных, вызвал по порядку номеров 64 сидевших в камерах казаков и всех по очереди расстрелял. В дальнейшем Богуславский даже не утруждал себя приходом в тюрьму — вызывал для расстрела в ревком, а то и к себе домой. В Центральном архиве Октябрьской революции хранились документы о том, что во дворе дома Богуславского обнаружили 50 зарытых трупов расстрелянных и зарезанных казаков и членов их семей. Еще 150 трупов нашли в разных местах вне станицы. Проверка показала, что большинство убитых ни в чем не было виновно и все они подлежали освобождению.

В ходе расказачивания, вылившегося в подлинную вакханалию, погибли сотни тысяч невинных людей. Сколько точно — предстоит еще подсчитать. Те, кто взялся вершить судьбу казачества, не разбирались в его противоречивой социальной природе. Казачья масса представлялась охваченным фанатизмом романтикам мировой революции настолько некультурной, что они проводили сходство между ее психологией и психологией некоторых представителей зоологического мира. Основанием для такого заключения служила серьга в ухе казака. Иногда их было две. А кое-кому приходилось видеть, что у некоторых казаков даже в носу проделана дырка для вставления кольцеобразного приспособления. Отсюда делался вывод: казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции, русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие. Дон необходимо обезлошадить, обезоружить, обезнагаить и обратить в чисто земледельческую зону.

«Обезлошадить», «обезнагаить» казаков, за спиной которых многовековой, с XV столетия, исторический путь? Сжечь в пламени классовой борьбы уникальный народный слой с его своеобразным укладом жизни, традициями и обычаями, ярким, самобытным фольклором? Это ли не прообраз, не генеральная репетиция тех чудовищных репрессий, которые потом воплотятся в требовании Шаи Голощекина об «осуществлении оседания» казахов-кочевников в кратчайшие сроки, в другие акции геноцида по отношению к целым народам, предпринятые верными сподвижниками Свердлова.