Читать онлайн «Вызов Запада и ответ России». Страница 14

Выделим собственно русские особенности развития. В России так и не сложился хотя бы относительно независимый средний класс. Цари владели подданными от первого боярина до последнего холопа. Купцы, столь осведомленные и независимые на Западе, в России всегда были частью служилых людей, и уж никак не могли обозначить свою политическую особенность. Жизнь строилась всегда сверху вниз, а не наоборот. Так было и до вторжения византийской традиции, которая лишь закрепила эту парадигму. Царь закрепил за собой и религиозную власть — чего на Западе никогда не было.

Политическая жизнь в России представляла собой пирамиду. Ни в какие времена не существовало конкретных взаимоотношений между различными профессиями, между городами, между отдельными землями. Творческий импульс мирной конкурентной борьбы никогда не присутствовал в российской жизни. Соответственно, не возникал и вопрос о регулировании «горизонтальных» отношений (наряду с царственной пирамидой) в виде справедливых законов, заключающих в себе компромисс и отстаивающих права члена сообщества.

Жестокая история России отразилась на ее религии. В храмах русские ждали простого утешения, поддержки в суровой жизненной борьбе, а не схоластических истин, развития христианского вероучения, всемирных законов. Даже западные исследователи подчеркивают, что нигде в христианском мире страдания Христа не шли такой параллелью к событиям жестокой обыденной жизни. Никоим образом идеи, сходные с лютеровскими, не проникали в клерикальную среду. Русские молились миром, Библия не переводилась на обыденный язык, отношения с Богом не принимали «персонального» характера. Миряне и клир не обсуждали между собой социальные вопросы. Духовная наследница Византии не вмешивалась (Никон был исключением) в светское устройство, сознательно избегала диспута о современности.

В целом, создание Московией русского универсального государства, как полагают многие специалисты, в частности, А. Тойнби, «свершилось до того, как она стала испытывать на себе давление со стороны западной цивилизации». Открытие Западом Руси произошло в то же время, что и открытие Африки и Азии. Португальцы прошли мыс Доброй Надежды в 1488 году и высадились на Мадагаскаре и в Индии в 1498 году. К этому времени относятся первые описания западными путешественниками Руси, показавшейся им резко отличной от западных стран. Пожалуй, наиболее красноречив был фон Герберштейн, подчеркнувший, что власть великого князя в Москве значительно превосходит власть западных монархов над своими подданными.

Нужно сказать, что после освобождения России от монгольского ига вокруг нее сложилась удачная геополитическая ситуация: возникшая на Западе колоссальная энергия свободных индивидуумов развернулась в западном направлении, за моря и океаны — в Америку, Индийский и Тихий океаны. Если бы Запад направил свою энергию не на трансокеанские экспедиции, а на евразийское пространство, то нельзя исключить того, что Россия между Иваном Третьим и Петром Первым могла бы быть покорена превосходными западными армиями. Но яростно сражавшиеся между собой католики и протестанты практически нейтрализовали себя на восточном направлении. Хотя Иван Грозный завяз в Ливонской войне, а его потомки сдали Москву полякам, Запад остался в стороне от возможности войти в Евразию русским путем. Если Москву смог взять Лжедмитрий, то, конечно, она не удержалась бы перед Валенштейном, маршалами Людовика Четырнадцатого, войсками герцога Мальборо. Не нейтрализуй себя Запад противостоянием католического и протестантского мира, а позднее — Англии и Франции, сила, способная покорить европейский Восток, двинулась бы к Москве гораздо раньше Наполеона.

В это время в Европе своеобразным барьером между Западом и Россией выступили три государства — Швеция, Польша и Оттоманская империя. Пик их могущества был достигнут на феодальной основе, они не участвовали в западном взлете, перенапряжение сил способствовало переходу этих государств в фазу стагнации. Невольно они выступили щитом России против доминировавших в Западной Европе ХVI-ХVII вв. Испании, Франции, Англии. Фаза стагнации трех непосредственных западных соседей дала России передышку в период, когда ей трудно было выдержать новое противостояние в период первоначальной послемонгольской слабости. Эта стагнация обеспечила благоприятные возможности для ее государственного строительства, для процесса объединения восточных славян и освоения Сибири.

Первыми представителями Запада, посетившими освободившуюся от монголов Москву были католические миссионеры, преследовавшие свои, продиктованные желанием папы расширить пределы своего влияния, цели. Затем в сторону России двинулось несколько волн целенаправленного западного воздействия. Наибольшее влияние среди них оказали следующие: протестантизм (1717–1840), идеи Просвещения (1750–1824), технический модернизм — приезд инженеров, строительство заводов (1890–1925), политический либерализм (1770–1917), марксизм (1860–1917), марксизм-ленинизм (1903–1991), идеи свободного рынка (1991–1996). Этим волнам западного влияния предшествовал период первоначального взаимного знакомства, приходящийся на 1480–1600 годы. Надо сказать, что первый же результат соприкосновения Москвы с Западом дал России на века ее государственный символ — орла, смотрящего на Восток и на Запад.

Итак, заглавными отношения с Западом становятся для Руси уже вскоре после освобождения от монгольского ига. Возникшая вначале лишь как один из многих аспектов русской внешней политики эта проблема уже в конце пятнадцатого века стала, по справедливому мнению американского историка Дж. Биллингтона, «более важной, чем любая другая политическая или экономическая проблема».

Прежний опыт общения Руси со странами Запада мало чем помогал: Запад шестнадцатого века совершенно явственно был более активным и устремленным к экспансии, чем в домонгольские времена Киевская Русь. У Руси уже не было привычного канала культурных контактов — прежних династических родственных связей. С сожалением следует констатировать, что русские люди, освободившиеся от монгольской неволи, никоим образом не ощутили помощи или симпатии со стороны христианских «родственников» из европейской семьи народов. Хуже того, Дж. Биллингтон говорит о «снисходительном презрении, исходившем от Запада». По его мнению, возникающий конфликт с Западом «вызвал в России подлинные конвульсии, он был частью не всегда умелого принудительного (под влиянием жестких обстоятельств выживания — А.У.) поиска российской идентичности в том мире, которым начинали владеть западноевропейцы».

Первые впечатления людей с Запада о Руси сводятся к определению «особый мир». Русь была христианской, но ее христианство, принесенное Византией, — суровое, иерархическое, аскетическое, с элементами мистики — в значительной степени отличалось от западных форм христианства, культивируемых от Италии до Швеции. Бросалось в глаза двоеверие народных масс — сочетание христианских обрядов и очень заметных пластов языческих верований, никуда не ушедших с Великой Русской равнины: они ощущались в народной жизни, в быту большого народа явственно и отчетливо. Свежему взгляду иностранца был хорошо виден элемент татарского — результат двухсотлетия ига, азиатский деспотизм и почти азиатские одежды на троне христианского царя. Иностранцы встречали в Московии религиозность, равной которой не было на Западе. Там можно было без труда обнаружить эксцессы инквизиции, но не столь всеобщую истовость, фаталистическое самоотвержение, видение мира через православную икону. Суровый народ жил периодами в нирване масленицы, переходил от великого поста к загулу, отличался, наряду с жесткостью, доверчивостью, беспечностью, внутренней добротой, незлобивостью, чередованием покорности и бунта.

Как путеводная звезда в раскрытии русского характера, типа особого цивилизационного развития, отмечалась психологическая синусоида, чередование спадов и подъемов, которые много позже так легко определит Державин

«Я царь, я раб, я червь, я Бог…».

Разумеется, русский народ сам платил за свои увлечения и в разгуле, и в смирении, нам важно отметить то психологическое различие, которое, хотя и несколько ослабло с веками, но, тем не менее, составляет основу отличия стабильно-рационального Запада от более возбудимой человеческой общности Руси, готовой и на великий труд, и на разоренье.

Запад не избрал молодую послемонгольскую Русь в качестве объекта корыстного интереса и экспансии по нескольким причинам. Во-первых, на освободившуюся Русь Западная Европа рассчитывала как на союзника, способного отвлечь страшное давление оттоманов, сокрушивших Византию, овладевших Балканами и выходящих в Центральную Европу. Исторически благоприятным для формирования поднимающейся из-под монгольского ига Руси обстоятельством была озабоченность западных стран опасностью турецкого нашествия. В условиях, когда Мадрид на море, а Вена на суше отчаянно бились с валом оттоманов, всякая помощь европейским странам с востока приветствовалась. В западноевропейских столицах обсуждались планы привлечения к битве с оттоманами даже Золотой Орды, но более реальным здесь виделось присоединение к антитурецкой оппозиции молодой Русской державы. Первые дипломатические контакты Запада с Русью касались именно этой животрепещущей проблемы, и Запад выступил в необычной для себя роли просителя. Во-вторых, католический Рим полагал, что у него хорошие шансы мирным путем ввести Русь в сферу католического влияния. Тому были свои предпосылки: греческая твердыня православия рухнула и можно было предполагать, что Москва будет искать нового «идейного патрона». Уже заключена была так называемая флорентийская уния, которая как бы передавала «завет православия» католическому Риму — почему бы Руси не последовать в флорентийском направлении? Особенность этих первых контактов — восприятие католическим Римом всякого обращения к себе как автоматического признания своего сюзеренитета. Царь Иван Третий посылал посольство в Рим в надежде на наследство Константинополя и греческого православия (женитьба на наследнице греческого престола), а папы видели и в этом первый и главный шаг в просьбе об опеке, фактическое признание главенства папства в христианском мире. В посольстве Ивана Фрязина папа Сикст IV увидел жест подчинения, готовность встать под высокую руку римского первосвященника. В ответ на сватовство Ивана Третьего папа Сикст IV хвалит русского монарха за признание флорентийской унии (о подчинении греческого православия римскому католичеству), за признание римского первосвященника главой мировой церкви. Папа Сикст IV посылает легата в Москву с поручением исследовать на месте религиозные обряды, направить на путь истинный великого князя и его подданных. Это вольное (и невольное) недоразумение объективно содействовало подъему московской державы, воспользовавшейся иллюзиями и прямой заинтересованностью западного католического мира. Далеко не сразу духовные властители католической Европы обнаружили явственную несклонность Руси к вассальной зависимости. Но пока в Риме витали иллюзии увидеть в Московии второе издание Польши, русское царство избежало участи объекта западной колонизации.