Читать онлайн «Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг.». Страница 4

В это же время появляется стихотворение уроженца пензенской крестьянской глубинки Павла Дружинина «Российское», где поэт пишет: Своя земля как кладень древний, //Над ней кочуют свет и мрак. //Не каждой хате есть царевна, //И в каждой улице дурак. //На них цветные сарафаны //И залихватские штаны… //На кой же чорт иные страны, //Кромя советской стороны.

Бухарин не простил ни Есенину, ни Дружинину их боль и гордость за Россию. Публикует статью «Злые заметки», где соглашается с Дружининым в том, что дураков в России действительно много, а вот царевны, дескать, «потеряли популярность в народе», потому что «в свое время были немного перестреляны», кощунственно намекая па расстрел дочерей Николая II в Екатеринбурге.

«Есенинская поэзия, – пишет Бухарин в своих «Злых заметках», – по существу своему есть мужичок, наполовину превратившийся в «ухаря-купца»: в лаковых сапожках, с шелковым шнурком па вышитой рубахе, «ухарь» припадает сегодня к ножке «государыни», завтра лижет икону, послезавтра мажет нос горчицей половому в трактире, а потом «душевно» сокрушается, плачет, готов обнять кобеля и внести вклад в Троице-Сергиевскую лавру «па помни души». Он даже может повеситься на чердаке от внутренней пустоты. «Милая», «знакомая», «истинно русская» картина! Идейно, – зло пишет Бухарин, – Есении представляет самые отрицательные черты русской деревин и так называемого «национального характера»: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще». Таковы были взгляды на русский национальный характер первого полуофициального идеолога русской партии социал-демократов (большевиков).

Правда, потом, в 1934 году, выступая па Первом съезде советских писателей с докладом о поэзии, Бухарин несколько смягчает свою оценку поэзии Есенина, отзываясь о нем как о «звонком песеннике-гусляре, талантливом лирическом поэте», поставив его в один ряд с Блоком и Брюсовым, но сказано это было вскользь, между прочим.

В условиях схода на нет личностного ленинского присутствия, как основного политического фактора в борьбе за конструирование абсолютно повой модели существования России, борьба вокруг спровоцированного Лениным элиминирования из политики так называемого русского шовинизма, то есть лишение русского народа ореола государствообразующей нации, сама по себе стала тем водоразделом, который распределил по разным лагерям и группам все советское руководство. Бывшее окололенинское окружение и руководители новых союзных республик, получив из рук вождя большевиков свободу от Москвы, не хотело и слышать о возврате в политических отношениях к прежнему русоцентризму. Это с одной стороны. А с другой – в массе населения РСФСР вызревал подспудный процесс сопротивления огульному охаиванию русской истории и русского парода.

Сталин в этот момент показал себя как прагматичный политик. И как таковой он не мог себе позволить встать в русском вопросе па сторону Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Каменева, грузинского, украинского руководства (этих последних подпирали внутри РСФСР татарские и другие узкие националисты). Но и повернуть руль в сторону от ленинской русофобии в таких условиях он тоже не мог, если хотел остаться в руководящей политической обойме. А он этого хотел. Вот этим и объясняются его официальные филиппики в адрес русского великодержавного шовинизма в этот момент.

Вот на этом очень чувствительном оселке Бухарин и расходится радикально со Сталиным, который делает все, чтобы с 1929 года лишить «любимца всей партии» полуофициальной должности секретаря по идеологии в правящей партии.

Претендовавший на эту роль председатель Союза воинствующих безбожников Емельян Михайлович Ярославский (Миней Израилевич Губельман, 1878–1943), хоть и пытался заменить своей деятельностью уходящего из политики Бухарина[13], сделать этого не смог, и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) был вынужден основные функции партийного идеолога принять на свои плечи.

Как уже говорилось выше, Ленин исходил из того, что русский народ во все века на территории Российской империи занимался только тем, что угнетал все другие народы, и потому при образовании Советского Союза потребовал от ЦК РКП(б) гарантий, чтобы в новом государственном образовании – СССР – были заложены гарантии избавления от якобы «векового угнетения» других наций со стороны русских в форме:

– во-первых, образования внутри СССР государственной организации наций в форме республик. В том числе и Украины, хотя украинцы никогда никакой государственности в истории не имели[14];

– во-вторых, в официально закрепленном в Конституции праве выхода из СССР любой национальной союзной республики.

Сталин, как известно, поначалу так не считал и предложил совсем другую модель национальных взаимоотношений в создаваемом под неусыпным ленинским контролем СССР: Россия должна была остаться и дальше в виде РСФСР, а в ее состав на положении автономий должны были входить все другие национально организованные образования.

При образовании СССР путем колоссальной силы ленинского натиска идея Сталина была не просто отклонена, но разрушена и уничтожена, а Советский Союз был образован таким, каким его навязал Ленин. И это несмотря на то, что даже верные последователи Ленина признавали, что союзные республики в составе СССР конституируются из народов и наций, которые никогда в своей истории своей государственности не имели[15].

В 1920-х годах Сталин был вынужден принять все продиктованные ему Лениным условия (и в отношении умаления политической роли русского народа в том числе) и при этом еще и талдычить вплоть до 1930 года, что «решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первоочередной задачей нашей партии», так как «великорусский шовинизм отражает стремление отживающих классов господствовавшей ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии» (политический отчет ЦК ВКП(б) X съезду партии)[16].

В исторической науке главным идеологом в эти годы оставался близко стоявший к Бухарину академик Покровский, который активно позиционировал себя как верный и близкий соратник вождя в идеологии и которого благословлял на эту роль сам Ленин. Стоило Покровскому в 1920 году опубликовать книгу «Русская история в самом сжатом очерке», как Ленин тут же ее прочитал и 5 декабря 1920 направил академику краткое письмо:

«Тов. М. Н. Покровскому.

Тов. М. Н.! Очень поздравляю вас с успехом: чрезвычайно понравилась мне Ваша новая книга «Рус[cкая] И[стория] в сам[ом] сж[атом] оч[ерке]». Оригинальное строение и изложение. Читается с громадным интересом. Надо будет, по-моему, перевести на европейские] языки.

Позволяю себе одно маленькое замечание. Чтобы она была учебником (а она должна им стать), надо дополнить ее хронологическим] указателем. Поясню свою мысль примерно так: 1) столбец хронологии; 2) столбец оценки буржуазной (кратко); 3) столбец оценки Вашей, марксистской; с указан[ием] страниц Вашей книги.

Учащиеся должны знать и Вашу книгу и указатель, чтобы не было верхоглядства, чтобы знали факты, чтобы учились сравнивать старую науку и новую. Ваше мнение об этом дополнении?»

Жесткие подходы М. Покровского к российской истории Сталина, похоже, настораживали, но, зная об активной поддержке основателя послеоктябрьской русской исторической школы со стороны Ленина, он до самой смерти ученого четко и недвусмысленно поддерживал его позиции, например тезис о том, что в СССР строится не национальное государство, а государство мирового пролетариата. Так, когда немецкий писатель Эмиль Людвиг 13 декабря 1931 года спросил Сталина, допускает ли он параллель между собой и Петром Великим, то генсек не задумываясь пояснил: нет, с Петром он себя не отождествляет, прежде всего, потому, что Петр Великий создавал и укреплял национальное государство помещиков и торговцев, а он, Сталин, ставит себе в задачу «не укрепление какого-либо «национального» государства, а укрепление государства социалистического, и значит – интернационального, причем всякое укрепление этого государства содействует укреплению всего международного рабочего класса»[17].

В этот период генсек еще не решался публично возражать академику по вопросу исторической роли русского народа. Михаил Николаевич же четко исходил из того, что не нес в себе русский народ никакой объединительной роли по отношению к другим народам, а был, как и указывал Ленин, «русским держимордой», угнетавшим все другие присоединенные к Русскому государству народы. Так, когда председатель ЦИК Грузинской ССР Филипп Махарадзе (1868–1941), известный по конфликту со Сталиным в 1922 году в вопросе по поводу федеративного устройства СССР, в 1931 году имел неосторожность высказаться о положительном историческом взаимоотношении Грузии и России, это так возбудило Покровского, что он на Всесоюзной конференции историков-марксистов тут же взял слово и произнес: «Великорусский шовинизм есть опасность много большая, чем это могут себе представить некоторые представители нацменьшинств. Еще раз повторяю, я считаю, что т. Махарадзе относится к нам, русским, слишком снисходительно. В прошлом мы, русские, – а я великоросс самый чистокровный, какой только может быть, – в прошлом мы, русские, величайшие грабители, каких только можно себе представить»[18].