Читать онлайн «Д. Л. Бранденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)». Страница 39

Национал-большевизм как ясно выраженный идеологический курс стал впервые заметен во второй половине 1930 годов, но набор его лозунгов за четыре военных года подвергся серьезной трансформации. Довоенная пропаганда развивалась в течение двадцати пяти лет пролетарско-интернационалистической риторики. И хотя во второй половине 1930 годов соответствующие темы потеряли былую актуальность, они, тем не менее, оставались неотъемлемыми составляющими довоенного официального дискурса. После нападения Германии противоречия официальной линии быстро разделили партийных идеологов и придворных историков на два противоборствующих лагеря. Некоторые ратовали за нативистский, националистический жанр пропаганды – еретический, на первый взгляд, подход, резонировавший с неортодоксальным союзом советского государства с бывшими врагами в капиталистическом мире и церкви. Приверженцы более умеренных взглядов оставались упрямо верны официальному курсу, который получил развитие в конце 1930 годов, и активно участвовали в военной мобилизации как русских, так и нерусских народов. Подчас неонационалисты и «интернационалисты» занимали полярно противоположные позиции, выплескивая друг на друга всю желчь и сарказм. Этот раскол после совещания историков в 1944 году ввел в замешательство даже партийную верхушку.

Хотя партийное руководство так и не дало прямых указаний по выходу из тупиковой ситуации, благодаря динамике военного времени в конечном итоге было найдено окольное разрешение кризисной ситуации. Ослабевающий императив пропаганды «для нерусских» и напряженная атмосфера руссоцентризма военного времени привели к тому, что позиция «интернационалистов», например Панкратовой и ее союзников, к 1944 году устарела. Возможно, они смогли бы найти поддержку в историографических тезисах Жданова, однако неспособность партийного руководства сформулировать итоговый документ по результатам совещания позволила укрепить и без того жесткую руссоцентричную линию посредством ряда второстепенных постановлений ЦК, республиканских и областных парторганизаций. Заглавие первой послевоенной книги Панкратовой — «Великий русский народ» — не без горькой иронии говорит нам о том, что в конце концов даже ей пришлось принять новую историографическую ортодоксию. На самом деле данное заглавие определяет послевоенную программу всей исторической науки в целом [517].

В июне 1943 года ведущий общеобразовательной программы по искусству Кастерина выступила перед коллегами на преподавательской конференции с заявлением, что первейшая обязанность учителей заключается в том, чтобы «возглавлять патриотический подъем советских школьников» [518]. Сам по себе этот призыв деятеля народного образования в годы войны не вызывает удивления, однако напрашивается вопрос, что именно имела в виду Кастерина под патриотическим подъемом. Ведь, с одной стороны, в том же 1943 году патриотические выступления в советской прессе граничили с русским национализмом, а с другой стороны, была с триумфом опубликована «История Казахской ССР». Правительство учредило новый орден Богдана Хмельницкого, который должен был пополнить ряд военных наград — орденов Александра Невского, Суворова и Кутузова. И как раз в 1943-1944 годы среди крупнейших советских идеологов велись ожесточенные споры по поводу того, что следует считать приоритетным в пропаганде в военное время.

Как понимали Кастерина и другие деятели народного образования задачу патриотической мобилизации населения? Какие образы и символы должна была эта концепция пробуждать? Доминировал ли в проводившейся среди школьников агитации национал-большевизм или же он сочетался с пропагандой идей марксизма-ленинизма и дружбы народов? Была ли эта пропаганда прямолинейной и узконаправленной или отражала широкий спектр мнений, высказывавшихся такими идеологами и придворными историками, как Александров, Яковлев, Тарле, Панкратова? Находила ли какое-либо отражение в массовом сознании грызня и рознь между ними?

К сожалению, сохранившиеся источники не позволяют уяснить точный смысл высказывания Кастериной. Но они дают представление о том, чему учили в школе в годы войны и что обсуждалось в кружках партийной учебы. Хотя эта информация мало что говорит о взглядах самой Кастериной, она помогает понять особенности патриотического воспитания в период 1941-1945 годов.

Если уже во второй половине 1930 годов советская школа активно старалась насадить в массах чувство преданности государству, то с началом войны эти усилия были удвоены. Народный комиссар просвещения В. П. Потемкин полагал, что инстинктивной привязанности и любви к своей стране недостаточно и что основной задачей общеобразовательных школ является воспитание сложного и осознанного чувства национальной идентичности [519]. На учительской конференции в 1943 году он даже дал пример того, как, по его мнению, мог бы высказаться советский школьник на эту тему: «… Недостаточно чувствовать, что я люблю свою родину. Нужно знать, за что я ее люблю, что мне в ней дорого, что я защищаю, ради чего я отдам ей, если понадобится, собственную жизнь» [520]. Внимание к патриотическому воспитанию молодежи служило во время войны главным критерием качества работы учебных заведений. Педагоги в отчетах подчеркивали эту сторону своей деятельности, подобно ведущей одной из подмосковных школ Бобровской: «Наш район добился некоторых успехов, прежде всего в воспитании советского патриотизма» [521], и это показывает, что хотя программы по академическим дисциплинам в те годы не сокращались, основной упор делался на патриотическую мобилизацию

Двумя основными предметами школьной программы в годы войны считались, пожалуй, история и литература, так как они помогали осознать по аналогии важность государственной политики, лозунгом которой было: «Все для фронта». Этот тезис был конкретизирован, в частности, в одной из статей, опубликованных в журнале «Советская педагогика» в 1942 году:

«Воспитываясь как гражданин и патриот, наш школьник готовится стать достойным преемником своих предков, создавших национальную культуру, и наследником славных боевых традиций дружинников-воинов, защищавших свою Родину от захватчиков. Школьник должен видеть себя продолжателем великих трудов и героических подвигов Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова и Михаила Кутузова. Он хочет стать достойным подвигов Чапаева и Фрунзе» [522].

По всей стране — в Архангельской, Ленинградской, Ивановской, Свердловской, Курганской областях, в Коми АССР, — придерживались этой направленности в преподавании, хотя она могла принимать самые разные формы [523]. Как и до войны, принятый Советским Союзом курс на индустриализацию сравнивали с политикой модернизации страны, проводившейся Петром Первым [524]. Были мобилизованы также образы героев Гражданской войны, призванные продемонстрировать образцы доблестного поведения на фронте [525]. Однако более примечательным в военные годы было постоянное привлечение руссоцентристских образов с целью пробудить у учащихся патриотические чувства. К примеру, один из учителей Московской области цитировал документ 1612 года — историческое обращение Кузьмы Минина к своим сподвижникам «все отдать для защиты русской земли» — даже не пытаясь как-то преодолеть этническую ограниченность этого обращения. Другой учитель, Калита, сделал столь же руссоцентристское заявление, рассказывая ученикам о героизме, проявленном во время Крымской войны: «Солдат показал, что он русский человек, для которого Родина дороже жизни». Калита также подчеркивал ведущую роль России в развитии науки, что, безусловно, одобрялось педагогическим руководством. Как говорилось в одном из отчетных документов, таким образом Калита «воспитывал национальную гордость у учащихся, имеющих честь принадлежать к героическому народу, храбро боровшемуся с врагами в войне и вносящему свою долю в развитие мировой научной мысли» [526].

Эти примеры создают впечатление, что, хотя «Правда» призывала учителей «не только сохранить жизнь каждого ребенка, но и воспитать из них советских патриотов», на практике это выливалось в воспитание чисто русского патриотизма [527]. Об этом свидетельствует, в частности, записанный в 1944 году диалог между школьным учителем И. А. Порцевским и его ученицей Рожковой:

«Учитель: Тема прошлого урока — "Борьба Новгорода и Пскова со шведскими и немецкими феодалами"…

Ученица: Немцы и шведы давно хотели захватить финские земли. Как только шведы высадились в устье реки Невы, на них напал Александр, князь новгородский. Новгородцы сражались мужественно. Дружинник Алексич на коне пробрался по доске на корабль и бился там. За эту битву Александра стали называть "Невским”. Князь не ужился с боярами. Бояре имели большую власть и не хотели ни с кем делиться. Александр хотел сосредоточить ее в своих руках, так как шведы и немцы угрожали