Читать онлайн «Вызов Запада и ответ России». Страница 30

Православные славяне Балкан, возможно, ощущали большую близость к стране-освободительнице, но и здесь различный исторический опыт не предполагал гармонии (каковой, скажем, не было между сербами и болгарами). В целом панславянская экзальтация вела к трагическому тупику. Для осуществления роли объединителя всех славян Россия должна была развить притягательные основы своей цивилизации (материальной и духовной). Но Россия еще сама не решила проблему «выстоять перед Западом», и у нее не было сил направить на себя центр цивилизационного магнитного поля Европы.

И все же в этом направлении, в направлении цивилизационного самоутверждения Россия после поражения в Крымской войне 1855 года сделала очень многое. Мы имеем в виду расцвет русской литературы, живописи, музыкального искусства. Вершины русской культуры, достигнутые во второй половине XIX века несут в себе одну и всеобщую особенность: русские гении литературы, музыки и живописи стремились найти путь к счастью для всего человечества и в то же время едва ли не с презрением отворачивались от банальных практических проблем века. Нужно сказать, что проблема отношения к Западу как бы несколько померкла на фоне эпохальных достижений русского духа, заведомо устремившегося к всеобщности (и теперь получившего признание национальной талантливости).

Российская интеллигенция стала активным участником общественной жизни России после реформ 60-х годов XIX века. Эта интеллигенция оказалась в русском обществе наиболее последовательным выразителем западных идеалов. Подавляющая часть интеллигенции стремилась быть подлинными европейцами, подлинными западниками, закрепляя (речь идет о ценностной ориентации и ментальном коде) ситуацию сосуществования двух народов в одном: русского автохтонного большинства и русского радикально-прозападного меньшинства.

С этого времени в сознании не только высшего слоя, но и достаточно широких масс русских кристаллизируются вопросы геополитического значения: чем является Россия, русские по отношению к Западу — подчиненной (или просто более молодой) порослью индоевропейского древа народов, представителями единой христианской, общеевропейской культуры или носителями особой, восточноевропейской цивилизации, а возможно, и провозвестниками некой новой культурной волны. От ответа на эти вопросы зависел выбор пути: стремиться к максимальному заимствованию, сближению, вступлению (на любых условиях) в Запад или, поняв органичность национальных особенностей, историко-культурных различий, несходство духовно-интеллектуального стереотипа, обратиться к собственным историческим канонам развития, не претендуя на место одного из хозяев в холодном западном доме.

Настороженное, подозрительное, подчас негативное отношение к Западу стали олицетворять собой деятели, далекие от экзальтации видеть в Западе воплощение вселенских идеалов, такие как Достоевский, Победоносцев и Леонтьев. На фоне увлечения русской молодежи западным социализмом К. Победоносцев, ставший прокурором Священного Синода, поставил задачу «скорее заморозить Россию, чем дать ей сгнить». Антизападные тенденции Победоносцева были поддержаны талантом К. Леонтьева, который обличал «Европу железных дорог и банков, погрязшую в материальных проблемах и прозаических мечтах».

Буржуазное «заземление» великих идей порождало презрение у устремленной к идеалу части русских интеллигентов конца века (скажем, у Леонтьева): «Не ужасно ли и унизительно думать, что Моисей пересек Синай, греки построили свои восхитительные храмы, римляне вели свои пунические войны, Александр, этот прекрасный гений в шлеме с перьями, выиграл свои битвы, апостолы молились, мученики страдали, поэты пели, художники творили, рыцари блистали на турнирах — только для того, чтобы французские, германские или русские буржуа, одетые в заурядные и абсурдные одежды, могли наслаждаться жизнью «индивидуально» или «коллективно» на руинах всего этого исчезнувшего великолепия?» Где же выход? Поздние славянофилы призывали не искать его в Европе. Идеологи позднего славянофильства утверждали, что (пишет Ф.М. Достоевский) «наше будущее лежит в Азии. Пришло время покинуть неблагодарную Европу. Русские столь же азиаты, сколь и европейцы. Ошибка нашей политики в последнее время состояла в том, что она пыталась убедить народы Европы, что мы являемся подлинными европейцами. Прочь от Петербурга, назад в Москву! Будем азиатами, будем сарматами».

В идейной жизни России последних десятилетий XIX века сложилась довольно странная ситуация, когда поздние почвенники, в лице Победоносцева, Леонтьева, Данилевского, Игнатьева, оказались сторонниками общественного и политического статус кво, признавая лишь ограниченное реформирование. По крайней мере, бездумное копирование Запада представлялось им ошибочной политикой.

Народничество, в своих идеалах выступающее как ультразападничество, было на самом деле, как определяет Г.П. Федотов, «русской религиозной сектой. Да, это уже не борьба за дело Петрово… Аввакум против Петра, воскреснув, расшатывает его Империю. Каким тонким оказался покров европейской культуры на русском теле». Особое положение в этом общественном всплеске заняли Толстой и Достоевский. «По-разному, но с одинаковой силой они отрицали западнический идеал интеллигенции на древней, допетровской почве». На русской арене им противостояли прогрессисты-западники, призывавшие отречься от обскурантизма и полностью ориентироваться на западный образец. Спектр поздних западников был достаточно широк — от либералов до революционеров. Среди западников особое значение начало приобретать учение двух германских эмигрантов, создавших в Лондоне мощную по убедительности схему исторического мирообъяснения. Их последователи — русские легальные марксисты (среди них прежде всего нужно назвать П.Б. Струве) не испытывали ни малейших сомнений в том, что Россия пойдет по пути западного капиталистического развития. Признавая огромное экономическое и цивилизационное значение капитализма, они призывали признать российскую некультурность и пойти на выучку к капиталистическому Западу.

Своей жесткой позицией легальные марксисты обострили спор, на Запад ли, к западному ли капитализму идет Россия или сохраняет исконную приверженность общине и коллективизму (как утверждали народники и социал-революционеры). В журналах «Новое слово» (1894–1897 гг.), «Начало» (1899 г.), «Жизнь» (1897–1901 гг.), «Заря» (1900–1901 гг.), «Современное обозрение» (1901 г.), «Освобождение» (1902 г.) российский читатель вовлекался в спор по главному вопросу истории своей страны — об отношении к Западу.

Самонадеянность можно отнести к прискорбным чертам российского менталитета, чрезвычайно трудно изживаемым. Ощущение принадлежности к Западу, который уже полтысячи лет непобедим на мировой арене, в начале двадцатого века не вызывало реалистических сомнений ни у царя, ни у министров, ни у генерального штаба русской армии. Вскормленные славой побед над турками, министры и генералы с большой легкостью забыли о крымской катастрофе и уж никак не видели ровню себе в удивительном островном государстве, бросившем вызов России на Тихом океане. Верящие в свою миссию хозяев Дальнего Востока, творцы русской политики не удосужились проанализировать опыт активного освоения западной науки и технологии — путь Японии после революции Мэйдзи, не оценили должным образом эффективность японцев в ходе их побед над Китаем (1895). (Ради исторической корректности признаем, что недооценку Японии допустил и весь западный мир, гораздо более рациональный и ответственный — но ведь Запад еще не собирался тогда на битву с Японией, как с будущим лидером незападного мира). Легкость завоевания феодальной Средней Азии, немощь Китая сыграли с русским государственным аппаратом злую шутку, потрафили пресловутому национальному «авось».

Фактом является, что к трагическому и жесткому делу войны Россия пришла с той легкостью, которую проявлял Запад в своих отношениях с азиатским, африканским и латиноамериканским миром на протяжении многих столетий в ходе беспроигрышных кампаний. Ее правящий класс в начале ХХ века практически перестал спорить о принадлежности страны к Западу. Указание на социокультурные особенности России в сопоставлении с Западом, стало восприниматься элитой страны едва ли не как проявление расизма: это, мол, равно утверждению этнической неспособности славян к прогрессу. Возможно, делу искажения реального соотношения сил послужило восприятие России не-Западом интегральной частью западного мира. Если для немца и даже поляка Россия была очевидным не-Западом, то для перса, монгола и китайца она была очевидным Западом. И русские генералы (как же, победители Наполеона) сами поверили в свою западную элитарность, способность к скоростной рекогносцировке, реалистическому планированию, быстрой мобилизации сил. Поражение России в войне с Японией, по словам П.Б. Струве, «пробило самые тупые головы и окаменелые сердца» — отставание России от Запада стало очевидным. В конечном счете, только дипломатия России, в лице неподражаемого Витте, оказалась на высоте западных стандартов. Он с западной эффективностью провел мирные переговоры в Портсмуте и это в значительной мере спасло Россию от судьбы тихоокеанского отверженного.