Читать онлайн «Маркс против русской революции». Страница 18

В другом месте он высказывается даже определеннее: «Годами, мало-помалу, у меня складывалось убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая раса… Повседневное наблюдение постоянно приводило к выводу, что иностранцы и русские смешанного происхождения даровитее, культурнее и значительно выше, как материал для культуры» [59, с. 38].

Был оживлен и антирусский миф, который гласил о «рабской душе» русских. Часто поминали фразу из романа Чернышевского: «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Ленин писал в 1913 г. о реформе 1861 г.: «Теперь, полвека спустя, на русских осталось гораздо больше следов рабства, чем на неграх [в США]. И даже было бы точнее, если бы мы говорили не только о следах, но и об учреждениях» [60]. Ранее и сам Маркс оценивал эту реформу отрицательно: «Одни говорят, что Россия, благодаря освобождению крестьян, вступила в семью цивилизованных народов… Так вот, что касается освобождения крестьян в России, то оно избавило верховную правительственную власть от противодействия, какое могли оказывать ее централизаторской деятельности дворяне. Оно создало широкие возможности для вербовки в свою армию, подорвало общинную собственность русских крестьян, разъединило их и укрепило их веру в царя-батюшку. Оно не очистило их от азиатского варварства, ибо цивилизация создается веками» [34, с. 207].

Советская революция вызвала взрыв ненависти к русскому простонародью. Бунин писал в книге «Окаянные дни»: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно ассиметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…».

Русофобия российской элиты подкреплялась русофобией Запада. Даже Керенский, масон и западник, так начинал в эмиграции в 1942 г. свою рукопись «История России»: «С Россией считались в меру ее силы или бессилия. Но никогда равноправным членом в круг народов европейской высшей цивилизации не включали… Нашей музыкой, литературой, искусством увлекались, заражались, но это были каким-то чудом взращенные экзотические цветы среди бурьяна азиатских степей» (цит. в [61]).

Кстати, это взаимопонимание в русофобии не исчезло даже после Отечественной войны, когда наш народ представлял собой «нацию инвалидов и вдов». Вот что пишет, в эмиграции, любимая нашими демократами писательница Н. Берберова в 1947 г. Керенскому: «Для меня сейчас «русский народ» это масса, которая через 10 лет будет иметь столько-то солдат, а через 20 — столько-то для борьбы с Европой и Америкой… Что такое «его достояние»? Цепь безумств, жестокостей и мерзостей… Одно утешение: что будущая война будет первая за много десятилетий необходимая и нужная».

Как они ждали, чтобы начавшаяся холодная война переросла в горячую! Советские люди полной мерой хлебнули этнической ненависти к «совку», за которой скрывалась классическая русофобия, в годы перестройки и в начале 90-х годов.

Все это надо знать и относиться хладнокровно. Есть в западной мысли и в среде наших западников такой застарелый комплекс. Он всем мешает и бывает очень опасен. Надо его спокойно изживать, вытаскивать из подсознания ушибленных русофобией европейцев. И не позволять всяким гайдарам разрушать наш ВПК. Он пока что лучшее лекарство от русофобии. 

Русофобия Маркса и Энгельса, их представление о русских как реакционном народе неразрывно связаны с ненавистью к России  (и особенно к Российской империи) как государству и стране. В трудах основоположников марксизма это чувство проходит как постоянно звучащий мотив. Оно бросается в глаза и удивляет человека, который начинает читать подряд, без определенной цели, сочинения Маркса и Энгельса — из советского марксизма этот болезненный колорит был вычищен. Эта вульгаризация марксизма пошла нам на пользу, но и сделала нас беззащитными против рассуждений, в которых антироссийский смысл сохранился в неявном виде.

Не будем пытаться проникнуть в происхождение устойчивой и глубокой неприязни Маркса и Энгельса к России. На поверхности лежат три причины, и их нам достаточно.

Русские считались реакционным народом. По мнению Маркса, «народ создает государство » (а сам он порождается «кровью и почвой»).[18] Какое же государство мог породить реакционный народ? Только реакционное. Для таких энтузиастов идеи прогресса , как Маркс и Энгельс, уже этого было достаточно, чтобы видеть в России особую, непохожую на западные государства, реакционную силу.

Российское государство не просто было реакционным, а и опиралось на все те силы, отношения и институты, которые в глазах Маркса были главными генераторами реакционного духа — религию, государственное чувство, общинное крестьянство, нерыночную уравнительную психологию. Таким образом, Россия представала как активный  источник реакции, бросающий вызов прогрессивным силам мировой цивилизации.

Наконец, Маркс и Энгельс были великими патриотами Запада, их евроцентризм был высшей пробы. Россия же выросла в огромную империю как альтернативная Западу христианская цивилизация. Она по главным вопросам бытия постоянно предлагала человечеству иные решения, нежели Запад, и стала не просто его конкурентом, но и экзистенциальным, бытийным противником — как бы ни пыталось само государство и элита России избежать такого положения.

О. Шпенглер так говорил о Западе и России: «Здесь есть различие не двух народов, но двух миров. Русские вообще не представляют собой народа, как немецкий или английский. В них заложены возможности многих народов будущего, как в германцах времен Каролингов. Русский дух знаменует собой обещание грядущей культуры, между тем как вечерние тени на Западе становятся все длиннее и длиннее. Разницу между русским и западным духом необходимо подчеркивать самым решительным образом. Как бы глубоко ни было душевное и, следовательно, религиозное, политическое и хозяйственное противоречие между англичанами, немцами, американцами и французами, но перед русским началом они немедленно смыкаются в один замкнутый мир. Нас обманывает впечатление от некоторых, принявших западную окраску, жителей русских городов. Настоящий русский нам внутренне столь же чужд, как римлянин эпохи царей и китаец времен задолго до Конфуция, если бы они внезапно появились среди нас. Он сам это всегда сознавал, проводя разграничительную черту между «матушкой Россией» и «Европой».

Для нас русская душа — за грязью, музыкой, водкой, смирением и своеобразной грустью — остается чем-то непостижимым… Тем не менее некоторым, быть может, доступно едва выразимое словами впечатление об этой душе. Оно, по крайней мере, не заставляет сомневаться в той неизмеримой пропасти, которая лежит между нами и ими» [62, с. 147-148].

Очень многих европейцев эти различия тянули к России с симпатией, но многих — с неприязнью и страхом. Периодически равновесие нарушалось вспышками острой вражды, лавинообразным нарастанием антироссийских установок — вплоть до идеи новых Крестовых походов.

Уже незадолго перед войной (в 1938 г.) немецкий историк Вальтер Шубарт в книге «Европа и душа Востока» пишет: «Самым судьбоносным результатом войны 1914 года является не поражение Германии, не распад габсбургской монархии, не рост колониального могущества Англии и Франции, а зарождение большевизма, с которым борьба между Азией и Европой вступает в новую фазу… Причем вопрос ставится не в форме: Третий Рейх или Третий Интернационал и не фашизм или большевизм? Дело идет о мировом историческом столкновении между континентом Европы и континентом России …

Сегодня Европа чувствует себя под серьезной угрозой русского большевизма… Большевистскими властителями тоже руководит настроение противоположения Западу. То, что случилось в 1917 году, отнюдь не создало настроений, враждебных Европе, оно их только вскрыло и усилило» [21].

Размышляя о той необычно интенсивной ненависти к большевикам и к Сталину, которая обнаружилась за последние 20 лет и на Западе, и у наших отечественных западников, приходишь к выводу, что причины ее — не в социальной программе большевиков и даже не в репрессиях, которые сильно ударили по космополитическому крылу элиты. Причина в том, что после ликвидации Российской империи и прихода к власти либеральных западников Россия, казалось, была готова к необратимому расчленению и «перевариванию» кусков Западом. Сорвалось, проиграли Гражданскую войну. Надеялись на Троцкого и оппозицию в ВКП(б). Опять сорвалось — грубыми методами их задавили на полвека. Толкнули на восток Гитлера — опять неудача. Большевики сумели мобилизовать и организовать силы России так, что она буквально выскользнула из уже намыленной петли. Поэтому не могут оставить покоиться Сталина и большевиков в истории, а будут свергать и мазать этот памятник день за днем, чтобы он не стал для русских символом и уроком.